Глава 2

Нера

– Как дела на твоей работе? Расскажешь что-нибудь интересное? – спрашивает отец обычным добродушным тоном во время ужина, но Нунций Веронезе, дон бостонской коза ностры, никогда ничего не говорит и не делает без причины.

Кусок брокколи чуть не застревает у меня в горле, потому что на долю секунды мне кажется, что он каким-то образом узнал о моей встрече с длинноволосым незнакомцем на прошлой неделе.

– Эм... Все здорово, пап. – Я сглатываю. – Да ничего особо не происходит на работе. Все как обычно. Но на днях один мальчик принес тарантула.

– Боже. – Он вздыхает, затем поворачивается к моей сестре, сидящей по другую сторону стола. – Зара, пожалуйста, передай мне хлеб.

Моя сестра придвигает к нему стеклянную хлебницу и продолжает молча есть. Она всегда такая тихая, что иногда даже забываю о ее присутствии в комнате. В детстве Зара была такой веселой, постоянно смеялась и о чем-то болтала. Мама часто говорила, что если бы у Зары не было рта, она бы его себе отрастила. Все изменилось после той ночи, когда убили Элмо. С тех пор она перестала быть улыбчивой девочкой, которая любит проказничать.

– Нера, я, конечно, согласился с твоей безумной идеей, но разве ты не желаешь поменять свое решение? – продолжает мой отец. – Если хочешь что-то изучать, почему не экономику? Или финансы? Что-то, что принесло бы реальную пользу и чем ты могла бы заниматься в будущем?

– Нет.

– Ты же понимаешь, что это только временно? Когда выйдешь замуж, муж не позволит тебе заниматься осеменением лошадей и всем прочим. Это абсолютно неподобающе для человека твоего положения.

– Папа, в Бостоне почти нет лошадей, которых надо осеменять, – вздыхаю я. Все время один и тот же разговор, когда приезжаю в Бостон каждое воскресенье. – Мы в основном занимаемся домашними животными.

– Слава Богу. – Он делает большой глоток вина. – Мне следовало выдать тебя замуж, как только тебе исполнилось восемнадцать, но Массимо сказал, что нужно подождать.

Я приподнимаю бровь. Не знала, что отец обсуждал мое будущее со сводным братом. Массимо отбывает восемнадцатилетний срок за непредумышленное убийство парня, который стрелял в Элмо, и папа навещает его раз в неделю. Каждый четверг утром папа приезжает в исправительное учреждение за пределами Бостона и остается там на несколько часов. Мне всегда было интересно, о чем они разговаривают. Мой отец – единственный человек, которому сводный брат разрешает навещать его в тюрьме. Ни я, ни Зара не видели Массимо с тех пор, как его посадили. Насколько знаю, он даже не позволил Сальво, своему другу детства, который сейчас является одним из капо моего отца, его навестить.

– Как он? – спрашиваю я.

– С ним все хорошо. Ты же знаешь Массимо, его ничто не сломит.

– Он провел в тюрьме строгого режима больше десяти лет, и с ним «все хорошо»?

– Да, – отвечает он. – Он спрашивал о вас двоих.

На другом конце стола раздается резкий вздох. Я поднимаю глаза. Зара смотрит в свою тарелку, ее вилка застыла на полпути. Это длится всего мгновение, потом она продолжает запихивать еду в рот.

– Но он все равно не позволит нам его навестить?

– У него есть на то свои причины. – Папа пожимает плечами и меняет тему. – Этой осенью сына Тициано крестят, а после этого состоится большой семейный обед. Вы обе должны там присутствовать и выглядеть как можно лучше. Закажите себе платья, чтобы таких не было ни у одной другой женщины. Мои дочери должны стоять выше жены или подруги любого капо. Я не хочу опозориться перед семьей, вы меня слышите?

– На какой день это запланировано? Мне нужно уточнить свой график в клинике.

– Нера, меня не волнует график твоего хобби. Ты там будешь, – отрезает он, затем указывает вилкой на Зару. – И ты тоже. В одежде, соответствующей месту и погоде. Я сообщу тебе точную дату позже.

Опустив глаза, Зара кладет приборы на тарелку и медленно встает. И не говоря ни слова, уходит из столовой.

– Это было грубо! – укоряю отца, как только сестра оказывается вне пределов слышимости.

– Она уже не ребенок. Твоей сестре почти восемнадцать, и ей пора бы начать обращать внимание на свое поведение. Ради бога, она не может ходить закутанной с головы до ног в стоградусную жару. Люди начнут судачить.

– Да пусть, черт побери, болтают, что хотят! – Я кидаю салфетку на тарелку и бросаюсь за Зарой.

Ее комната находится на втором этаже, прямо рядом с моей старой. Они соединены дверью, и, поскольку я больше не живу здесь, то разрешаю Заре использовать мою детскую спальню в качестве швейной мастерской.

Зара сидит на краю кровати и сжимает в пальцах покрывало. Повсюду разбросаны модные журналы, эскизы и отрезы ткани. Я прислоняюсь плечом к дверному косяку и осматриваю беспорядок.

– Моей комнаты тебе уже не хватает? – Я улыбаюсь, стараясь говорить жизнерадостно. – Давай. Покажи мне, над чем ты работаешь.

Зара только пожимает плечами, и они, кажется, опускаются еще больше. Я захожу в комнату, стараясь не споткнуться и не сдвинуть с места ни одно изделие, которые она разложила на полу.

– Выглядит потрясающе. – Я поднимаю эскиз платья без рукавов с лифом на бретельках, которые завязываются на шее. – Я могла бы надеть такое платье на обед у Тициано, если ты сошьешь его для меня.

Губы моей сестры мгновенно расплываются в улыбке. Она вскакивает с кровати и берет рулетку и блокнот с кресла.

– Ты уверена в дизайне? – спрашивает она, доставая карандаш из-под кровати. – Я могу внести изменения, если хочешь.

– Никаких изменений. Платье получится просто идеальным. Как и все, что ты сшила для меня.

Я провожу рукой по пышному рукаву ее белой блузки. Она сказала мне, что этот фасон называется «фонарик» – это когда рукав расширяется к запястьям, а манжеты застегиваются на перламутровые пуговицы. Высокий и тугой воротник блузки образует большой бант на ее шее. Она такая талантливая.

Вскоре после смерти Элмо у Зары развилось витилиго. Сначала оно появилось на пальцах и запястьях, но затем белые пятна распространились по груди, ногах и руках. Примерно в то время, когда умерла мама, болезнь проявила себя и на области вокруг глаз. Независимо от температуры на улице, Зара всегда носит платья с высоким воротом и длинными рукавами, потому что ей не нравится, когда на нее пялятся. В прошлом году она попыталась скрыть обесцвеченные участки лица тональным кремом, но это не помогло. Тем не менее она продолжала экспериментировать с разными средствами, пока у нее не появилась такая сыпь, что мне пришлось усадить ее и дать ей в руки зеркало. Она просто великолепна, и я пыталась заставить ее это увидеть. В моей сестре нет ничего, что не было бы красивым. Я хотела, чтобы она осознала это в себе и приняла, что красива и совершенна такая, какая есть. Она мне не поверила, но хотя бы перестала пользоваться тональным кремом.

– Как насчет шелка цвета лаванды? – спрашивает Зара, обмеряя рулеткой мои бедра.

– Да, лавандовый звучит потрясающе. – Я поднимаю руки, чтобы она могла замерить обхват груди. – Итак... на прошлой неделе я встретила кое-кого в ветеринарной клинике.

Зара приподнимает бровь.

– Высокий. Действительно высокий. Потрясающе сложен. С длинными черными волосами. Такого горячего мужчины я еще точно не встречала.

– Он привел на осмотр домашнее животное?

– Эм, не совсем, – смеюсь я. – Пациентом был он сам.

Я подробно рассказываю ей о своей стычке с незнакомцем, начиная с того, как нашла его в переулке, но молчу про оружие.

Я до сих пор думаю о нем. Вспоминаю его хриплый, надломленный голос. То, как он лежал на столе, совершенно неподвижно, пока вытаскивала пулю из его тела. Пару лет назад охранника моего отца подстрелили прямо у наших ворот. С бандитом, у которого хватило глупости сделать это, быстро разобрались наши ребята из службы безопасности, а раненого мужчину внесли в дом. Наш семейный врач тут же приехал на вызов, и, хотя мужчине дали обезболивающее, он все равно кричал от боли так, что я слышала его в своей комнате. Его, вероятно, слышали все соседи в округе.

Но самое большое впечатление на меня произвели глаза моего незнакомца. Очень красивые. И такие пустые. В этих двух серебряных глазах читалась пустота. Никакого страха смерти. Никакого беспокойства. Ничего. Глядя в них, чувствовала себя так, словно смотрю на душу, высеченную из камня.

Когда заканчиваю рассказывать, Зара просто смотрит на меня пару мгновений, затем хватает за плечи и кричит мне в лицо.

– Ты что сошла с ума, черт побери?

Я моргаю на нее. Зара никогда не ругается. И я не помню, когда в последний раз слышала, чтобы она повышала голос.

– Одна, – продолжает она, тряся меня за плечи. – Посреди ночи. Лечишь огнестрельные ранения незнакомца?

– Послушай. Я знаю, это было глупо, хорошо? Но когда увидела его в том переулке, он просто смотрел в темное небо, и это почему-то мне напомнило меня саму. Я не могла просто оставить его там истекать кровью.

– Нужно было позвонить в девять-один-один.

– Знаю. Но я не позвонила. – Я вздыхаю. – Теперь это не имеет значения. Я все равно его больше никогда не увижу.

– Слава богу! – качает головой Зара и подходит к комоду.

Она опускается на колени и начинает рыться в стопке разноцветных тканей, сложенных справа. Слева есть еще одна стопка, но в ней собраны только нейтральные цвета: бежевый, белый, коричневый и черный. Никаких ярких оттенков, никакого рисунка. Из этой ткани она шьет одежду для себя.

– У тебя хватит ткани цвета лаванды, чтобы сшить что-нибудь и для себя? – спрашиваю. – Мы могли бы пойти в одинаковых платьях, как раньше, в детстве.

Зара опускает взгляд на большой рулон ткани у себя на коленях и с любовью поглаживает розовато-фиолетовый шелк кончиками пальцев. Она бы прекрасно выглядела в этом цвете, особенно в одном из дизайнов, которые видела разбросанными по полу, — в великолепном вечернем платье с V-образным вырезом с открытыми плечами и высоким разрезом сбоку.