Глава пятьдесят первая

Блетчли-Парк, Осень 1944

Сильвия

Я схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Хотелось броситься в объятия Чарли, броситься к ногам и молить о прощении; хотелось навсегда раствориться в нем. Связь между нами была такой же сильной, как и всегда, и я боялась прикоснуться к нему; боялась, что одна искра вызовет неизбежный взрыв эмоций между нами.

Я не сделала ничего из того, чего так жаждало сердце.

— Что ты здесь делаешь, Чарли?

Лицо мужчины почти не изменилось, но, когда я произнесла те слова спокойно и осторожно, то заметила мрак в глазах.

— Взял отпуск по семейным обстоятельствам, — тихо пояснил. — Скип помог.

— Конечно помог.

— Как самочувствие у Гарри?

Я встретила его холодный, вызывающий взгляд своим ледяным.

— Он перенес инсульт. Не может говорить, не может двигаться, но понимает все, что с ним происходит.

Чарли медленно кивнул.

— Тяжелый случай.

В его сочувствии сквозила горечь. Или отчаяние?

Видеть, как мужчина бережно держит Эрнеста на руках, было выше сил. Я забрала у него сына, а он даже не попытался остановить. Вместо этого засунул руки в карманы и последовал за мной на кухню. Джинни удалилась вместе с Джеймсом, оставив нас наедине.

— Милый мальчуган, — тихо произнес Чарли.

— Он безупречен. Похож на тебя.

Его улыбка больше походила на гримасу.

— Я получила твое письмо, — уведомила я, глядя на спящего Эрнеста — Вообще-то на этой неделе. Отправка заняла целую вечность.

— На этой неделе? — повторил. — Когда я не получил от тебя ответа, то пребывал в полном отчаянии.

— Сожалею, что так вышло, — проговорила я. — Сожалею обо всем... кроме Эрнеста.

Мы молчали, глядя друг на друга через поле битвы в виде кухонного стола, наши слова обладали силой калечить и убивать.

Мужчина облизал губы, прежде чем заговорить:

— Родная, понимаю, что ты чувствуешь себя обязанной поддерживать Гарри, и я люблю тебя за это так же сильно, как и хочу вбить хоть толику здравого смысла. Черт! Не выбрасывай свою жизнь на ветер. Ты будешь служить ему сиделкой до конца своих дней. Это не брак, это... чертова трата времени, вот как это называется. У нас есть шанс быть вместе. Мы можем быть счастливы. Знаешь, как редко это бывает? Мы можем зажить, счастливо зажить.

— Одина пожертвует своим браком ради нашего счастья? — тихо осведомилась, прервав пылкую речь.

Он вздрогнул, когда я произнесла имя его жены.

— А Гарри расплатится своей жизнью? Врачи ясно дали понять: единственная, кто поддерживает в нем жизнь, — я. А я не могу допустить, чтобы его смерть осталась на моей совести.

Он сменил тактику:

— А как же Эрнест? Наш сын тоже должен расплачиваться за твое решение? Не узнает об отце, вырастет в стране, которая отроду его не принимает?

Я резко подняла голову. Его глаза гневно сверкали.

— Твоя подруга Джинни рассказала о том, как люди в городе называют его черномазом, ублюдком.

— И это произошло всего лишь раз! — возразила я.

— Не раз, — ответил он. — А несколько. Джинни не хотела говорить, поскольку знала, что это тебя расстроит. — Его голос смягчился: — Но этого больше не повторится, если вы оба поедите со мной.

— И тогда я стану чужой, — прошептала я, почти про себя.

— У тебя есть я, — настойчиво сказал. — Я буду защищать вас; буду защищать вас обоих.

Я посмотрела на спящего Эрнеста.

— Даже если бы ты был свободен, а это не так, — мягко сказала я, — армия дала бы разрешение жениться на мне?

Он судорожно глотнул, пытаясь подбирать нужные слова, и я увидела ответ на лице. Мужчина дернул плечом.

— Тогда подождем конца этой проклятой войны, и я женюсь на тебе после увольнения со службы.

— И сколько времени понадобится, чтобы получить разрешение на эмиграцию? — спросила я.

— Не знаю, черт возьми! — сердито вскричал он. — Но в конце концов это произойдет.

Между нами повисла гробовая тишина.

— Я не рассказала Гарри об Эрнесте, — тихо призналась я.

Чарли выглядел недоверчивым, потом приподнял уголки губ в неприятной усмешке.

— Стыдишься малыша, да?

Мое лицо покраснело от гнева.

— Он — единственное хорошее, что есть в моей жизни, — прошипела в ответ, стараясь не разбудить нашего сына.

— Тогда зачем держать его в тайне? — полюбопытствовал насмешливым тоном, в котором явно слышалось недоверие.

— Потому что это знание убьет Гарри, — ответила я. — Он через столько всего прошел, и у него не хватит сил, чтобы выдержать и эту весть. В первый раз, когда я навестила его, то планировала рассказать ему все; планировала попросить о разводе, но не смогла этого сделать, поскольку просьба убила бы его. Чарли, меня мучает совесть. Таков мой долг — заботиться о нем. Ты ведь понимаешь это, правда, любимый? Я не могу его бросить. Я нужна ему.

— Ты нужна мне. Нужна нашему сыну, мы нужны нашему сыну.

— Нет. Не проси меня.

Он опустил голову на руки, а когда поднял голову, я увидела горе и печаль, запечатленные в глубине.

— Тогда позволь забрать моего сына, — взмолился он. — Позволь познакомить Эрнеста с его племенем, с предками. Позволь забрать его домой, чтобы мальчик знал, кто он и откуда произошел. Он уже находится между двумя мирами, а если он останется здесь, его отродясь не примут.

— Ты не можешь знать наверняка! — выпалила я.

— Подумай, Сильвия, — умолял. — Сложности, с которыми ты столкнулась, никуда не денутся. Сейчас мальчик еще недостаточно взрослый, чтобы понять, но вскоре грубы слова приобретут для него значение. Я каждый день хожу по канату: меня то принимают, то нет. Некоторые люди и вовсе ненавидят. Конечно, попадаются хорошие люди вроде Скипа, которые не замечают цвета кожи человека или не обращают на него внимания, но разве можно сказать такое о других?

— Я.. я…

Я не могла найти слов. Его уверенность покоробила мою слабую защиту.

— Я воспитаю Эрнеста в духи племени Мескваки, — заявил мужчина. — Он будет гордым членом моего народа. Отдай мне моего сына.

— Нет! — вскричала я. — Не отдам!

— Ты отдашь свою жизнь за муженька, — прошипел он, — но не за сына.

— Эрнест — моя жизнь! Без него у меня никого не останется. Я стану никем.

— У тебя останется супружеский долг, — холодно отрезал он. — И ты готова принести нашего ребенка в жертву ради своего треклятого долга!

Я не могла остановить слезы. Они лились по щекам, и я зарылась в крошечное одеяльце Эрнеста, чувствуя, как он сонно шевелится у мокрой щеки.

И тут Чарли обнял меня.

— Прости меня, — прошептал мужчина. — Я схожу с ума. Прости меня, родная. Умоляю, прости.

Когда между нами был наш малыш, а руки любимого мужчины крепко обнимали, я расплакалась. Оплакивала жизнь, которая у меня была, жизнь, которая могла бы стать явью, жизнь, от которой пришлось отказаться, жизнь, которая ожидала в будущем. Я плакала, поскольку правильное решение не находилось; плакала, поскольку каждый выбор разрывал на части, поскольку сердце разрывалось. Теперь я знала разницу между тем, чтобы любить кого-то, и тем, чтобы обожать кого-то настолько сильно, что не можешь вспомнить, где кончаешься ты и начинается он; обожать кого-то больше, чем собственную жизнь.

Чарли остался со мной в ту ночь, и в наших занятиях любовью была такая дикая, отчаянная грань, коей прежде не испытывала. Я изменилась: прошла через муки рождения, прошла через боль, и стала матерью. Глубокая любовь, которую я испытывала к Эрнесту, была первостепенной и превыше всего остального. Я пережила горе от потери Гарри, вину за то, что снова полюбила, и горе от того, что вновь обрела сломленного мужа. Я уже не была той девушкой, которую Чарли увез в Девон.

Наши тела слились с неистовой силой, от которой содрогнулась кровать: мы оба ахали, тогда как тела вновь и вновь соприкасались. После последовало тихое блаженство: Чарли с благоговением и любовью наблюдал, как я кормлю нашего сыночка грудью.

Потом мы снова занялись любовью, более тихой, вдумчивой, спокойной. Я касалась его лица, а он целовал мое; держала его руку, а он засасывал мои пальцы в рот. Гладила твердое тело, а он поклонялся мягким изгибам моего. Мы словно возвращались к началу, хотя на самом деле шли к концу.

Тихий плач Эрнеста разбудил меня, как обычно, однако Чарли уже проснулся, оделся и сидел в кресле, которое я использовала, когда кормила нашего сына.

— Он снова проголодался.

Голос Чарли был тихим и печальным.

— Знаю.

— Что-нибудь из того, что я сказал, изменило твое мнение?

— Касательно Гарри — нет.

Он встретил мой взгляд, в его глазах читалось отчаяние.

— А о чем-нибудь еще?

— Думаю, ты прав касательно Эрнеста.

Мужчина склонил голову набок, затем улыбнулся, когда Эрнест помахал отцу маленькими кулачками, тихо воркуя.

— Полагаю, он должен знать, откуда он родом; должен знать свое племя, знать тебя.

Глаза Чарли вспыхнули, и он, казалось, тщательно подбирал слова:

— Ты отдашь его?

— Только ради тебя. Только ради тебя и ради него. Благодаря тебе осознала, какой себялюбивой была, используя нашего ребенка в качестве спасательного круга. Мальчику необходимо больше, чем мать, которая всегда будет жить со своими сожалениями; необходимо больше, чем жизнь, ограниченная моим выбором. Необходимо больше, чем видеть мой бренный мир. Я люблю его слишком сильно, чтобы держать в клетке, в то время как он может быть свободен. — Мой голос надломился под тяжестью эмоций. — Обещаешь, что будешь любить его за нас обоих?

Чарли кивнул, в его глазах блестели слезы.

— А твоя супруга? Одина? Полюбит его? Не будет злиться на него?

— Нет, — прохрипел. — Она хорошая женщина.

Как же это больно. Я хотела иметь право ненавидеть жену Чарли.

— Обещаю, — произнес, вытирая слезы, — дом Эрнеста будет наполнен его звонким смехом.

Всхлип сотряс мое тело.

— Я бы хотел изменить его индейское имя, — заявил Чарли, глядя на меня. — На «Уэматин», что значит «заходящее солнце» — солнце, заходящее за нашу любовь. Согласна?

Я кивнула, все еще прикрывая рот рукой, сдерживая рвущиеся звуки, которые рокотали внутри.