Птица-сирота имела тело журавля и клюв орла. Ноги у нее были как у лебедя, грудь и шея - как у павлина, а крылья - с черными, красными и белыми перьями. Птица-сирота откладывает яйца в воду, и птенец почти сразу же начинает расти. Хорошие яйца плывут и вылупляются под крыльями матери, которая с радостью возвращает хороших птенцов отцу.

Плохие яйца - плохие птенцы - опускаются на дно. Там, под водой, они вылупляются и обречены жить и умирать в темноте и печали.

Красное, белое и черное, подумал Арнольд. Он проснулся поздно ночью, как это часто бывало. Красное, белое и черное. Кровь. Кожа. Волосы.

Этот бестиарий был написан в далекие времена человеком по имени Пьер де Бове, хотя известно, что он датируется ранее 1218 года. Это было единственное известное упоминание о птице-сироте, хотя автор называл себя "переводчиком". Арнольд понимал это. Он тоже был переводчиком: птиц - в диаграммы, перьев - в оттенки на палитре художника; жизни - в понятные ему термины. Кожа. Волосы. Кровь. Не беспорядок, а аккуратность, все на своих местах.

Шрам на запястье зудел, и он потер его. Он больше не был ребенком. Ребенок давно ушел, остался только мужчина.

Девушка наблюдала за лебедями на краю парковки. Они были большими, смелыми и шипящими, высовывали головы в окна чужих машин, чтобы схватить бутерброды или чипсы, и капали водорослями на стекла и крашеный металл. Они были такими же большими, как она сама, но она не боялась. Арнольд знал, что ее родители должны быть где-то поблизости, возможно, нанимают лодку или стоят в очереди за мороженым.

Он подошел к ней и наклонился, чтобы подобрать одно длинное белое перо. Через некоторое время он заметил, что она смотрит на него.

"Перо из крыла". Его голос был сухим от непривычки. "Видите, как изогнут внешний край? Так лебедь может летать".

Ее глаза широко раскрылись, как будто он открыл ей какую-то великую тайну; возможно, так оно и было. Он улыбнулся и начал откладывать его, а потом заметил другие, разбросанные вокруг. Больше белых, некоторые потемнели до коричневого, но были и другие. Он задохнулся, увидев блестящее изумрудное шейное перо кряквы.

"Ты знаешь, что это за перья?" - спросила она.

Он повернулся к ней и почувствовал, что, как ему показалось, на его лице появилась улыбка. "Да", - сказал он, - "знаю".

Мальчишки в школе смеялись над ним, но они никогда не знали, как причинить ему боль. Они никогда не знали, кто он такой. Они говорили, что у него нет матери, но это было неправдой. Когда-то у Арнольда была мать, но она бросила его. Он часто представлял себе, как она это делает, женщина без лица, передавая его, как ненужную посылку, а ее вторая рука все еще цепляется за другую руку...

Он не мог вспомнить свою сестру. Он помнил только ее существование, как факт в одной из своих книг, и ничего больше. Она была хорошим птенцом, которого сохранила его мать. Он был плохим птенцом, которого она отдала.

Он ничего не чувствовал по этому поводу, ни сейчас, ни в действительности. Просто это было так.

Он смотрел на перья на берегу - останки всех хороших птенцов, которые росли, росли и наконец полетели. Небо было таким же, как всегда: серым, плоским и безликим. Под ним пели, шипели и щелкали птицы. Он слышал их, но не видел в своих укрытиях среди тростника.

Та, что была у него в руках, дергалась, плевалась и издавала жуткие вопли, которые разносились над водой. Он закрыл ей рот и бросил на заднее сиденье "лендровера", вырубив хлороформом. Арнольд уже давно раздобыл его, чтобы делать образцы для своих работ, но он все еще действовал. На обратном пути она очнулась и тоже заплакала, но это не заняло много времени. Теперь он был у своего тихого озера, в гидрокостюме, стройный и смуглый. Он повернулся к ней и улыбнулся. Он знал, что она могла бы увидеть в этой улыбке все, если бы присмотрелась.

Она боролась, пиналась и кричала. Плохая девочка.

Он зашел в воду. Его ноги были голыми, и грязь сочилась и скользила под пальцами. Ее крик становился все громче, но он не останавливался, а просто брал ее с собой, и ее зубы начали стучать от холода. Он уперся в низкую ветку и пошел глубже.

Под поверхностью, в холоде, ждали остальные. Он чувствовал их. Когда он достиг нужной глубины, из их губ вырвалась масса пузырьков, он придвинулся ближе, чем раньше. Он мог видеть, где были их глаза. От них не осталось и следа, но они все еще смотрели, и он вспомнил липкие шарики, круглые и спелые. Должно быть, рыба добралась до них первой.

Даже их одежда теперь выглядела иначе. Вода забрала все; они были в пятнах и темнели. Перед глазами мелькали частицы, размывая все, но не скрывая.

Он затолкал птенца в яму вместе с остальными, среди камней, гнили и склизких тварей, среди течи. Птенец все еще цеплялся и хватался, но уже слабо, и он затолкал его поглубже. Взяв бледную руку, он обхватил ее за плечи - кожа была порвана и обгрызена, испещрена рыбьими икринками - и придвинул ветку, чтобы укрыть их обоих. Некоторое время он держал ее, не обращая внимания ни на что, а потом погрузился в темноту и печаль.

Он чувствовал, что они все еще наблюдают за ним, наблюдают без глаз. Он знал, что они знают его таким, какой он есть, каким он всегда был. Он был одним из них, плохих девочек. Это был его дом. Теперь это был и их дом.

Все эти яркие дети с их яркими взглядами, дерзкими, насмешливыми и знающими. Конечно, только их родители могли принять их за хороших девчонок, только их родители могли назвать их так. Но это не имело значения. Плохого птенца никогда не сделать хорошим, не заставить его чувствовать себя как дома на воздухе и на свету, он знал это. Но хорошего птенца можно сделать плохим, и он делал его плохим, снова и снова.

По крайней мере, она была со своими братьями и сестрами. Ей никогда не придется быть одной, не то что ему.

Позже он закончил рисовать горлицу. На этот раз не было ни пятен, ни мазков, ничего, что могло бы омрачить идеальную поверхность.

Арнольд вернулся только потому, что ему было любопытно посмотреть на котенка. Он поднялся по каменным ступеням и спустился к берегу реки. Котенок все еще был там. Его шкура была раскрыта, как мешок, который расстегнули. То, что было внутри, напоминало белых червей, окровавленных и израненных. Чистый рыжий мех тоже был в крови. Глаз не было.

Арнольд скоро уедет, его переведут в другой дом, где он сможет прижиться. Он уже знал, что не впишется. Убегать не имело смысла: он все равно останется плохой девочкой, той, которую не хотят видеть.

Как только он подумал об этом, кулак ударил его по уху. " Дерись", - крикнул голос, как это делают мальчишки, когда затевается драка.

Арнольд обернулся, чтобы увидеть лицо Бэтти вблизи. "Скотт и Дэйл скандировали: Бэтти ухмыльнулся и сделал выпад, поймав его под подбородок. Зубы Арнольда болезненно щелкнули.

Бэтти нанес еще один удар, и Арнольд споткнулся, отступая все дальше и дальше, пока его нога не выскользнула из-под него, и он сделал еще один шаг, чтобы восстановить равновесие, но обнаружил, что там ничего нет. Он перевернулся на спину и, раскачиваясь, вдруг оказался в воде.

Они смеялись, опирались на колени, хлопали друг друга по плечам и шутили. Арнольд не мог разобрать слов. Он поднялся на ноги, ухватившись руками за скользкие камни. Вода уже не казалась холодной, она была теплой на его коже, стекала по лицу и попадала в глаза. Его кулак сомкнулся вокруг гладкого камня, по форме напоминающего яйцо. Он оттолкнулся и вылез из воды. Мальчики не двигались. Они не видели камня, пока он не добрался до Бэтти, поднял его и обрушил на череп более высокого парня.

Раздался резкий, громкий треск, и Бэтти перестал смеяться. Он вообще перестал что-либо делать. Он упал на колени на траву. Рот его был открыт, с губ свисала капелька слюны.

Арнольд поднял камень, чтобы нанести новый удар. Бэтти не шелохнулся. Только из пореза на коже головы вытекала струйка крови и медленно стекала по лбу. Его взгляд метнулся к камню - яйцу - в руке Арнольда.

Арнольд тоже посмотрел на него. Потом бросил его на землю. Он прошел мимо них, не глядя на них и даже не оглядываясь через плечо. На следующее утро Бэтти не было в школе, хотя он и вернулся. Трое друзей так и не рассказали Арнольду о том, что он сделал в тот день; возможно, было бы лучше, если бы они это сделали.

Но это неважно. Он не мог узнать об этом. Черное и белое никогда не будет напечатано в книге. Лучше было не думать об этом, лучше не задаваться этим вопросом.

На дне озера было неплохо. Было темно, но это не беспокоило птенцов. Они не плакали, не хотели есть и пить.

В каком-то смысле мать Арнольда делала только то, что было лучше для него. Она должна была знать, что ему больше нравится там, где он находится. Ему не нравилось выходить на свет. Там были лисы - твари, готовые рвать, кусать и пялиться своими немигающими глазами.

Он повернулся в воде и поднялся на поверхность. В ушах забурлила вода, и снова появились звуки: хрипловатый зов кулика, живущего где-то на берегу реки и, возможно, ищущего себе пару. Более резкое карканье ворона, ищущего добычу. Отчаянные крики голодных птенцов, спрятавшихся в камышах.

Арнольд знал, что птицы-сироты не существует, по крайней мере в том виде, в каком ее представлял себе Пьер де Бове. Но кто знал? Историкам не удалось узнать ничего о жизни этого человека. Говорили, что он задумал птицу как аллегорию хороших и плохих душ и того, что с ними происходит, но Арнольд не считал ее аллегорией чего бы то ни было. Все было так, как было, как должно было быть.

Он вновь ощутил эту уверенность, как только увидел мальчика.

Его родители отвернулись, чтобы присмотреть за сестрой, потому что она кричала. Она была в лодке и не хотела выходить. Арнольд не мог слышать ее криков из-за летней толпы, все болтали, болтали, как стая гусей; но он мог различить звук. Ее рот был широко раскрыт, а глаза втянуты в щели.