21. ТЕО

Салливан подъезжает к смотровой площадке над водой. И я вдруг начинаю нервничать, хотя только что сама попросила его об этом.

Он поворачивается и смотрит на меня, его рука лежит на руле, рубашка распахнута у ворота, глаза темные и блестящие в лунном свете. Форма его губ настолько прекрасна, что мне с трудом верится, что я их целовала.

Верх машины опущен, но все равно кажется, что мы находимся в нашем собственном маленьком воздушном пузыре. Все, что я слышу, — это стук собственного сердца, и все, что я вижу, — это Салливана.

Он берет и целует меня. Поцелуй кажется запретным, тайным и от этого еще более восхитительным. Наше уединение в машине, вдали от Ангуса, вдали от дома, кажется далеким даже от наших собственных обещаний.

Все причины, по которым я должна была защищать себя, быть осторожной, беречь свои чувства, кажется, принадлежат другому времени и месту. Здесь и сейчас мы только вдвоем, под звездным небом и шумом прибоя. Салливан прижимается к моим губам, его руки исследуют мое тело…

Я расстегиваю его рубашку и просовываю руку внутрь, касаясь теплой обнаженной груди. Затем мои пальцы нащупывают пояс его брюк. Но Салливан останавливает меня.

— Подожди.

У меня уже перехватывает дыхание, я слегка задыхаюсь, как будто бежала не один километр.

— Что-то не так?

— Ничего, все в порядке. Только... — Салли слегка морщится, как будто ему приходится делать что-то, чего он очень не хочет. — Я не хочу причинять тебе боль, Тео.

— Ну так и не причиняй, — я снова целую его в губы, в шею, в то место теплой смуглой кожи, где расстегнула его рубашку…

— Но ты сказала...

— К черту то, что я сказала. Разве ты не хочешь этого?

— Больше всего на свете, — стонет Салли, и я слышу, как отчаянно он этого жаждет. Мурашки и искры пробегают по моему телу. Я продолжаю осыпать его поцелуями, одновременно расстегивая брюки.

— Тогда перестань болтать.

Именно так он и поступает, целуя меня своими губами, глубоко, тепло и влажно, пока я не пьянею от его вкуса и не отдаюсь полностью всем его прикосновениям.

— Ты имела в виду то, что сказала? — бормочет Салли. — Насчет того, чтобы помочь мне расслабиться...

— Конечно. Будет справедливо, если я отплачу тебе тем же... — я почти освободила член из его штанов. Он зажат под молнией, большой и возбужденный.

Но Салли снова останавливает меня, положив руку мне на запястье.

— Как бы мне это ни было приятно, есть кое-что, чего я хотел бы ещё больше.

— И чего же? — нервно спрашиваю я.

— Еще раз попробовать её...

Салли закидывает мои ноги себе на плечи, так что мои пятки свисают с его спины. Моя юбка задирается почти до талии, и он ныряет между моих бедер, подцепляя одним пальцем резинку моих трусиков и оттягивая их в сторону. Прохладный воздух касается моей обнаженной киски. Мгновение спустя горячий, влажный язык Салливана проникает в меня, заставляя меня задыхаться от приятного шока.

— У меня слюнки текут каждый раз, когда я думаю об этом...

Он проводит языком по моему клитору, и я испытываю такую волну удовольствия, что мои глаза закатываются, а голова вываливается из открытого окна машины.

Я обхватываю ладонью его затылок, ощущая густую мягкую щетину там, где его волосы коротко подстрижены, и более длинные шелковистые пряди, перекинутые через мои пальцы. Мои ноги раздвинуты, бедра прижаты к его ушам. Тепло и наслаждение от его рта настолько всепоглощающие, что кажется, будто он съедает меня живьем.

Он поднимает голову достаточно, чтобы встретиться со мной взглядом, его губы припухшие и влажные.

— Мне чертовски нравится твой вкус.

Он чуть опускает голову, все еще глядя мне в глаза, и долго, медленно проводит языком по моей киске.

— Мм... — рычит он. — Чертовски вкусно.

Я никогда раньше не видела, как мужчина делает мне куни, почему-то я всегда немного стеснялась секса, предпочитая заниматься им в темноте. И Трент никогда не осмеливался опуститься мне между ног, независимо от освещения.

Но если я что-то и знаю, так это выражение лица мужчины, когда он наслаждается тем, что делает.

Салли пожирает мою киску так, словно это самое божественное, что он когда-либо пробовал.

Его стоны наслаждения, его дикий энтузиазм и агрессивность его рта сметают всякую надуманную застенчивость. Настолько очевидно, что у меня не остается места для нервозности и уж точно для скромности — вскоре я пою, как певчая птичка, вскрикивая снова и снова, пока Салли одурманивает меня своим языком.

Помолитесь за мой бедный, покинувший этот мир вибратор, потому что его полностью заменили — я кончаю так, как никогда не кончала даже со своей любимой игрушкой. Волны удовольствия накатывают на меня сильнее, чем волны находящиеся внизу нас, снова и снова, пока красивое платье, купленное мне Салли, не пропитывается потом, а мои бедра не начинают дрожать.

Наконец, он поднимает голову, губы припухли, темные глаза торжествующе блестят.

— Теперь я расслабился.

Я издаю звонкий и головокружительный смех, ещё не полностью отошедшая от ошеломительного оргазма.

— Ты хочешь сказать, что на самом деле предпочитаешь отдавать, а не получать?

— В ста случаях из ста.

Я бы назвала его лжецом, но он только что это доказал.

И, кроме того, Салли сдержал свое обещание быть честным со мной, так же, как и я с ним.

Вот почему, когда он спрашивает: — Ну и как это было? — я должна сказать ему правду: — Это был лучший час в моей жизни.

Когда мы возвращаемся домой, уже далеко за полночь, но мы с Салли полны энергии, и ни один из нас не готов отправиться спать.

— Я не устал, — говорит Салли.

— Я тоже, — отвечаю я, усаживаясь на кухонную столешницу, слегка постукивая каблуками по шкафчикам.

— Что ты обычно делаешь, когда не можешь уснуть?

— Читаю, — говорю я. — Или готовлю себе что-нибудь перекусить. А ты?

— Иду в гараж.

Я улыбаюсь.

— Это шифр, означающий курение косяка?

Салли смеется.

— Нет, хотя мог бы быть… Но в гараже курить нельзя, там я храню всю свою технику.

Я оживляюсь.

— Для деревообработки?

— Именно, — Салли выглядит довольным, что я помню. — Не был там всю неделю, потому что кто-то отвлекал меня...

Мне нравится отвлекать Салливана. Мне нравится, когда я завладеваю его вниманием. Вот что было невероятно соблазнительным с того момента, как он пригласил меня на танец — эти темные глаза, устремленные на меня и только на меня.

— Ты покажешь мне свою мастерскую? — прошу я.

Он ведёт меня вокруг дома к трёхместному гаражу, который, я понимаю, никогда не видела открытым, потому что Салливан паркуется на подъездной дорожке. Он набирает код на панели, и дверь начинает подниматься.

Внутри находится целая столярная мастерская, такая же аккуратная и организованная, как и комната Салли. Каждый инструмент либо лежит в ящике, либо висит на специальном крючке.

Несколько тяжёлых станков стоят у стены, но я не смогла бы назвать назначение ни одного из них.

— Хочешь что-нибудь смастерить? — говорит Салливан.

— Смастерить что-нибудь? — визжу я. — Я даже не знаю, что это такое!

— Ты научила меня резать помидоры, я почти уверен, что смогу научить тебя пользоваться токарным станком.

— Хорошо... — я набираюсь храбрости, пытаясь воспринимать инструменты не более устрашающе, чем нож шеф-повара или кастрюлю, а оборудование — просто как еще один вид духовки. — Что мы сделаем?

— Что-нибудь простое для начала, как насчет ручки?

Я понятия не имею, как мы собираемся сделать ручку из дерева, но я уверена, что Салли знает.

Сначала он помогает мне выбрать брусок из ассортимента на его полке. Я выбираю темный орех с витиеватыми узорами. Салли помогает мне установить его на ленточную пилу. Он кладет свои руки поверх моих, уверенно и крепко, так что визг пилы кажется терпимым, а открытое лезвие гораздо менее пугающим.

Когда мы разрезаем брусок пополам, в воздух взлетают опилки, наполняя его сладким запахом грецкого ореха и пачкая мое платье.

— Мне стоило переодеться...

— Не смей, — рычит Салли мне на ухо. — Я еще не закончил смотреть на тебя в этом платье.

Уверена, что он чувствует, как я дрожу, стоя перед ним. Уверена, что он видит мурашки на моих руках и соски, торчащие из-под платья.

Мне не беспокоит то, что он может это видеть. Что он может это почувствовать — я наоборот хочу этого. Я прислоняюсь спиной к теплому телу Салли, позволяя его рукам направлять мои.

Он проводит меня через немыслимое количество сложных этапов: сверление отверстия в бруске, вклеивание латунного корпуса, отрезание лишней древесины и, наконец, обточка ручки на токарном станке. Даже после этого шлифовка и отделка занимают еще час.

Мы все время разговариваем, Салли объясняет механизмы и процессы, описывает некоторые из своих любимых проектов прошлых дней.

— Думаю, больше всего мне нравится делать миски. На их шлифовку уходит целая вечность, но именно это я и люблю: ощущение дерева, то, как ты можешь передать цвет, текстуру, сияние...

Я рассказываю Салли, о том, что больше всего люблю готовить блинчики: взбивать тесто до однородной массы, разливать его по горячей сковороде, снимать идеальный поджаренный тонкий блин, выкладывать его на тарелку и наслаждаться нежным сливочным вкусом.

— Как же удовлетворяет, этот идеально золотисто-коричневый...

— Как дуб, — ухмыляясь, говорит Салли.

— Запах сладкой ванили...

— Как кедр и вишневое дерево.

— Из-за тебя мне хочется съесть эту ручку, — я подношу его к носу, чтобы вдохнуть аромат только что обработанного дерева, чтобы потереться о его шелковистую гладкость верхней губой.

Но я никогда не съем её, ни за что не отдам и не потеряю. Я буду хранить эту ручку навсегда, потому что сделала её своими руками, внутри мастерской Салли, голова к голове, его губы у моего уха.

Он помогает мне с последним шагом, устанавливая перо на место.

— Вот, держи, — мягко говорит он, протягивая ее мне.