— Ой! Черт! Черт! Ты ударила меня ножом, — говорит Девон, прижимая окровавленное предплечье к телу.

— Прости меня! — кричу я ему, оскорбленная. — Мне так жаль. Ты... ты не можешь подкрадываться ко мне незаметно!

— Да, я запомню это на следующий раз. Черт, — снова говорит он, качая головой. — Я не хотел тебя напугать.

— Ты меня не напугал, — произношу я ему. — Ты меня удивил. Поверь мне, я видела вещи пострашнее, чем ты.

— Я тебе верю, — говорит он. — Я видел, как ты выбегала из кафетерия. Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

— Да, держу пари, теперь ты об этом жалеешь.

— Вовсе нет, — отзывается он с полуулыбкой. — Я думаю, у тебя только что получилось меня заинтересовать.

— Ага, точно, — усмехаюсь я.

— Я серьезно. Что, черт возьми, там произошло?

— Я не хочу об этом говорить.

— Ладно, но...

— Я не слабая. И не беспомощная.

— Я это вижу.

Он сидит там, наблюдая за мной, ожидая, что я скажу дальше. Он привлекателен — даже больше, чем парни, которые сидят за нашим столиком. Я не совсем уверена, как его занесло в эту группу «уродов», и почему меня там нет. Если кто-то и достоин этой группы, так это я. Он высокий и подтянутый, с четко очерченной челюстью и лохматыми волосами, такими же темными, как у меня, в которые мне хочется запустить пальцы. Достаточно, чтобы я действительно могла ухватиться за них, если бы захотела, не то чтобы я это делаю... или хотела бы.

Однако пронзительные голубые глаза. Это все, что я вижу сейчас — такие бледные по контрасту с другими чертами его лица.

Я даже не возражаю против пробитых ушей или кольца в перегородке, над которыми все остальные всегда смеются. Думаю, мне это нравится.

Если бы я могла, думаю, я бы пробила бровь. Может быть, и губу тоже. Интересно, на что это было бы похоже? Интересно, что бы я почувствовала, если бы он провел по ней языком — или засосал в рот.

Я понимаю, что кусаю себя, и останавливаюсь.

Я много думаю о том, как бы я украсила свое тело, свое лицо, если бы у меня был шанс. Тела других людей тоже.

Мы все приходим в мир как чистые холсты. И оставляем на нем шрамы — некоторые показываем миру, а другие остаются невидимыми, если кто-то точно не знает, куда смотреть, — но они делают нас теми, кто мы есть, хотим мы этого или нет. Я бы хотела превратить свой собственный холст во что-то красивое или, по крайней мере, во что-то, чего не буду стыдиться. Когда-нибудь я это сделаю.

— Я пойду, — говорю я ему. Я бросаю свои вещи в сумку, встаю и перекидываю ее через плечо.

— У тебя завтра соревнования по легкой атлетике, верно? В Маунт-Верноне?

«Да, знаю».

— Не подкрадывайся ко мне больше, — говорю я. — И... не свисти.

— Свистеть?

— Мне это не нравится.

— Ладно, не свистеть. Без проблем.

Я ухожу, как только звучит звонок на обед, не сказав больше ни слова. Не то чтобы я хотела быть одна. Это не мой выбор, это мои обстоятельства. Дело не в том, что я совершенно не заинтересована, просто у меня больше нет ментальных сил или энергии, чтобы думать или чувствовать подобные вещи.

Но это сказалось на мне и заставило задуматься, не стала ли я теперь бесчувственной. Интересно, захочу ли я когда-нибудь, чтобы ко мне прикасались, и что для этого потребуется. Хочу думать, что ответ «да», но я не уверена.

Думаю, мне бы понравилось, если бы Девон прикоснулся ко мне.

Остаток дня я провожу в раздумьях, не то чтобы мои оценки были важны для меня. Тренировка на легкой атлетике проходит легко, поскольку завтра у нас соревнования. Я сажусь в городской автобус и возвращаюсь домой, и чем ближе я подъезжаю, тем сильнее меня охватывает знакомое дурное предчувствие.

Интересно, во что я вляпаюсь на этот раз.

Когда я захожу внутрь, Грейс готовит на кухне. Пахнет курицей и зеленой фасолью.

— Ты можешь пойти сложить белье и прибраться в ванных комнатах, — говорит она мне. — Потом мы поедим вместе.

«Слава богу».

К черту «вместе», но я не ужинала накануне и не завтракала сегодня утром. Победа за мной.

Я складываю и убираю белье, затем мою две с половиной ванные комнаты в доме, по крайней мере, наслаждаясь тишиной. Закончив, я спускаюсь на кухню, мою руки и сажусь за стол напротив Грейс.

— Нам нужно помолиться, — говорит она.

Я следую ее примеру: обычному порядку, склоняю голову, пока она благодарит кого-то за все благословения, окружающие нас, но я не думаю, что меня сюда привел какой-то Бог.

— И я знаю, Господь, что ты благословишь эту семью ребенком, когда придет время. Настоящим ребенком, — добавляет она.

Я борюсь с желанием усмехнуться и закатить глаза.

— Аминь.

Она заканчивает раньше меня, но продолжает соблюдать приличия за столом или что-то в этом роде. Может быть, это просто для того, чтобы понаблюдать за мной. Я чувствую, как ее глаза пробуравливают дыры во мне. Она хочет что-то сказать, и я знаю, что лучше не спрашивать, что именно.

В конце концов, я все равно это слышу.

— Ты выглядишь некрасиво, когда ешь, — говорит она. — Как крыса. Ты знаешь это?

— Извини, — отзываюсь я, закончив жевать. — Что ты предлагаешь мне сделать вместо этого?

— Я не думаю, что для тебя есть большая надежда, я просто хотела, чтобы ты это знала. Ты сейчас выглядишь некрасиво.

«Еще шесть месяцев».

— По крайней мере, твою мать учили лучше. К тому же она красивее тебя. У тебя нос твоего отца. Ты его когда-нибудь видела? Ты помнишь, как он выглядит? Я уверена, что он в тюрьме, где бы он ни был.

Я стискиваю зубы и отодвигаю стул.

— Хочешь, я заберу твою тарелку? — спрашиваю я.

— Убери все, — говорит она, вставая из-за стола.

— Завтра у меня соревнования по легкой атлетике, — рассказываю я ей. — Это в Маунт-Верноне. Я вернусь домой поздно.

— Я буду ждать. Если опоздаешь на последний автобус, пойдешь пешком.

Я убираю со стола, загружаю посудомоечную машину и направляюсь прямиком в душ. Я смываю день со своей кожи и пытаюсь притвориться, что я где-то в другом месте, в любом другом месте.

Может быть, где-нибудь на пляже, смываю песок с ног после долгого дня. Но реальность возвращает меня назад.

Пустая трата времени.

Уродливая.

Ты когда-нибудь вообще видела своего отца?

Свист.

Я надламываю край своей одноразовой бритвы и вынимаю лезвие. Предыдущая бритва затупилась, а когда они затупляются, становится еще хуже. У меня это получается все лучше. Я чуть не порезала кончики пальцев, когда вынимала ее из пластикового корпуса.

Затем я сажусь на дно душа и провожу им по внутренней стороне бедра тремя одинаковыми движениями, как делаю всегда.

Три… два… один.

Я смотрю, как кровь стекает по моему бедру, превращаясь из трех отдельных ручейков в один, прежде чем капнуть на белый фарфор и по спирали скатиться в канализацию. Я прислоняю голову к холодной кафельной стене и позволяю облегчению захлестнуть меня, когда оно изливается из меня. После этого я дышу немного легче, как и всегда.

Мы приходим в мир как чистые холсты: все мы. Невинные, жаждущие любви. Потом мир овладевает нами и оставляет нам шрамы, которых мы не заслуживаем, о которых мы никогда не просили. Но, как я уже говорила раньше, мне кажется, что лучше избавиться от этого, даже если это только временно.