Интернализованная полиция, в свою очередь, порождает интернарциссическую культуру, которая движет ультракоммерческим поиском идентичности в позднем капитализме и часто выражается в крайне утомительной одержимости так называемой самореализацией. Гиперсексуальный человек обладает и, прежде всего, постоянно меняет более или менее красочные оболочки, где усталость от самого себя и предполагаемая способность этих оболочек привлекать добычу в виде высокого статуса и утверждения в виде желанного партнера определяют растущую интенсивность в их постоянных сменах. Когда мы достигаем исторической переломной точки, где доминирующие гиперкартезианцы постоянно гоняются за идентичностями для своего ненасытного и безмерного интернарциссизма, не остается никаких препятствий для захвата сексуальностью публичной сферы. Под сильным давлением мифов - о метафизическом потенциале сексуального желания и о способности свободного рынка удовлетворить вечно жаждущие человеческие желания - позднекапиталистическое общество гиперсексуализируется. Но именно здесь, в разоблачении сексуалистической идеологии, открывается дверь к синтетизму и его подлинному, в том числе и сексуальному, освобождению.

Заметим, что синтетизм не выступает за какую-либо форму воздержания или аскетизма. Исторический аскетизм - это наследство от платонистской парадигмы; он не занимает центрального места в такой фундаментально монистической и мобилистской религии, как синтетизм. Интересно, что зороастризм - единственная из классических мировых религий, в которой отсутствуют аскетические императивы, а также единственная монистическая и мобилистская мировая религия до синтетизма, рассматриваемая как единое целое. Таким образом, в синтетизме нет никакой враждебности к сексу. В сексе как таковом нет ничего плохого - между взрослыми людьми по обоюдному согласию нет ни одного вида секса, который был бы хоть в малейшей степени морально предосудительным - просто сексуалистическая идеология и гиперсексуализация, которая является ее следствием, не имеют ничего общего с самим сексуальным актом. Отравляющая душу индивидуалистическая классификация людей как взаимозаменяемых оболочек, которые постоянно откладывают, а не реализуют сексуальные акты, на самом деле скорее враждебна сексу, чем его подтверждает.

Ошибка сексуализма заключается в том, что он превращает сексуальность из свободного и творческого, экзистенциального удовольствия в ограниченный и безусловный морализаторский императив, который способствует эскалации потребления бесплодной идентичности. Гиперкапитализм просто-напросто управляется морализаторским порядком: Наслаждайся! Свобода и творчество оторваны от секса, который, таким образом, сексуализирован, то есть превращен в разрушительное наслаждение постоянно откладываемым удовольствием. Таким образом, сексуалистический императив следует интерпретировать не как "Плодитесь и размножайтесь!" или даже "Занимайтесь сексом!", а скорее как "Сделайте себя сексуальным, сделайте себя пассивным объектом самопрезрения, или умрите!", где стало совершенно неважно, произойдет ли вообще какой-либо сексуальный акт или нет. Ничто не может быть более чуждым синтетизму. Секс - это в высшей степени естественное, имманентное явление, которое должно быть освобождено снизу вверх, а не священная трансцендентная деятельность, которая должна быть ограждена дистанцирующим, иерархическим набором правил сверху вниз, что исторически и происходило, и что при нынешнем оскорбительном сексуализме происходит как никогда раньше.

Желанное сексуальное освобождение при капитализме получает свое продолжение в химическом освобождении (более подробное описание см. в книге "Глобальная империя") при аттенционизме. Развитие пост-атеистической религиозности, основанной на потребности в новой метафизике, подстегиваемой глобально сотрудничающими синкретическими, религиозно-социальными практиками и, не в последнюю очередь, взрывной флорой энтеогенных веществ, закладывает основу для разрешения конфликта между теизмом и атеизмом; конфликта, который в гегелевском диалектическом процессе переходит в синтез в форме синтетизма как метафизики эпохи Интернета. В то же время сексуальное освобождение вытесняется, когда его изнанка, гиперсексуализация индивида, обнажается как основной двигатель капиталистического общества потребления: сексуализм в конечном итоге стал смирительной рубашкой суперэго, где химическое освобождение предлагает единственный возможный выход. Мы не теряем освобожденную сексуальность, возвращаясь к некоему аскетизму или воздержанию с религиозным подтекстом старой школы. Мы лишь получаем доступ к средствам и церемониям, которые наконец-то позволяют нам начать одомашнивать и осваивать освобожденную сексуальность в своих долгосрочных интересах. Косвенное желание наконец-то получает шанс уравновесить прямое, пустое, повторяющееся влечение.

Аттенционистская личность использует огромное предложение новых химических веществ, чтобы постоянно модифицировать и развивать свою творческую множественность личностей. Очевидно, что это может быть адаптивной стратегией по отношению к требованиям и ожиданиям окружающего его мира, но может быть и подрывной, революционной тактикой, направленной на свержение ограничивающего статус-кво капитализма. Когда химические вещества приводят в движение классические константы - интеллект, пол и сексуальную ориентацию, - фундамент устаревшего индивидуализма разрушается и переходит в завершающую гиперфазу как эскалация консумтарианского андеркласса. Поэтому именно консумтарианец до самого конца заставляет себя постоянно улучшать и совершенствовать себя и свою идентичность, чтобы вызвать горячо желаемую базовую эго-эссенцию, сопровождаемую требованиями таблоидной культуры к потреблению, порождающему самофрустрацию. Нетократ же, напротив, давно перестал верить в целостную личность и вместо этого культивирует бесчисленное множество различных личностей, нередко вызываемых и развиваемых с помощью тщательно разработанных химических коктейлей.

Миф о трезвости разрушен раз и навсегда. Трезвость была придумана в новой индустриальной Европе в 1830-х годах для того, чтобы держать в узде фабричных рабочих. Но, разумеется, никакой формы трезвости не существует и никогда не существовало. Человеческий мозг - это поле боя, на котором постоянно происходят конфликты между множеством различных гормонов и химических веществ. Не существует трезвого эго: если мы воздерживаемся от алкоголя или других внешних стимуляторов, это не значит, что в нашем мозге царит химическое равновесие, где все уровни постоянно колеблются в диких пределах. Спросите женщину, которая была беременна, или мужчину, который жил с беременной женщиной. И мы постоянно занимаемся самолечением в меру своих возможностей, совершаем различные действия в более или менее отчаянной надежде на то, что система вознаграждения мозга порадует нас различными химическими пинками. Это становится очевидным в тот самый момент, когда агент разделяется и предстает как первый субъект, определяющий настроение агента, и как второй субъект, испытывающий настроение, которое определил и ввел первый субъект. Таким образом, химическое освобождение способствует росту индивидуализма. А причудливое глобальное стремление позднего капитализма к колоссально обширной нелегальной торговле наркотиками представляется последней взорвавшейся сверхновой звездой в трагикомической истории мифа о трезвости.

Синтез - это дом, где психоделические практики осуществляются ответственно и творчески, с учетом того, что лучше для общины и участвующих в ней агентов. Там, где твердые научные факты встречаются с сообщениями о духовном опыте, возникает практика, которая часто осуществляется вопреки нормам и законам окружающего общества. Но психоделическая практика - это акт веры пытливого ума, истина как действие, перед которой синтетик никогда не подчиняется национальному государству и узколобым и предвзятым нормам буржуазного общества. Это касается даже тех случаев, когда химическое освобождение влечет за собой мученическую смерть синтетика. Социальная арена, конечно, уже заполнена множеством различных психоделических практик. Шведский историк Расмус Флейшер также указывает на то, что даже патологизированные психологические состояния, такие как расстройства пищевого поведения и другие виды саморазрушительного поведения, должны рассматриваться как психоделические практики. Сексуальность и энтеогены тесно связаны друг с другом. Это объясняет, например, почему крайне сложно сосредоточиться на двух вещах одновременно. И сексуальность, и энтеогены в своей основе - это вопрос проявления драйва, то есть повторения бессмысленного ad infinitum. Но через это бессмысленное повторение создается смысл, где сексуальность порождает eros, а энтеогены - philia.

Практика чувственных действий в энтеогенном состоянии освобождает эти действия от всех форм сексуальности; поэтому они могут занять центральное место в энтеогенном ритуале без того, чтобы ритуал тем самым сексуализировался. Энтеогены именно заставляют субъекта осознать бессмысленную пустоту сексуального акта, что означает, что чувственный акт без сексуальности - где Атеос переходит в Энтеос - высвобождает мощный трансцендентный экстаз в энтеогенном состоянии. Человек постоянно стремится уйти от экстимальности внутри себя к близости с самыми близкими людьми. Но близость возможна только тогда, когда два или более агента действительно понимают друг друга. Там, где язык не достаточен для передачи понимания, чувственность через эрос и энтеогены через филию используются именно как духовные инструменты, укрепляющие и поддерживающие близость между людьми. Именно из-за своего огромного экзистенциального и подрывного потенциала сексуальность и энтеогены регулярно становились объектами самых ложных обвинений, самых причудливых табу и самых жестоких преследований на протяжении всей истории. Запретный плод с древа познания - самый древний и, вероятно, самый известный эвфемизм для психоделических веществ.