— Оно тебе понравится.

Я вспомнил маленькие круглые красные пятна на её щеках.

— Она заверила меня, что у неё нет ковида, который она назвала новым гриппом, и она не кашляла, но выглядела не совсем здоровой. — Я вспомнил пустую двухместную коляску с рубашками и шортами. — Физически, я имею в виду. Она сказала про какие-то болячки.

— Ну, ей за семьдесят...

— Так много? Я думал, ей за шестьдесят.

— Она и её муж были среди первых, кто построил дом в северной части, и это было еще при президенте Картере[136]. Я лишь хочу сказать, что когда человеку за семьдесят, его оборудование снимается с гарантии.

— Я больше никого не видел, но я здесь всего три дня. Еще даже не всё распаковал.

Хотя я не так уж много привез. В основном дочитывал книги, как и обещал себе, когда выйду на пенсию. Когда я смотрел телевизор, то выключал звук на рекламе. Я был бы счастлив никогда больше не видеть её в своей жизни.

— Дружище, сейчас лето. Лето ковида, к тому же. Как только ты проходишь через распашные ворота, остаешься только ты и Алита. И... — он замолчал.

— И близнецы, — закончил я за него. — Джейк и Джо.

— Ты уверен, что тебя это не напрягает? Я имею в виду, учитывая то, что случилось с...

— Не напрягает. С детьми иногда случается плохое. Это случилось со мной и Донной, и это случилось с Элли Белл. Наш сын умер давно. Тэд. Я оставил это в прошлом. — Ложь. Некоторые вещи невозможно оставить в прошлом. — Но у меня есть вопрос.

— А у меня есть ответ.

Я рассмеялся. Грег Акерман стареет и богатеет, но остается таким же остряком. Когда мы работали с "Брайт компани" по продаже безалкогольных напитков, он как-то пришел на встречу с бутылкой "Брайт-колы" с длинным горлышком, торчащей из его расстегнутой ширинки.

— Она знает?

— Не уверен, что понимаю тебя.

Я был уверен, что понимает.

— Она знает, что коляска пуста? Она знает, что её маленькие мальчики умерли тридцать лет назад?

— Сорок, — сказал он. — Может, чуть больше. И да, она знает.

— Ты уверен или почти уверен?

— Уверен, — сказал он, затем сделал паузу. — Почти. — Это было в стиле Грега. Всегда оставляй себе лазейку.

Я смотрел на звезды и допивал свой джин-тоник. Над заливом гремел и рокотал гром, и сверкали вспышки молний, но мне подумалось, что скоро всё утихнет.

Я закончил распаковывать второй чемодан, что следовало сделать ещё два дня назад. Когда это было закончено (на всё ушло пять минут), я отправился спать. Было 10 июля. Только в Соединенных Штатах число случаев заболевания ковидом перевалило за три миллиона. Грег сказал мне, что я могу оставаться в его доме до самого сентября, если захочу. Я ответил ему, что шести недель будет достаточно, чтобы привести себя в порядок, но теперь подумал, что мог бы остаться и дольше. Переждать эту страшную эпидемию.

Тишина, нарушаемая лишь сонным шумом волн, бьющихся о пляж Грега, была восхитительной. Я мог бы вставать с первыми лучами солнца и совершать прогулки раньше, чем сегодня... и, возможно, не встречать при этом Элли Белл. Она была достаточно приятной, и, наверное, Грег был прав — по крайней мере, три из четырёх её колес еще были на ходу, но эта двухместная коляска с разноцветными шортами на сиденьях... это было жутковато.

— Крутой и ещё круче, — пробормотал я. Раздвижная дверь в спальне была открыта, и легкий порыв ветерка приподнял тонкие белые занавески, превращая их в подобие рук.

Я понял озабоченность Грега насчёт призрачных близнецов, поскольку это касалось меня. По крайней мере, теперь понял. Моё понимание пришло поздно, но разве не лучше поздно, чем никогда, как гласит мудрость? Когда он впервые рассказал мне о странностях Элиты Белл, я, конечно, не уловил связи со своей жизнью. Это было связано с моим сыном, который тоже умер, причем примерно в том же возрасте, что Джейкоб и Джозеф. Но не Тэд был причиной, по которой я почувствовал, что мне нужно уехать из Новой Англии хотя бы на время. То горе было давним. В этом нелепо огромном доме в эти жаркие летние дни мне нужно было справиться с новым горем.

Мне снилась Донна, как это часто бывало. В этом сне мы сидели на диване в нашей старой гостиной, держась за руки. Мы были молоды. Мы молчали. Вот и всё, вот и весь сон, но я проснулся в слезах. Ветер усилился, тёплый ветер, но из-за него шторы ещё больше напоминали протянутые руки. Я встал, чтобы закрыть раздвижную дверь, а вместо этого вышел на балкон. Днём из спален можно было видеть всю панораму залива (Грег сказал, что я могу пользоваться главной спальней, что я и сделал), но ранним утром была только тьма. Только редкие вспышки молний, которые теперь были ближе. И гром был громче, угроза шторма стала реальной.

Я стоял у перил над выложенным камнем патио и бассейном, и моя футболка и трусы-боксеры развевались на ветру. Я мог бы сказать себе, что это гром разбудил меня или усиливающийся ветер, но, конечно же, меня разбудил сон. Мы вдвоём на диване держимся за руки, не в силах говорить о том, что произошло между нами. Горе было слишком большим, слишком постоянным, слишком ощутимым.

Нашего сына убили не гремучие змеи. Он умер от обезвоживания в раскалённой машине. Я никогда не винил в этом свою жену; она едва не умерла вместе с ним. Даже не винил собаку, сенбернара по кличке Куджо, который три дня кружил и кружил вокруг нашего мёртвого "Форда Пинто" под палящим летним солнцем.

У Лемони Сникета[137] есть книга "33 несчастья", и она идеально описывает то, что случилось с моей женой и моим сыном. Дом, возле которого сдохла наша машина — из-за засорившегося клапана, который механик починил бы за пять минут, — находился далеко за городом. Собака была бешеной. Если у Тэда и был ангел-хранитель, то в том июле он ушел в отпуск.

Всё это случилось давным-давно. Десятилетия назад.

Я вернулся внутрь, закрыл раздвижную дверь и на всякий случай запер её. Лёг обратно и почти уснул, когда услышал слабый скрип. Я резко сел и прислушался.

Иногда в голову приходят бредовые идеи, которые кажутся нелепыми при свете дня, но вполне правдоподобными в ранние утренние часы. Я не мог вспомнить, запер ли я дом, и легко представил, что Элли, которая оказалась гораздо безумнее, чем думал Грег, находится внизу. Представил, что она толкает двухместную коляску со скрипящим колесом через большую комнату на кухню, где оставляет контейнер с овсяным печеньем с изюмом. Толкает её и верит, что её сыновья-близнецы, покойники уже сорок лет, сидят на сиденьях коляски.

Скрип. Пауза. Скрип. Пауза.

Да, я мог видеть её. Я даже мог видеть Джейка и Джо... потому что она их видела. Только потому, что я не был ею, я увидел, что они были мертвы. Бледная кожа. Остекленевшие глаза. Распухшие ноги и лодыжки, потому что именно там их покусали змеи.

Это было нелепо, по-идиотски. Даже тогда, сидя в постели с простыней на коленях, я понимал это. И всё же:

Скрип. Пауза. Скрип.

Я включил прикроватную лампу и пересёк комнату, говоря себе, что мне не страшно. Включил верхний свет в комнате, затем протянул руку через дверной проем в коридор и включил трековые светильники в галерее, также говоря себе, что никто не схватит мою шарящую руку и я не закричу, если кто-то это сделает.

Я прошёл половину галереи и выглянул через перила. В большом зале, конечно, никого не было, но я услышал первые капли дождя, стучащие по окнам. И кое-что ещё.

Скрип. Пауза. Скрип. Пауза.

Я забыл выключить потолочный вентилятор. Это он скрипел. Днём я его даже не слышал. Выключатель был у лестницы. Я щёлкнул им. Вентилятор замедлился и остановился, издав при этом последний скрип. Я вернулся в постель, но оставил включённой настольную лампу, повернув её на минимальную яркость. Если мне и снился другой сон, то утром я его не помнил.

Вероятно, из-за ночного испуга я проснулся поздно и пропустил утреннюю прогулку, но в следующие три дня я вставал рано, когда воздух был свеж, а птиц не было слышно. Я прогуливался до распашных ворот и обратно, повстречав на своем пути множество кроликов, но ни одного человека. Я проходил мимо почтового ящика Беллов, стоявшего в начале подъездной дорожки, окруженной рододендронами, но не мог разглядеть дом, который стоял на стороне залива и был заслонен деревьями и ещё большим количеством рододендронов[138].

В будние дни, когда я ходил в магазин за продуктами, я слышал шум воздуходувок и видел пару грузовиков, припаркованных на подъездной дорожке Элли, но, по-моему, в остальное время она была одна. Как и я. К тому же мы оба были одинокими людьми, пережившими свои половинки. Из этого могла бы получиться неплохая романтическая комедия (если бы кто-то снимал романтические комедии о пожилых людях, а "Золотые девочки" — это исключение, которое подтверждает правило), но мысль о том, чтобы подкатить к ней, совершенно не привлекала меня. Скорее, даже отталкивала. И чем бы мы занимались? Вдвоем катали бы невидимых близнецов в коляске? Притворялись бы, что кормим их спагетти?

У Грега был смотритель, но он попросил меня поливать цветы в больших горшках, стоящих по бокам дверей со стороны подъездной дорожки и у бассейна. Как-то одним сумеречным вечером, дней через десять или двенадцать после переезда, я поливал цветы. Я услышал скрип колеса и выключил шланг. Элли катила коляску по дорожке. На ней было что-то вроде плечевой перевязи, в которой держалась стальная палка с U-образным крючком на конце. Она спросила, как у меня дела. Я ответил, что хорошо.

— У меня тоже. Я принесла печенье.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал я, хотя не возражал бы, если бы она забыла про свое обещание. Сегодня на одном сиденье коляски были разложены красные шорты, а на другом — белые. Футболки снова были накинуты на спинки. На одной было написано "ДО СКОРОГО, АЛЛИГАТОР", на другой — "НЕ ТАК СКОРО, КРОКОДИЛ". Если бы в этих футболках были настоящие дети, это выглядело бы мило. А так... нет.