Глава двадцать третья

Блетчли-Парк, 22 июня 1942

Сильвия

Чарли, как и обещал, забрал меня у входа в Парк на джипе. На мне была форма, поскольку военнослужащим и женщинам предоставлялись бесплатные места в кинотеатре, так что в громоздких черных ботинках выглядела не очень гламурно, но, по крайней мере, потратила две минуты на то, чтобы накрасить губы.

Когда мы уезжали, заливисто смеясь, казалось, что все глаза устремлены на нас. Видите ли, с Чарли все было так просто, и темы для разговоров не оскудевали.

В кинотеатре были длинные очереди, однако нам удалось втиснуться в последние кресла и просидеть до начала кинокартины, пока не началась тоскливая, унылая кинохроника. В первые же секунды стало ясно, что это не «Иностранный корреспондент», а вестерн с ковбоями и визжащими индейцами. Когда-то я все равно отсидела б и досмотрела, однако в тот момент не могла. Я заметила суровое выражение лица Чарли, которое отнюдь не скрывало гнев или унижение, в то время как полуголые дикари заполнили экран, завывая и пуская стрелы в белых храбрецов.

— Я не сторонница вестернов, — прошептала ему. — Давай пойдем в Британский ресторан и посмотрим, может, их щи лучше, чем в столовой.

— Разве не все рестораны здесь британские? — спросил он, смутившись.

— Вроде бы! — улыбнулась я. — Но мы это зовем общей кухней для тех, чьи дома разбомбили, или если у кого закончились продовольственные талоны. Они для всех, кому нужна помощь.

— Уверена, что хочешь уйти?

Я кивнула, и он взял меня за руку, после чего мы продвинулись вдоль ряда, задев много коленей и заработав несколько ругательств по пути.

— Не против пропустить фильм?

— Ничуть.

— А ты не промах, — проговорил Чарли, поглаживая большим пальцем тыльную сторону моей ладони.

Гнев боролся с восхищением в темных глазах, взывая ко мне, точно барабанная дробь издали, какое-то атавистическое воспоминание о более страстном, первобытном мгновении. Я подумала было, что сержант поцелует меня, желала этого, но потом мужчина слабо улыбнулся и опустил мою ладонь, помогая сесть в джип.

Вместо киносеанса мы отправились в «Восемь красавиц» и увидели, что там почти пусто — большая часть клиентов находилась в кинотеатре. В меню был кролик, так что понадеялась, что мы, по крайней мере, хорошо поедим.

— Какую выпивку заказать? — спросил Чарли.

— Шэнди, пожалуйста.

— Что-что?

— Так точно, мисс, — сказал пожилой бармен. — Горький шэнди, сейчас принесу.

Чарли выглядел озадаченным, когда я объяснила, что это наполовину горький эль и наполовину шипучий лимонад, и, попробовав напиток, решил, что шэнди лучше, чем разбавленное пиво на разлив, и заказал себе пинту.

Мы выбрали место в тенистом саду у пивоварни и потягивали напитки под теплыми лучами летнего солнца.

— Какая-то ты тихая, — заметил он. Я молчала уже несколько минут, обдумывая странное, тревожное письмо Гарри.

— Пустяки.

— Если это тебя расстраивает, значит, не пустяки.

Я положила руки на колени, чтобы не крутить обручальное кольцо.

— Письмо получила от супруга, — наконец ответила я.

Его глаза встретились с моими, и он откинулся в кресле.

— И оно расстроило тебя?

— Да, скорее расстроило. Он писал так отстраненно. Ощущалось так странно, как будто прощание.

— Это маловероятно. Скорее всего, просто показалось.

— Я криптограф, сержант, — холодно отозвалась я. — И умею читать между строк. Он изменился.

Чарли медленно кивнул.

— Война меняет человека, мэм.

Я вздохнула, опустив глаза, затем заставила себя поднять взгляд, увидев обеспокоенное выражение.

— Прости, что сорвалась. Это было совершенно неуместно. Итак, где же скитается лейтенант этим вечером?

— Нравится, как произносишь это слово, — Чарли рассмеялся. — Лай-ти-нант. Что ж, лой-те-нант работает допоздна, чтобы на выходных повезти одну даму в Оксфорд. — Он изучил выражения моего лицо. — Прошу прощения, тебе такое не нравится.

Я тщательно обдумала ответ.

— Я не судья и не присяжная, и осознаю, что они делают друг друга счастливыми. Так что, может, в несчастной войне, овеянной печалью, этого достаточно. Может, этого более чем достаточно. Возможно, это все, чем мы располагаем, — жизнью, любовью и капелькой доброты.

Чарли кивнул, и в мрачном безмолвии мы наблюдали за пчелой, жужжащей вокруг буддлеи.

— Можно задать вопрос? — спросил он наконец.

Я улыбнулась, слегка озадаченная, настороженная.

— Прошу.

— По какой причине ты захотела уйти из кинотеатра?

Я опустила взгляд на руки, затем посмотрела на него, понурого.

— Потому что кинокартина расстроила тебя. Я видела выражение твоего лица… оскорбленное. Зачем смотреть фильм, оскорбившего моего друга?

— Не боишься оставаться наедине с дикарем? — с горечью вопросил сержант.

— В каждом из нас имеется толика дикости, — резко ответила. — Что очень хорошо, если хотим выиграть эту войну. Честно говоря, моя репутация подвержена большему риску, ежели распитие шэнди в пивной с американцем.

Он улыбнулся, и напряжение в его плечах немного ослабло.

— Каково было расти в Айове?

— А каково было расти в Суррее? — отпарировал он.

— Если не хочешь отвечать, то ладно. В Суррее было безопасно, возможно, скучно, однако мы были довольно счастливы. У нас были еда и одежда, славный дом, а у отца — хорошая работа учителем в школе Чартерхаус, но... — Я замолкла.

— Но?

— Отец служил на Ипре, в Пашендейле, на Сомме — выдержал четыре года в окопах. Мама говорила, что когда вернулся домой, то уже не был прежним. Он был отравлен газом, легкие разрушены, понимаешь? Он замечательный человек, но война повлияла на жизнь очень сильно. Многие семьи столкнулись с таким же горем. Все кого-то потеряли, а некоторые и вовсе были потеряны по возвращении домой.

— Представляю, — сказал он.

— Мама говорит, что перед Великой войной отец гнал гончих, но армия реквизировала охотника, чтобы взять с собой на фронт. Больше он не ездил. — Замолкла. — Наверное, можно сказать, что все мое поколение было воспитано на идее службы, долга и самопожертвования: прежде всего — служение, понимаешь?

Он задумчиво кивнул.

— Как давно работаешь в Парке?

— Имеешь в виду Общество гольфа, сыра и шахмат?

— Прости?

Я расхохоталась.

— Так мы зовем БП, когда переговариваемся. Вряд ли можем болтать о Правительственной школе кодирования и шифрования? — прошептала я, доверительно склонившись вперед.

Мужчина улыбнулся. Таков был мой замысел.

— Думаю, нет.

— Расскажи об Айове. Похожа ли она на те великие равнины, которые показывают в фильмах?

— Тебе и вправду хочется знать?

— Очень!

Чарли покачал головой, несомненно, забавляясь юношеской пылкостью, но это не было напускным; меня завораживало в нем все. Он так отличался от всех мужчин, которых я когда-либо встречала.

— Во-первых, Айова — довольно большой по площади штат, пятьдесят шесть тысяч квадратных миль, что примерно вдвое меньше Англии. И это даже не самый большой штат.

— Боже правый!

— На востоке протекает река Миссисипи, на западе — река Миссури и река Биг-Сиу, над нами — Миннесота, и мы граничим еще с пятью штатами. У нас есть прерии на возвышенностях, но они не плоские, а скорее похожи на океан холмов. Также имеются леса и водно-болотные угодья в поймах рек, и большинство людей — фермеры. Мое племя свободно бродило по этим прериям тысячи лет до прихода Белых. Зимой здесь выпадает снег, летом жарко. Весна приносит бури, десятки торнадо, когда ветер крутится достаточно быстро, сбивая человека с ног, разнося дома на щепки.

Произнесенные им слова нашли отклик в сердце. Представила себе эту дикую страну, которую фермеры пытались одомашнить, а природа мстила им каждую весну. Так хотелось увидеть это собственными глазами, однако понимала, что не увижу.

— Ты, должно быть, скучаешь.

Он заухмылялся.

— Мне и здесь нравится. Надеюсь, удастся посмотреть страну, прежде чем снова отправят на службу.

Хотела было спросить, когда, по его мнению, могут отправить, но знала, что не спрошу, да и он не смог бы сказать, спроси я. Утаивание отягощало человека.

— Покажешь окрестности? — попросил.

— Боже, я почти нигде не бывала, кроме как здесь и в Годалминге. Хотя в детстве мы каждый год ездили купаться на море в Девон.

— Ах, знаменитые красноземы, — мягко поддразнил он.

Я раскраснелась, прямо под тон почтового ящика.

— Ты должен был забыть сказанное мною, когда мы познакомились. Я болтала словно дура!

— Твоя болтовня мне нравится, Сильвия, — усмехнулся, затем протянул руку и взял за ладонь во второй раз за этот вечер. — Так что скажешь: покажешь Девон?

В душе было отрадно и тепло, я словно омылась светом и смехом. Его пальцы мягко сжались, и мне отчаянно захотелось сказать «да». Я вглядывалась в темные, сверкающие глаза. Согласие вертелось на кончике язык. Но тут появилась хозяйка паба с двумя тарелками тушеного кролика, а я не успела ответить. Убрала ладонь, чувствуя на пальце тяжесть обручального кольца. Я не могла смотреть на Чарли, но заметила жгучий, укоризненный взгляд хозяйки паба, когда та заметила наши переплетенные руки, и отвернулась.

Я влюблялась. Не сразу поняла это, ведь раньше со мною такого не случалось. Я любила Гарри, но никогда не была влюблена в него. Никогда не испытывала этого пьянящего, головокружительного чувства, когда кровь бьется в жилах, кожа разгоряченная и напряженная, глаза сияют и яркие.

То не было внезапным открытием: я давно подозревала о чувствах, но все происходило так постепенно — словами, жестами, улыбками, — что трудно было определить, когда все началось.

И я осознавала, что любить Чарли — совсем неправильно.

Еда пахла божественно, а я ела машинально, не распробовав ее: мысли бурлили, вихрились и хаотично метались, внутри бушевал ураган, не уступающий по разрушительности торнадо.

Все думаю: мелькала ли каждая мысль, каждое тревожное чувство на моем лице, как азбука Морзе, даже тогда, когда я отчаянно пыталась запереть все это внутри?