Как, черт возьми, я могла забыть, когда я целый день видела, что клиенты льстили мне по всему моему лицу в синяках? Один из покупателей, с которым я к тому времени встречалась несколько раз, местный мужчина лет шестидесяти по имени Уолтер, вышел из магазина и вернулся с буханкой домашнего хлеба, приготовленного его женой. Чтобы мне стало лучше.

Я чуть не расплакалась, когда обняла его.

— Ничего не произошло, — начала я говорить ему, прежде чем он оборвал меня.

Его спина не могла быть более прямой, и я была уверена, что выражение его лица не могло быть более мрачным.

— Кто сделал это с тобой? — спросил он медленным-медленным голосом.

— Никто, — снова попыталась объяснить я.

— Кто-то набросился на тебя? — спросил Роудс, растягивая каждое слово.

— Нет. Я уронила…

Мой домовладелец поднялся на ноги в тот момент, когда одна из его больших грубых рук легла на мое плечо и обвила его.

— Ты можешь рассказать мне. Я помогу тебе.

Я закрыла рот и моргнула, борясь с желанием улыбнуться. И желание расплакаться.

Может быть, я ему не очень нравлюсь, но, черт возьми, он был порядочным.

— Это очень мило с твоей стороны, но никто не причинил мне боли. Ну, я сделала это сама себе. Я уронила коробку себе на лицо.

— Ты уронила коробку себе на лицо?

Мог ли он звучать еще более недоверчиво?

— Да.

— Кто это сделал?

— Никто. Я уронила ее на себя, клянусь.

Его взгляд сузился.

— Честно, мистер Роудс. Я бы не стала лгать о чем-то подобном, но я ценю, что ты спросил. И предложил защиту.

Эти красивые глаза, казалось, еще больше вгляделись в мои черты, и я была почти уверена, что тревога в его взгляде хоть немного угасла.

— Что за коробку ты уронила?

Я сама в это ввязалась, не так ли? Я натянула улыбку на лицо, хотя это было больно.

— Домик для летучих мышей...?

На его широком лбу образовались морщины.

— Объясни.

Властный. Мое лицо стало горячим.

— Я читала, что они помогают при проблемах с летучими мышами. Я подумала, что если я найду им новый дом, они не будут пытаться проникнуть ко мне. — Я сглотнула. — Я одолжила твою лестницу — извини, что не спросила — и нашла дерево с хорошей, крепкой ветвью на краю твоего участка…, — там, где он ее не увидит, — …и попыталась прибить домик туда.

Ветка оказалась не такой прочной, как я надеялась, и, по словам Клары, гвозди не помогли, и она упала… на меня. Отсюда черные глаза и вздутый нос.

Тяжелая рука на моем плече опустилась, и он моргнул. Эти короткие, густые ресницы снова скользнули по его невероятным глазам, еще медленнее. Из уголков расходились морщинки, но, клянусь, это только делало его более привлекательным. Сколько ему было лет на самом деле? Конец тридцати?

— Извини, я не спросила разрешения, — подавлено пробормотала я.

Он смотрел на меня. — Скажи мне, что это была не восьмифутовая лестница.

— Это была не восьмифутовая лестница, — солгала я.

Большая рука коснулась его лица, и он провел ею по подбородку, когда песня в гараже изменилась, и Амос начал играть что-то другое, что-то, чего я не узнала. Медленно и угрюмо. Почти темно. Мне понравилось. Мне это очень понравилось.

— Не волнуйся, я не собираюсь ставить тебе одну звезду или что-то еще. Это была моя вина, — попыталась я пошутить.

Две радужки цвета веймаранера впились в меня.

— Я пошутила, но на самом деле это была моя вина. Я не знала, что боюсь высоты, пока не поднялась туда и…

Он наклонил голову, чтобы посмотреть на небо.

— Мистер Роудс, ты заставил меня волноваться весь день, но мне жаль, что я шныряла по твоей собственности и не спросила разрешения, но я толком не спала уже две недели, и я не хотела больше будить тебя своими криками. Но больше всего я не хочу снова спать в машине.

Он покосился на меня, и я не могла не рассмеяться, боль заставила меня остановиться почти сразу. Иисус Христос. Как боксеры справлялись с этим дерьмом?

Его взгляд никуда не делся.

И этот взгляд заставил меня смеяться еще больше, хотя это было больно.

— Я знаю, что это глупо, но я просто продолжаю представлять, как он приземляется мне на лицо и… — Я оскалилась.

— Я понял картину. — Он опустил голову и руку. — Где этот домик для летучих мышей?

— В студии.

Эти серые глаза снова смотрели на меня.

— Когда он закончит, поставь его в гараж. — Его рот скривился в сторону. — Неважно, я принесу его, когда ты будешь на работе, если ты не против.

Я кивнула.

— Сегодня будет слишком темно, когда я закончу, но я повешу его при первой же возможности, — продолжал он тем же серьезным, ровным голосом.

— О, тебе не нужно…

— Мне не нужно, но я сделаю. Ещё я пойду туда и посмотрю, что я могу заделать. Они могут протиснуться через самые маленькие щели, но я сделаю всё возможное.

Надежда снова зародилась во мне.

Мой домовладелец пронзил меня пристальным взглядом.

— Ты не встанешь больше на эту лестницу. Ты могла упасть, сломать ногу. Свою спину...

Он был таким чрезмерно заботливым отцом. Мне нравилось это. Это только сделало его намного более красивым для меня. Даже если у него действительно было такое страшно серьезное лицо. И я ему не очень нравилась.

Но я все равно прищурилась.

— Ты просишь меня не вставать на неё или предупреждаешь?

Он смотрел.

— Хорошо, хорошо. Я не буду. Я просто испугалась и не хотела тебя беспокоить.

— Ты платишь мне арендную плату, не так ли?

Я кивнула, потому что да, это так.

— Тогда это моя обязанность позаботиться о таких вещах, - уверенно объяснил он. — Ам сказал, что ему показалось, будто он видел, как ты спишь в своей машине, но я подумал, что ему это почудилось, а ты была пьяна.

Я усмехнулась.

— Я же говорила тебе, что на самом деле я не так уж много пью.

Я не была уверена, что он мне поверил.

— Я позабочусь об этом. Если есть другая проблема со студией, скажи мне. Я не нуждаюсь и не хочу, чтобы ты судилась со мной.

Это заставило меня нахмуриться… хотя это было больно.

— Я бы никогда не подала на тебя в суд, особенно если бы это была моя глупость. И никаких отзывов с одной звездой.

Ничего такого.

А вот мне казалось, что я забавная.

— Я скажу тебе, если у меня еще возникнут проблемы с чем-то внутри дома. Клянусь мизинцем.

Его не слишком позабавило мое предложение поклясться мизинцем, но это было нормально. Что он действительно сделал, так это кивнул, когда голос Амоса донесся через открытую дверь гаража. Мальчик напевал, не так уж тихо, прежде чем он, казалось, поймал себя и уменьшил громкость.

И я не могла не прошептать:

— Он всегда так поет?

Он поднял одну из тех суровых, густых бровей.

— Как будто ему разбили сердце, и он больше никогда не полюбит?

Он только что… пошутил?

— Ага.

Он кивнул.

— У него красивый голос.

Вот что он сделал потом.

Он улыбнулся.

Гордо и широко, как будто он знал, какой красивый голос у его ребенка, и это наполняло его радостью. Я не могла винить его; Я бы чувствовала то же самое, если бы Ам был моим ребенком. У него действительно был отличный голос. В нем было что-то, что звучало вне времени. Самое редкое в этом было то, что он был намного ниже, чем обычно у мальчика его возраста. Было легко сказать, что у него была какая-то вокальная подготовка, потому что он мог проецировать… когда забывал молчать.

— Он даже этого не знает. Он думает, что я лгу, когда говорю ему об этом, — признался мой арендодатель.

Я покачала головой.

— Это не так. Из-за него у меня мурашки по коже, видишь?

Я подняла руку, чтобы он мог видеть мою реакцию. Моя одежда позволяла ему ясно видеть всю мою руку. Я забыла, что на мне была майка на тонких бретельках, которая демонстрировала декольте — все это. Хорошо, это было все. Я не планировала уже ни с кем встречаться до конца дня, но голос Амоса был той дудочкой, которая вывела меня из гаражной квартиры.

И я была не единственной, кто пришёл сюда послушать, так как его отец тоже был здесь, подло и тихо.

Мистер Роудс взглянул на мою руку примерно на долю секунды, прежде чем так же быстро отвести взгляд. Он опустился на корточки и снова сел на верхнюю ступеньку, вытянув свои длинные ноги и поставив ступни на ступеньку ниже. Закончив наш разговор, я полагаю. Хорошо.

Я осталась на месте и напряглась, услышав, как сладкий голос Амоса напевает о любимой женщине, которая не отвечала на его звонки.

Я вспомнила, как мужчина, которого я когда-то любила, пел о чем-то очень похожем. Но я знала все эти слова. Потому что я их и написала.

Одна только эта пластинка разошлась тиражом более миллиона копий. Это было то, что многие считали его прорывом. Песня, которую я изначально сочинила, когда мне было шестнадцать. Я хотела, чтобы моя мама перезвонила мне.

Половина его успеха была его собственным. У него было лицо, которое женщины любили… к которому он не имел абсолютно никакого отношения, так как он не выбирал его. Он следил за тем, чтобы его тело было в форме, чтобы поддерживать свою «сексуальную привлекательность» для поклонников — я чуть не поперхнулась, когда его мама произнесла эти слова. Он, конечно, сам научился играть на гитаре, но именно мама уговорила его продолжать брать уроки. Но он был прирожденным исполнителем. Его голос был хриплым, грубым, которым он также был наделен генетически.

Но, как я поняла за последние два года, у вас может быть отличный голос, но если ваша музыка не будет хорошей или запоминающейся, то это значит, что вы, в конце концов, не сможете продавать пластинки.

Он и использовал меня, и не использовал. Я дала ему всё бесплатно.

Голос Амоса чуть повысился, его вибрато зазвенело в воздухе, и я покачала головой, когда по моей коже побежали новые мурашки.

Слегка повернув голову, я обнаружила, что мистер Роудс смотрит прямо перед собой, его челюсть составляла абсолютные идеальные линии, когда он внимательно слушал, а слабая улыбка чистого удовольствия задержалась на его розовых губах.

Его глаза случайно двинулись и поймали мои.

— Вау, — прошептала я.

И этот грубый, строгий мужчина сохранил на лице эту крошечную улыбку и сказал: «Вау!» в ответ.