— Ты поешь? — спросила я, прежде чем успела остановиться и вспомнить, что на самом деле он не хотел со мной разговаривать.
— Не так, — на самом деле ответил он, удивив меня. — Он получил это по материнской линии.
Еще один намек на его маму. Я хотела знать. Я так хотела знать.
Но я не собиралась спрашивать.
Затем он снова заговорил и удивил меня еще больше.
— Только так он выходит из своей скорлупы, и только рядом с некоторыми людьми. Это делает его счастливым.
Это была самая длинная фраза, которой он когда-либо делился со мной, я была не уверена, но я полагала, что нет ничего, чем мужчина мог бы гордиться больше, чем иметь талантливого сына.
Никто из нас не сказал ни слова, когда звуки гитары изменились, а голос Амоса исчез, пока он играл, и мы оба продолжали слушать. Это было между тем, как он бездельничал, ошибался и пытался снова, когда я сказала:
— Если кому-то из вас когда-нибудь что-нибудь понадобится, дай мне знать, хорошо? Теперь я позволю тебе спокойно слушать. Я не хочу, чтобы он поймал меня и расстроился.
Мистер Роудс взглянул на меня и кивнул, не соглашаясь, но и не посылая меня к черту. Я пошла обратно через подъездную дорожку под знакомую мелодию, которую, как я знала, спродюсировала Нори.
Но все, о чем я могла думать, это то, как я надеялась, что Роудс когда-нибудь примет мое предложение.
И, наверное, поэтому меня поймали.
Амос крикнул:
— Аврора?
И я замерла.
Опять попалась?
— Привет, Амос, — крикнула я, проклиная себя за неряшливость.
Затем последовала пауза:
— Что ты делаешь?
Он должен был казаться таким подозрительным? И должна ли я быть такой плохой лгуньей? Я знала, что мне лучше всего подмазать его.
— Слушаю голос ангела?
Все мое тело напряглось в тишине. Я была почти уверена, что слышала, как он поставил гитару и начал подходить. Конечно же, его голова выглянула из-за угла здания.
Я подняла руку и понадеялась, что его отец исчез.
— Привет.
Малыш посмотрел на меня и тоже замер. — Что случилось с твоим лицом?
Я постоянно забывала, что пугаю людей.
— Ничего страшного, меня никто не обидел. Я в порядке, и спасибо за беспокойство.
Глаза того же цвета, что и у его отца, забегали по моему лицу, и я не была уверена, что он меня услышал.
— Я в порядке, — попыталась я его заверить. — Честно.
Для него этого было достаточно, потому что выражение его лица, наконец, стало менее встревоженным.
— Это… беспокоило тебя? — спросил Амос.
Я сморщила лицо, а затем вздрогнула.
— Ты шутишь, что ли? Ни за что.
Его отец был прав, он не поверил этому. Я чувствовала, как его душа закатывает свои духовные глаза.
— Я серьезно. У тебя такой классный голос.
Он все еще не купился на это.
Пришлось посмотреть на это под другим углом.
— Я узнала пару песен, которые ты играл, но была одна в середине… что это было?
От этого его лицо покраснело.
А мои кишки сжались.
— Эта была твоя? Ты придумал её?
Его лицо исчезло, и я подошла, чтобы заглянуть в гараж. Амос сделал всего пару шагов назад. Его внимание было приковано к полу.
— Если да, то это потрясающе, Амос. Я… — Черт. Я не планировала говорить это, но… я была здесь. — Я… раньше была автором песен.
Он не смотрел на меня.
О чувак. Я должна быть хитрее.
— Эй, я серьезно. Я не люблю обижать людей, но если бы я не считала тебя хорошим — твой голос и ту песню, которую ты пел, — я бы не поднимала эту тему. Это действительно хорошо. Ты действительно талантлив.
Амос приподнял носок одной из своих кроссовок.
А я чувствовала себя ужасно.
— Я серьезно. — Я прочистила горло. — Я, ммм, несколько моих песен были… в альбомах.
Носок другого кроссовка поднялся.
— Если бы ты хотел… я могла бы тебе помочь. Написать, я имею в виду. Дать тебе совет. Я не лучшая, но и не худшая. У меня хороший слух, и я обычно знаю, что работает, а что нет.
Это заставило меня заглянуть в серые глаза.
— Если хочешь. Также я раньше посещала несколько уроков вокала, — предложила я. Посещала больше, чем «некоторые», если честно. У меня не было естественного хорошего голоса, но я не была полностью глухой, и если я пела, кошки не выли, а дети не бегали с криками.
Его горло дернулось, и я ждала.
— Ты писала песни, которые потом пели другие люди? — спросил он с явным недоверием.
Это было не в первый раз.
— Да.
Оба пальца поднялись вверх, и ему потребовалась еще секунда, чтобы, наконец, выбраться:
— У меня был учитель вокала давным-давно…, — я старалась не улыбаться тому, что он мог принять за давным-давно, — …и это был последний раз, когда у меня были занятия. Сейчас я состою в школьном хоре.
— Я могу помочь.
Он бросил на меня взгляд, будто я несла полный бред.
— Я не настолько хорош.
— Думаю, что да, но я уверена, что и Рейнер Култи думал, что ему есть куда расти.
— Кто это?
Настала моя очередь бросить на него взгляд.
— Известный футболист. Я хочу сказать, что… я думаю, что ты талантлив, но кто-то однажды сказал моему… другу… что даже прирожденные спортсмены нуждаются в тренерах и тренировках. Твой голос — и написание песен — подобны инструментам, и ты должен практиковать, разрабатывать их. Если хочешь. Мне обычно скучно наверху, так что я действительно не против. Но сначала ты должен спросить разрешения у папы и мамы.
— Мама разрешит мне делать с тобой все, что угодно. Она говорит, что обязана тебе жизнью.
Я улыбнулась, но он этого не заметил, потому что снова сосредоточился на своих ботинках. Значит ли это, что он подумает об этом?
— Хорошо, просто дай мне знать. Ты знаешь, где я.
Другой сероглазый взгляд встретился с моим, и, клянусь, на его лице была маленькая-маленькая улыбка.
На моем тоже была улыбка.