Так Мензола любила и не смела

Любить — и подневольною жила,

Лицом прекраснейшим чуть побледнела,

Затем, что в лоне тихо зацвела

Плодом любви и им отяжелела.

Три месяца в неведенье была,

Что быть ей матерью, в великой боли

Родивши сына — и не минуть доли.

Природа между тем свой ход свершала,

И на четвертом месяце, слышна,

Жизнь существа быть ясной начинала,

Которое в себе несла она.

Всем этим озабочена немало,

Дивилась Мензола, изумлена,

Что стан и бедра явно пополнели,

И так окрепли, и отяжелели.

И Мензола, не ведая, в чем дело,

Была тут очень всем удивлена, —

Ведь никогда ни сына не имела,

Ни дочери; и думала она;

«Иль это к худу, что теряет тело

Всечасно стройность? Верно, я больна,

И с каждым днем я становлюсь тяжело, —

Упасть бы хоть безвольно, в самом деле!»

Близ Мензолы — по берегу с полмили —

В то время нимфа некая жила

(Ее жилье чащобы затаили),

Во врачеванье сведущей слыла

Превыше всех и знала в полной силе

Премудрости науки — без числа.

И ей уж больше сотни лет считалось,

И нимфа Синедеккья называлась.

К ней Мензола-простушка побежала

И молвила: «О мать, мне твой совет

Необходим». И тотчас рассказала,

Что чувствует и как боится бед.

Та головой поникшей покачала,

Смущенная, и молвила в ответ:

«Ты, дочь моя, с мужчиной согрешила,

И не могу, чтоб это тайной было».

Тут Мензола всем ликом покраснела,

Такие речи слыша, со стыда;

И, видя, что не скрыть такого дела,

Потупилась, робея; и, горда,

Обидеться хотела — не посмела,

Увидела, что не минет беда

В глазах у той, что все уже узнала,

И молча, и не глядя зарыдала.

И Синедеккья тотчас убедилась

Из этих слез и чистого стыда,

Что не по доброй воле все случилось,

Что тут не преступленье, а беда.

И бедная насильно подчинилась.

Она смягчилась несколько тогда

И, чтобы деву ободрить немного,

Заговорила медленно и строго:

«Тут прегрешенье, дочь моя, такое,

Что не мечтай надолго скрыть его.

И так как сделала ты зло большое,

Не должно, чтоб гордыни торжество

Тебе сказало: это все — пустое;

Ведь вправду ты погибла оттого.

Попробуем помочь; скажи мне: кто же

Похитил чистый цвет твой, всех дороже?»

Но Мензола словца не проронила,

А со стыда поникла головой,

В колени Синедеккьи лик сокрыла,

Услышавши один вопрос такой.

И вместо глаз лишь два потока было,

Наполненных обильною водой,

И непрерывно так она рыдала,

Безмолвная, и все не отвечала.

Но в речи Синедеккьи вдруг открылось

Ей все — и сквозь рыдания и стон

Отрывисто, чуть слышно повинилась:

Как юношей обман произведен,

Как дело началось и как случилось,

Как ею овладел насильем он.

А после все отчаянней рыдала

В огне стыда и к смерти все взывала.

Старуха нимфа, слыша, как все было,

Какую тонкую сплетая сеть,

Ее в обман вовлек юнец постылый,

Несчастной не могла не пожалеть.

И вот ее немного пожурила

За промах, чтоб ей вновь не потерпеть

От легковерья, чтоб уж не грешила,

Вновь обмануть себя не допустила.

И столько ободрить ее сумела,

Что перестала Мензола рыдать;

Ей обещала дочерью всецело

Ее считать, во всем ей помогать;

Предупредить заране захотела

И стала ей такую речь держать:

«Послушай, дочка, речь мою толково,

Вникай во все от слова и до слова.

Со дня, как ты впервые согрешила,

Как полных девять месяцев пройдет,

Родишь дитя. И чтобы легче было,

Взывай к Люцине в первый же черед,

Моли ее, тебе поможет сила

Богини милосерднейшей. И вот,

Когда дитя родится, мы рассудим

И дальше все ко благу делать будем.

Об этом же не думай ничего ты,

Мне предоставь. Уж в сердце я своем

Обдумала подробно все заботы

Вслед за рожденьем, знаю обо всем.

А ты смотри, чтоб не было охоты

Отсюда выходить, чтоб о твоем

Грехе никак, нигде бы не узнали

И злейшей не нажить тебе печали.