Молчание в кухне беспокоило Варвару больше, нежели бы там кричали и балагурили. Она сидела на кровати, опустив руки, прислушиваясь к своему сердцу. Говорят, сердце вещим бывает. То, что Артемий пришел неспроста, было ясно, как день. Вот зачем только? Если зло имеет на нее самое, днем пришел бы, разобрался, или так же, в переулке опять когда подкараулил.
Потом на кухне заговорили. Тихо, неразборчиво. Варвара старалась напрячь слух, чтобы уловить хотя бы словечко, но слабый гул сливался в единое бурчание, то поднимаясь на тон выше, то совсем сходя на нет.
Через полчаса прислушиваться было уже ни к чему. Слабое бормотанье переросло в пугающие крики.
- А я говорю, сволочь ты. У меня память цепкая. Ты думаешь, я не помню, как ты кукиш показывал и Сталина клял. Ты, видно, не знаешь, с кем дело имеешь, ты не знаешь, видно, кто я такой и где служу? - нервно орал Артемий.
- Да, знаю я, знаю. Я просто всегда уверен был, что ты человек стоящий, - слышался голос Степана.
- Вот, спасибо, - заржал Артемий. - А ты знаешь, что этот стоящий человек дружбу с тобой водил из-за бабы твоей? Чего вылупился? Из-за твоей бабы, говорю! Я ее охмурить хотел, от тебя увести, да, черт бы побрал твою бабу, гордая она больно оказалась. А теперь мне плевать! Слышишь ты, остолоп белобрысый! - все громче и громче гремел голос Артемия.
- Замолчи, - тоже перешел на крик Степан. - Ты что, Артемий, с перепою чушь-то мелешь?
- Э-э, брат, ошибаешься. У меня перепою не бывает. Я всегда в трезвой памяти.
Варвара сидела, не шелохнувшись. Она понимала, что должна встать, вмешаться в эти грязные крики, но все члены ее сковало каким-то непередаваемым страхом, она сидела, уставившись во тьму комнаты, и шептала: "Я сейчас, Степа, я сейчас".
- Мать, что там происходит? - сонно щурясь, спросил Костя, войдя в родительскую спальню. - Дядько Артемий что-то разбушевался. Может, мне сходить к ним?
- Нет, нет, сына, - встрепенулась Варвара. - Не ходи туда. Не надо. Я сама.
Артемий разошелся не на шутку. Пьяные мужики подначивали его, разогревая сальными словечками в адрес Варвары, и гоготали, нарушая ночную тишину не только дома, но, казалось, и всей округи.
- Ты, Степка, на меня голос не подымай. Я этого не люблю. А говорю я тебе истинную правду. Ради бабы дружбу с тобой водил. Еще немного, и она б смягчилась, да мне ждать неохота стало, надоело ждать. Новый-то год помнишь? Мы с ней на веранде тогда объяснялись-любовались, когда тебя щенок твой пьяного спать уволок. Я сзади к ней подошел, обнял, она аж встрепенулась, засветилась вся.
- Замолчи, - снова заорал Степан.
- А тут, намедни, в переулке ее встретил, - не обращая внимания на крик Степана, продолжал Артемий. - Ноги ее целовал, вижу, тает она, тает, а гордость не дает признаться, что согласная ко мне перейти...
- Замо-олчи-и... - захлебнулся Степан обрушившимся на него гневом.
"Боже, Боже праведный, - Варвара зажимала уши руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, шептала, - это неправда, это неправда, Степа. Боже, Боже праведный".
Костя прижался к матери и ласково, по-сыновьи, обняв за плечи, просил ее успокоиться. Он все рвался туда, в этот кухонный закуток, но Варвара качала головой и с мольбой глядела ему в глаза - "не надо".
- Артемий, прошу тебя, замолчи, Христа ради, иначе я не ручаюсь ни за что, - стараясь взять себя в руки, попросил Степан.
- А мне чего молчать, я правду люблю. Правда, она завсегда душу лечит и облегчение дает. Может, ты не веришь мне? У меня вон и свидетели есть, ехидно пропел Артемий.
- А че, мы сами видели, - громко икнул Киря и, вытаращив глаза, уставился на образа и перекрестил обтянутый рубахой живот, - вот те крест. Ночью это было. Мы с Митяйкой со смены шагали, а слышим, говорит в переулке, вроде, кто. Прислушались. Ба-а... Да это ж Артемка с кралей. А краля ему не надо, Тема, не надо, Темочка. А потом - не могу я уйтить от Степки, не люб он мне, но не могу. Дай срок - осмелюсь потом. А Артемка ей - надоело, грит, ждать, я, грит, довольно уже жду, мне сейчас твое решение треба. А она в слезы. Умолять его стала, еще недельку сроку просила, мол, через недельку объяснюсь со Степкой. Еще просила не рассказывать никому, что она с буханочкой хлеба из своей столовки возвращается. Есть, говорит, нечего, так я, говорит, тихонько буханочку-то и стибрила. Зря это она, конечно, призналась. За такие-то вещи и под трибунал загреметь можно! Но Артемка мужик стоящий, он в обиду не даст, если захочет, конечно.
- Замолчи, гад, - Степан схватил за грудки развязного, распьянущего Кирюху. - Замолчите, иначе я сейчас из вас всех кишку выпущу. Отродье Сталинское! Прихвостни! "Буханочку стибрила", - да ты думай, что говоришь!...
- Ка-ак? Ка-ак ты сказал? А ну, повтори! - Артемий расстегнул кобуру, висевшую на боку, дрожащими от злости руками достал револьвер и, размахивая им, прорычал. - Еще, стервец, слово о Сталине скажешь, з-застрелю.
- Да плевал я на тебя и на твоего Сталина - вы мне душу всю очернили. Так значит вот, Артемий, чем ты...-не договорив, Степан бросился в сени.
- Степа, Степа, - Варвара вышла, наконец, из оцепенения и рванулась вдогонку за мужем, чуя беду. Она знала, что там, в сенях, за грудой разного хлама Степан прятал старую, хранящуюся еще с лихих лет винтовку. Много раз Варя говаривала мужу, чтобы сдал ее, от греха подальше, но Степан отмалчивался, лишь пуще зарывая винтовку.
Она не успела. Расбросав барахло, которым была укрыта винтовка, Степан крепко сжимал ее в руках: "Все: теперь мы будем квиты".
- Степа, опомнись. Не за себя, за сына прошу. Ведь под суд пойдешь! Варя ухватила мужа за руку, но Степан отпрянул от жены, как ужаленный, и с болью взглянул на нее:
- Не лезь, Варюха! Ты все слышала - это правда? Только честно скажи, правда?
- Степа, Господи, кому ты веришь - мне или им? - заплакала Варвара. Неужели ты думаешь, что я могу променять тебя вот на это ничтожество? горько всхлипывала она. - Не дури, Степа, умоляю, отдай ружье. Мы ведь жить-то с тобой только начали...
- Ладно-о, - протянул Степан, - за все расквитаемся. - Он оттолкнул Варвару и уверенно распахнул дверь в избу.
Глава 18
На соседней улице взбеленился пес. Он захлебывался каким-то бешеным лаем, а потом вдруг завыл протяжно, словно чуя беду.
Когда Степан вернулся в избу, Митяй уже храпел, подельник из него оказался никакой. Артемий вертел в руках пустую бутылку, зло ухмыляясь, пить было нечего
-Что, герой, - сплюнул он прямо на пол густую слюну и уставился на Степанову винтовку, - воевать собрался?
- Да какой из него теперь вояка, он, поди, и стрелять-то уж разучился, - икнул Киря. - Из него, могет быть, уж такой же стрелок, как из нас с тобой балерины.
- А вот и посмотрим, кто стрелок, а кто танцевать сейчас будет, вскинул Степан винтовку. - Все, быстро, вон из моего дома. Слышите, вы! Пошли вон, к чертовой матери, иначе я за себя не ручаюсь!
- Степа, Степушка, прошу тебя, не надо, - завыла Варвара, повиснув на руке у мужа. - Прошу тебя, Степан. Господи, беда-то какая...
Костя, до сих пор не решавшийся войти в кухню, взъерошенный и испуганный показался на пороге и осипшим от страха голосом выдохнул тихо и удивленно:
- Ба-тя?!...
- Так. Все. Хорош. Концерт окончен, - Артемий встал, привычным движением одернул гимнастерку, подкинув в руках поблескивающий черным холодом револьвер, и повторил хмуро и властно, - концерт окончен.
Он был совершенно трезв. Минуту назад пьяная муть в глазах исчезла бесследно, а вместо нее появился безжалостный презрительный блеск.
- Оружие на стол, - скомандовал он, - быстро. Как ты уже, наверное, понял, соседушка, пришли мы сюда не канитель разводить. Можешь монатки собирать ...
Степан колебался, липкий противненький страх заползал под рубаху, но тут же, за какие-то доли секунды, вдруг пронеслись перед глазами старые, почти забытые картинки: запоротые шомполами родители, холодные грязные траншеи, и словно над ухом прошелестел голос раненного в живот умирающего друга: "Не боись, Степка, стреляй в белых гадов, мы с тобой еще такую жизнь построим"...