— Конечно. Супердедуля.

Он снова рассмеялся.

— Верно, только не называйте его так при нём. В общем, он договорился со своим другом-судьей, и тот подписал эту штуковину о чрезвычайных обстоятельствах, чтобы Энди мог зайти в дом и поискать информацию о ближайших родственниках и местных знакомых. Энди — стреляный воробей. Если там кто-то был, он узнает. По крайней мере, нам нужно найти кого-то, кто возьмет на себя ответственность за останки леди.

"Останки", — подумал я, наблюдая, как дверь раскачивается на ветру. Какое слово.

— Она не может просто остаться в морге, да?

— У нас его даже нет. Она сейчас в похоронном бюро Пердомо в Тамайами. Кстати, раз вы уж там, а гараж открыт, не могли бы вы зайти туда и посмотреть, не подверглась ли машина этой дамы какому-нибудь акту вандализма? Проколотые шины, разбитые окна, треснувшее лобовое стекло? Потому что в таком случае нам придется отнестись к этому чуточку серьезнее.

— С удовольствием. Простите, что побеспокоил вас в ваш выходной.

— Не беспокойтесь. Я уже позавтракал и теперь просто сижу на заднем дворе и читаю газету. Позвоните мне, если с машиной что-то случилось. Если что-то будет, я сообщу Энди. И мистер Трентон?

— Называйте меня Виком.

— Хорошо, Вик. Если вам кажется, что подобное может повториться — придурков, которые устраивают такие шутки, трудно назвать креативными, — вы можете откатить коляску к себе и поставить ее в свой гараж.

— Наверное, оставлю ее здесь.

— Логично. Хорошего дня.

Когда я закатывал коляску в гараж, приподнимая ее переднюю часть, чтобы преодолеть косяк, то вспомнил, что также не рассказал Зейну о новых шортах и футболках.

В гараже не было кондиционера, и я вспотел почти сразу, как вошел. Если не считать того, что машину Элли следовало помыть на ближайшей автомойке — боковые и лобовое стекла были покрыты коркой соли, — "Шеви Круз" был в порядке. Я уставился на пустые автокресла на заднем сиденье (конечно, они были пустыми) и с трудом отвел от них взгляд. Вдоль задней стены было сложено несколько картонных коробок. На каждой из них фломастером было аккуратно написано: "Джейкоба и Джозефа".

У моей матери была поговорка: "Хуже сплетников только те, кто сует нос не в свои дела", но отец подкалывал ее другой: "Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, но потом нос снова отрос".

Я открыл одну из коробок и увидел настольные пазлы с деталями в форме животных. Открыв другую, обнаружил детские книги с картинками: Доктора Сьюза[158], Ричарда Скарри[159], книжки из серии "Мишки Беренштейн". В других лежала одежда, включая шорты и парные футболки с различными милыми фразами для близнецов. Вот откуда взялись шорты и футболки в коляске. Я задался вопросом: знал ли приколист, что Элли раскладывала эти вещи в коляске, словно ребенок, одевающий невидимых кукол. Офицер Зейн ответил бы утвердительно, земля слухами полнится. Я не был так уверен.

Горе спит, но не умирает. По крайней мере, пока не умрет сам скорбящий. В этом я убедился вновь, открыв последнюю коробку. В ней было полно игрушек: машинки "Мачбокс", конструктор "Плэйстикс", фигурки из "Звездных Войн", сложенная игра "Конфетная страна", дюжина пластиковых динозавров.

У нашего сына тоже были машинки "Мачбокс" и игрушечные динозавры. Он их обожал.

У меня защипало в глазах, а руки не слушались, когда я закрывал коробку. Я захотел выбраться из этого душного, тихого гаража. И с острова Раттлснейк-Ки тоже. Я приехал сюда, чтобы перестать оплакивать свою жену и все те годы, которые мы глупо потеряли, проведя в разлуке, а не для того, чтобы вновь открыть давно затянувшуюся рану от ужасной смерти моего мальчика. И уж точно не для того, чтобы переживать вспышки ясновидения в духе "Инсайд Вью". Наверное, я еще поживу тут денька два-три, и если ничего не изменится, то позвоню Грегу, поблагодарю его и скажу мистеру Ито присмотреть за местом. Затем вернусь в Массачусетс, где в августе тоже жарко, но терпимо.

Выходя из гаража, я увидел на полке слева от двери несколько инструментов — молоток, отвертку, пару гаечных ключей. Там стояла также старомодная маслёнка — с металлическим основанием, которое накачивают пальцами, и длинной насадкой, немного напомнившей мне палку от змей Элли Белл. Я решил, что даже если не собираюсь катить коляску к дому Грега, то могу хотя бы смазать эту скрипучую колесницу. Если, конечно, в банке осталось хоть немного масла.

Я взял ее в руки и увидел, что на полке есть еще кое-что. Это была папка с надписью "ДЖЕЙК И ДЖО". И крупными буквами: "СОХРАНИТЬ!"

Я открыл ее и увидел две бумажные шапочки, сделанные из воскресных цветных комиксов. Я забыл о том, что собирался смазывать скрипучее колесо, и мне не хотелось прикасаться к этим самодельным шапочкам, а то могут начаться новые видения. В этом душном гараже такая идея показалась слишком правдоподобной.

Я закрыл гаражную дверь и пошел домой. Добравшись до дома, я включил телефон и сказал поисковику: "Тампа Матиней". Мне не хотелось этого делать, но я нашел шапочки, поэтому пришлось. Сири привела меня на ностальгический сайт, созданный бывшим руководителем WTVT, филиала "Си-би-эс"[160] в Тампе с давних времен. Там был список местных программ с пятидесятых по девяностые годы. Кукольное шоу по утрам. Танцевальная дискотека для подростков по субботам. И вот — "Тампа Матиней", послеполуденный киносеанс, который шел с четырех до шести каждый будний день до 1988 года. Когда-то давно, всего через три года после смерти моего сына, Джо и Джейк сидели перед телевизором, скрестив ноги, и смотрели, как Кинг-Конг взбирается на вершину Эмпайр-стейт-билдинга.

В этом я ни капли не сомневался.

Наш повторный брак длился десять лет. Девять из них, до возвращения рака, были хорошими. А последний год... ну, первые полгода мы как-то справлялись. Затем боль стала нарастать, переходя от серьезной стадии к очень серьезной стадии, когда невозможно больше думать ни о чем другом. Донна храбрилась, у неё не было недостатка в мужестве. Однажды она столкнулась с бешеным сенбернаром, не имея при себе ничего, кроме бейсбольной биты. Против рака, сжигающего ее изнутри, у нее не было никакого оружия, кроме собственной воли, и в течение долгого времени этого было достаточно. Под конец она была лишь тенью той женщины, с которой я провел ту ночь в Провиденсе, но для меня ее красота не померкла.

Она хотела умереть дома, и я выполнил ее желание. Днем к нам приходила одна сиделка, а часть ночи была другая, но в основном я ухаживал за ней сам. Я кормил ее, а когда она уже была не в состоянии дойти до ванной, переодевал ее. Я хотел наверстать все эти упущенные годы. За нашим домом росло дерево, которое раскололось — видимо, от удара молнии, — а затем снова срослось, образовав отверстие в форме сердца. Это были мы. Возможно, эта метафора покажется слишком сентиментальной, но так я чувствовал.

Некоторым людям везёт еще меньше. Мы постарались взять всё, что нам было дано.

Я лежал в постели и смотрел на медленно вращающиеся лопасти потолочного вентилятора. Я думал о коляске со скрипящим колесом, о шапочках из бумаги и игрушечных динозаврах. Но больше всего я думал о той ночи, когда умерла Донна, воспоминание, которого я старался избегать. Теперь же оно казалось каким-то необходимым. Надвигался северо-восточный циклон с сильным снегопадом и ветром в сорок миль в час. В три часа дня позвонила ночная сиделка из Льюистона и отменила визит. Дороги, по ее словам, были непроходимы. Свет несколько раз мигал, но, слава Богу, не погас. Я не знал, что бы делал, если бы он пропал. В конце декабря Донну перевели с таблеток оксиконтина[161] на морфиновую помпу. Она стояла у её кровати, как часовой, и работала от электричества. Донна спала. В нашей спальне было холодно — печь не справлялась с этим воющим январским ветром, — но её впалые щеки были мокрыми от пота, а оставшиеся клочки её некогда густых волос прилипли к хрупкому изгибу черепа.

Я знал, что конец близок, и её онколог тоже это знал; он снял ограничитель с морфиновой помпы, и теперь её маленькая лампочка всегда светилась зелёным. Он строго предупредил меня, что слишком большая доза убьёт её, но не выглядел слишком обеспокоенным. Да и с чего бы беспокоиться? Рак уже сожрал большую часть её тела и теперь доедал остатки. Я сидел рядом с ней, как и большую часть времени последние три недели. Я смотрел, как её глаза двигаются туда-сюда под синюшными веками, пока она видит свои предсмертные сны. Внутри помпы был мешок, и если отключат электричество, я возьму отвертку из подвала и...

Её глаза открылись. Я спросил, как она себя чувствует и насколько сильна боль.

— Терпимо, — ответила она. Потом добавила. — Он хотел посмотреть на уток.

— Кто, дорогая?

— Тэд. Он сказал, что хочет посмотреть на уток. Кажется, это было последнее, что он мне сказал. Каких уток, как думаешь?

— Не знаю.

— Ты помнишь каких-нибудь уток? Может, когда мы водили его в зоопарк в Рамфорде?

Я не помнил, чтобы мы когда-либо водили его туда.

— Да, наверное, так и есть. Я думаю...

Она посмотрела мимо меня. Её лицо просветлело.

— Боже мой! Ты так вырос! Посмотри, какой ты высокий!

Я повернул голову. Конечно, там никого не было, но я знал, кого она видит. Порывистый ветер завывал у карнизов и швырял снег в закрытое ставнями окно спальни с такой силой, что казалось, будто это гравий. Свет померк, затем восстановился, и где-то хлопнула дверь.

— Ты не ДЫШАЛ! — пронзительно закричала Донна.

Я покрылся мурашками с головы до пят. Кажется, мои волосы встали дыбом. Не уверен, но мне действительно так показалось. Не верилось, что у неё еще остались силы кричать, но она всегда меня удивляла. До самого конца она меня удивляла. Ветер уже проник в дом, словно грабитель, стремящийся перевернуть всё вверх дном. Я чувствовал, как он проносится под закрытой дверью спальни. В гостиной что-то упало и разбилось.