Я хочу сказать тебе - прощай, прощай мой самый любимый, мой самый дорогой человек! Не пиши нам больше. Не пиши, папа... Я боюсь не за себя, я боюсь за сына. Это очень страшно - умереть ни за что... Это несправедливо умереть ни за что. Но страшна даже не сама смерть, я не хочу сделать сиротой моего славного, милого мальчика.

Помнишь, ты тоже боялся не за себя, но ты верил: пройдет время, и все образуется. Времени прошло достаточно много, а мы все ждем.

Не пиши... И прости... Если можешь - прости.

У нас все нормально. Вечно любящая тебя дочь Варвара".

Все нормально... Россия, Россия, милая и далекая, родная и чужая теперь... Что же творишь ты?

Это письмо хранится у Кирилла в особом месте, там, за иконой великомученицы Варвары.

Бывает, когда бессонница слишком одолевает его, он встает с узкой койки и, достав затертый лист, вытирая слезу, снова и снова вчитывается в слова дочери - последнюю ее весточку, последнюю весточку из родимого дома.

Нет, где-то в глубине души он лелеял надежду, что пройдет еще какое-то время, улягутся страсти и он, Кирилл-Константин, Борис и Сергей обязательно вернутся домой. Он представлял себе, как ступит на родную теплую землю, как припадет к ней губами, как будет пить воздух, такой свежий, такой сладкий. Он представлял, как поедет по пыльным дорогам, как будет говорить с людьми о том, какое это счастье - жить на родной земле. Он представлял, что вернется туда, где родился, поклонится белой березе, прильнет щекой к могилке жены и оросит ее последнее пристанище слезами.

Он все еще верил. Год, два, десять...

Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой,

Ради славного труда,

Ради вольности веселой

Собралися мы сюда.

Вспомним горы, вспомним долы.

Наши нивы, наши селы.

И в стране, стране чужой

Мы пируем пир веселый

И за Родину мы пьем.

Пьем с надеждою чудесной

Из стаканов полновесных,

Первый тост за наш народ,

За святой девиз "Вперед!".

Так поют в этих, далеких от дома, краях. Поют отверженные. И голос их под чужим небом печален и полон скорби. "И в стране, стране чужой мы пируем пир веселый и за Родину мы пьем". За Родину...

А где она, Родина? Там, за морем, продавшая царя, Бога, совесть. "Все религии, все Боги - одинаковый яд, опьяняющий, усыпляющий ум, волю, сознание...", - попались как-то на глаза Кириллу строчки члена ЦКК и Верхсуда Сольца. Не политика ли большевиков усыпила ум, волю и сознание народа?

Помнится, в первые еще годы, Кирилл твердо надеялся, что большевизм ненадолго, что русский народ опомнится, поймет, что творит неладное. Но прошли годы, да что там, более десятилетия прошло, а те, кто мечтал вернуться домой, пьют за Родину и народ, детей и отцов, мужей и жен здесь, на чужбине.

Это так горько - пить за Родину на чужбине.

"Русские люди! Да не будет для нас бесплодным великое посещение Божие, та великая наука, которой научиться возможно было только тяжкими страданиями.

Да послужит нам наше невольное переселение с родины тем же, чем послужил древнему Израилю Вавилонский плен. Наше переселение длится не семьдесят лет, но и этого срока довольно, чтобы осознать свои прежние заблуждения и возвратить свое сердце Богу, Церкви, Царю и своему народу.

Пока этого не совершится, не возвратить нам и самой России, не возвратиться нам в Россию. От вас, русские люди, от вашего внутреннего возрождения зависит то, чтобы Господь сократил годы и месяцы Своего прещения, чтобы возвратил нам радость спасения Своего", - так говорил некогда владыка Антоний.

Последнее время мысль о России не покидала Кирилла ни на минуту. Он прокручивал в памяти все свои годы, он вспоминал мать, Шурочку, братьев, он читал и перечитывал написанные им строки из книги об Успенском Трифоновом монастыре, изданной еще в далеком 1912 году в типографии Сельвинского в Вятке.

Сохранилась ли на земле та обитель? Доходили слухи, что святые храмы безжалостно уничтожаются большевиками.

Порою, Кирилл чувствовал какое-то раздвоение: то он всем сердцем стремился туда, где дорого каждое деревце, то ему становилось страшно при мысли, что может вернуться в чужую по духу страну - страну безбожников и вандалов.

Но... Как там, у пророка Иеремии? "Возвратитесь, мятежные дети; Я исцелю вашу непокорность".

Глава 14

"Дорогие мои, Боря, твоя жена и милые внуки, здравствуйте!

Вчера получил письмо от Сергея - он рукоположен в сан иерея. Слава Господу Богу, изъявившему волю избрать сына на служение своему Величеству. И ты, и Сергей пошли по стопам дедов, а это для нас величайшая честь и милость Божия.

Зовет Сережа к себе, но ехать я пока не могу, хотя все же предчувствую, что уеду отсюда, - нельзя жить в приходе, где есть явные безбожники, которые избегают священника и на народ действуют развращающе. В таком морально-гнилом месте я служить не могу и не хочу, а потому непременно уеду.

Жаль, что покинул прежнюю епархию, пожалуй, я с удовольствием вернулся бы туда, хотя и там имеются некоторые неудобства - церковь далековато, зато народ значительно лучше.

Если, Борис, пойдешь к Антонию, передай ему от меня глубокий поклон и спроси, как относится заграничный Синод к предписанию митрополита Сергия быть всем нам лояльными к Советской власти? Видно, еретичество в нем говорит, вот он и советует быть лояльными.

Одобряет ли Антоний его действия? Не дай Бог, ведь это бы значило признание Советский власти!

Интересно обо всем этом поговорить с митрополитом Антонием. Увидишь его, Борис, обязательно передай поклон!

Ваш - архиепископ Кирилл".

Случилось так, что Кириллу, в силу обстоятельств, пришлось поменять приход, и связь его с Антонием прервалась. Слухи о послании Сергия, обращенном к заграничной церкви, встревожили Кирилла. Друг и ученик Антония увлекся игрой в еретичество...

Советская власть нашла в митрополите Сергии то, чего никак не могла получить от патриарха Тихона. Митрополит Сергий полностью признал Советскую власть и взял на себя обязательство осудить заграничную русскую иерархию.

В августе 1927 года Заместитель Местоблюстителя Патриаршего Престола Митрополит Сергий обратился к зарубежному русскому духовенству "не допускать в своей и общественной и особенно церковной деятельности ничего такого, что может быть принято за выражение нелояльности в отношении Советской власти".

В марте 1933 года Сергий решил повторить свое требование, обращенное им к той части Русского православного Зарубежья, которая объединялась вокруг Архиерейского Синода, находящегося в Сременских Карловцах. И хотя Сергию не просто было выступать против владыки Антония, с которым его связывали дружеские отношениями, он все же вторично отправил Послание Сербскому Патриарху Варнаве, с которым также был связан как со своим учеником по Петроградской Духовной Академии, где служил ректором.

Митрополит Сергий через Патриарха Варнаву обратился к заграничной иерархии с угрозами, которые могли бы удовлетворить Советскую власть.

Прочитав в журнале "Православие" послание к Зарубежной церкви, Антоний сразу поспешил ответить на призыв Сергия, до того же момента он только слышал, что Митрополит выступил с обращением, но, к сожалению, официально Патриарх Варнава не удосужился ознакомить Антония с сим документом.

"Вы укоряете заграничную иерархию за то, - писал Антоний Сергию, - что она покинула пределы России. Не от Вас и не нам выслушивать увещание к мученичеству, которого не миновать бы нам, останься мы на Юге России. Мы готовы выслушивать многие подобные укоризны, если заслуживаем их, от тех, кто и ныне являет пример исповедничества, а не продал, как Вы, чистоту веры за чечевичную похлебку мнимой свободы, на самом же деле тягчайшего и позорнейшего рабства. Впрочем, нам, беженцам, более подходит ублажение Христом Спасителем: " блаженни изгнани правды ради. Яко тех есть Царство Небесное".