Потом я нажала на педаль газа. Я ехала так быстро, как только могла.

Я хотела спросить его, не стало ли ему лучше, но он даже не поднял голову, вместо этого просто прислонил ее к окну, по очереди вздыхая, хрюкая и охая.

— Я буду ехать так быстро, как только смогу, — пообещала я, пока мы спускались по холмам к шоссе. К счастью, дом находился на той стороне города, которая ближе всего к больнице.

Один из его пальцев поднялся в знак подтверждения. Может быть.

На знаке «Стоп» я просмотрела его контакты и нашла один дяди Джонни. Я набрала номер и включила громкую связь, держа ее в левой руке, когда повернула направо.

По телефону отчетливо прозвучало:

— Ам, мой парень.

— Привет, это Джонни? — ответила я.

Последовала долгая пауза, а затем:

— Ну, да. Это кто?

Я не совсем звучала как девочка-подросток, я это понимала.

— Привет, это Аврора. Я, э-э, соседка Амоса и мистера Роудса.

Тишина.

— Амос кажется больным, а его отец не отвечает, и я везу его в больницу…

— Что?

— У него болит живот, и я думаю, что это может быть его аппендикс, но я не знаю его дня рождения и есть ли у него страховка…

Мужчина на другом конце выругался.

— Хорошо, хорошо. Я встречу тебя в больнице. Я не слишком далеко, но я буду там, как только смогу.

— Хорошо, спасибо, — ответила я.

Он повесил трубку.

Я снова посмотрела на Амоса, когда он издал протяжный низкий стон, и я выругалась и поехала еще быстрее. Что я должна делать? Что я могу сделать? Отвлечь его от боли? Я должна попробовать. Каждый звук из его рта становилось все труднее и труднее выносить.

— Амос, какую гитару ты хочешь купить? — спросила я, потому что это было первое, что пришло мне в голову, надеясь, что отвлечение поможет.

— Что? — захныкал он.

Я повторила свой вопрос.

— Электрогитара, — проворчал он голосом, который я едва расслышала.

Если бы это была любая другая ситуация, я бы закатила глаза и вздохнула. Электрогитара. Это будет не первый раз, когда кто-то предположит, что я ничего не смыслю в музыке или инструментах. Но все равно это неприятно.

— Но какую? Веерные лады? Без головы? Веерные лады и без головы? С двумя грифами?

Если он и был удивлен, что я спросила его о чем-то столь несущественном, как гитара, когда он пытался не вырваться от боли, он не показал этого, но ответил натянуто:

— А… безголовую.

Ладно, хорошо. Я могла бы работать с этим. Я еще немного нажала на газ и продолжила тянуть задницу.

— Сколько струн?

Ему не потребовалось так много времени, чтобы ответить, как минуту назад.

— Шесть.

— Ты знаешь, какое покрытие тебе нужно? — спросила я, зная, что могу раздражать его, заставляя говорить, но надеясь отвлечь его вопросами достаточно, чтобы он подумал о чем-то другом. И поскольку я не хотела, чтобы он подумал, что я понятия не имею, о чем говорю, я стала более конкретной. — Опаленный клен? Стёганый клен?

— Стёганый! — он яростно задыхался, сжимая руку в кулак и ударяя ею по колену.

— Стёганый – это очень мило, — согласилась я, стиснув зубы и вознося безмолвную молитву, чтобы с ним все было в порядке. О Господи. Еще пять минут. У нас было еще пять минут, может, четыре, если я смогу обогнать некоторых медленных водителей впереди нас. — А как насчет твоего грифа?

— Я не знаю, —  он в основном плакал.

Я не могла тоже плакать. Я не могла тоже плакать. Я всегда плакала, когда плакали другие люди; это было проклятие.

— Клен птичьего глаза может хорошо смотреться со стеганым клёном, — выкрикнула я, словно если бы я была достаточно громкой, чтобы подавить его слезы, они бы не прекратились. — Прости, что кричу, но ты меня пугаешь. Я обещаю, что буду ехать как можно быстрее. Если ты больше не будешь плакать, я знаю кое-кого, кто кое-кого знает, и, может быть, я смогу сделать тебе скидку на твою гитару, хорошо? Но, пожалуйста, перестань плакать.

Этот слабый кашель вырвался из его горла… это было чертовски похоже на смех. Измученный, страдающий, но смех.

Взгляд на него, когда я повернула направо, показал, что на его щеках все еще были слезы, но, может быть…

Я свернула еще раз направо и остановились перед больницей, направляя нас к входу в отделение неотложной помощи, говоря:

— Мы почти у цели. Мы почти там. Ты будешь в порядке. Ты можешь получить мой аппендикс. Думаю, это хороший вариант.

Он не сказал, что хочет этого, но я была уверена, что он пытался показать мне большой палец вверх, когда я припарковалась перед стеклянными дверями и помогла Амосу выбраться из машины, обхватив его одной рукой за спину и перенеся его вес на себя. Бедняжка ощущался как растопленное Желе-О. Его колени подогнулись и все такое, и, казалось, ему потребовались все силы, чтобы передвигать ногами.

Я никогда раньше не была в отделении неотложной помощи и, наверное, ожидала, что кто-то примчится с каталкой и всем остальным, по крайней мере, с инвалидным креслом, но женщина за стойкой даже бровью не повела.

Амос со стоном доковылял до стула.

Едва я начала рассказывать женщине за стойкой, что происходит, как ко мне кто-то подошёл. Я встретила темно-карие глаза на темном лице. Оно мне было незнакомо.

— Ты Аврора? — спросил незнакомец. Это был другой мужчина.

И боже мой, этот парень тоже был красив. Его кожа была невероятного молочно-коричневого оттенка, высокие и круглые скулы, его короткие волосы были темно-черными. Должно быть, это дядя Амоса.

Я кивнула ему, оторвав взгляд от него всего, чтобы просто сосредоточиться на его глазах.

— Да, Джонни?

— Ага, — согласился он, прежде чем повернуться к женщине и сунуть ей телефон. — Я дядя Амоса. У меня есть информация о его страховке. У меня есть доверенность на принятие медицинских решений до тех пор, пока это не сделает его отец, — быстро отбарабанил он.

Я сделала шаг в сторону и увидела, как он ответил на несколько вопросов женщины, а затем что-то заполнил на планшете. Стоя там, я узнала, что Амоса зовут Амос Уорнер-Роудс. Ему было пятнадцать, и его контактным лицом на случай экстренной ситуации был его отец, хотя по какой-то причине у его дяди была медицинская доверенность. Сразу после этого информационного сброса я отступила назад и направилась к Амосу, который снова был в том же положении, в котором я его нашла: стонущим и потеющим, бледным и ужасным.

Я хотела похлопать его по спине, но держала руки при себе.

— Эй, твой дядя здесь. Они должны прийти за тобой через секунду, — тихо сказала я ему.

Его «хорошо» звучало так, словно исходило из какого-то глубокого темного места.

— Ты хочешь вернуть свой телефон?

Он наклонил голову дальше к коленям и застонал.

Именно тогда кто-то в халате вышел с инвалидной коляской. Я все еще держала телефон Амоса, когда его вывезли из зоны ожидания, а дядя последовал за ним.

Должна ли я… уйти?

Могут пройти часы, прежде чем они точно узнают, что случилось, но… я привела его сюда. Я хотела убедиться, что с ним все в порядке; иначе я бы не спала всю ночь, беспокоясь. Я отогнала машину, пока ее не отбуксировали, и села ждать.

Прошел час, а ни дяди Амоса, ни его отца не было видно. Когда я пошла спросить сотрудницу на стойке регистрации, могу ли я получить новости, она прищурила глаза и спросила, член ли я семьи, и мне пришлось отступить, чувствуя себя преследовательницей. Но я могу подождать. Я буду.

Я только вышла из уборной почти через два часа после того, как попала в отделение неотложной помощи, и направилась к своему месту, когда двери, ведущие наружу, открылись, и в комнату ворвалась огромная гора мужчины.

Второе, что я заметила, была его униформа, которая, казалось, облегала множество впечатляющих мускулов и костей. Его пояс был туго обтянут вокруг талии. Кто-то заслужил освистывание.

Что там было с мужчиной в форме, я понятия не имела, но была уверена, что на секунду у меня потекли слюнки.

Плечи мистера Роудса казались шире, его руки под ярким белым больничным светом казались более мясистыми, чем под теплым желтым светом квартиры в гараже. Его хмурый вид придавал ему еще больше свирепости. Он действительно был большим, взрослым мужчиной. О господи.

Я сглотнула.

И этого было достаточно, чтобы его взгляд метнулся ко мне. Узнавание отразилось на его чертах.

— Привет, мистер Роудс, — сказала я, когда те ноги, которые были такими же длинными, как я помнила, начали двигаться.

— Где он? — спросил мужчина, с которым я дважды разговаривала, и его голос звучал так же любезно, как и раньше. И под приятным я имела в виду совсем неприятный. Но на этот раз его сын был в больнице, так что я не могла его винить.

— Он в конце, — немедленно сказала я ему, позволив его тону и словам скользнуть по моей спине. — Его дядя здесь, Джонни? Он там с ним…

Одна большая нога в сапогах приблизила его ко мне. Его густые темные брови сошлись вместе, тонкие линии пересекали широкий лоб. Морщины вдоль его рта были глубокими, с хмурым взглядом, который мог бы сжечь волосы с моих бровей, если бы я не привыкла к тому, что мой дядя корчит рожи каждый раз, когда кто-то раздражает его.

— Что ты сделала? — спросил он своим властным, ровным голосом.

Прошу прощения?

— Что я сделала? Я отвезла его сюда, как сказала в своем голосовом сообщении…

Еще одна большая нога в ботинке шагнула вперед. Господи, он действительно был высоким. Я была пять футов и шесть дюймов (прим. приблизительно 168 см), и он возвышался надо мной.

— Я специально сказал тебе не разговаривать с моим сыном, не так ли?

Он издевается надо мной?

— Ты шутишь?

Должно было быть так.

Это красивое лицо приблизилось ближе, его хмурый взгляд был просто злым.

— Я дал тебе два правила…

Настала моя очередь поднять на него брови, возмущение вспыхнуло в груди. Даже мое сердце забилось быстрее от того, на что он пытался намекнуть.

Ладно, я не поняла, что он хотел сказать, но он меня ругал за то, что отвезла его ребенка в больницу? Серьезно? И пытался ли он создать впечатление, что я сделала что-то, из-за чего его ребенок оказался здесь?