Ночью Давид услышал, что мама стонет. Подумав, что ей стало плохо, он приоткрыл дверь родительской комнаты. Прежде он никогда такого не делал, он сейчас он вспомнил о таблетках снотворного. А вдруг мама отравилась?.. А вдруг она…

Мама лежала на спине; ее глаза были закрыты, а из открытого рта исходил белый, почти светящийся столб дыма, который, извиваясь, поднимался к потолку и скапливался там в плотное облако. Давид сначала подумал, что это дым от сигареты, но табаком не пахло. В комнате стоял странный, электрический запах. Он сделал шаг к кровати, чувствуя, как леденеют руки. Мама крепко спала, а дым продолжал сочиться из ее открытого рта, будто внутри нее горел огонь. Давид осторожно коснулся его указательным пальцем. Дым был странный — словно бы липкий. Теплый и какой-то тягучий, материальный. Облако возле потолка было теперь размером с воздушный шар, и на его поверхности стали появляться вмятины. Это напоминало… скульптуру. Шар из беловатой массы, который лепился сам по себе. Это была… голова. Человеческая голова.

Это была голова толстяка Морийара.

Давид бросился наутек, не в силах даже закричать от ужаса. Подхваченная потоком воздуха, белая голова двинулась за ним. Давид не знал, куда спрятаться. Голова Морийара медленно плыла по коридору, как воздушный шар, послушный прихоти ветра. Белое лунообразное лицо не выглядело живым — это была невесомая скульптура, соединенная со ртом его матери все более натягивающейся нитью. «Ее вырвало этой штукой, — подумал Давид, съежившись под столом в гостиной. — Это не настоящая голова, это что-то вроде маски из клейкого дыма. Это летающая блевотина, больше ничего!»

Он пытался рассуждать рационально, чтобы обуздать свой страх, а тем временем жуткая голова инспектора продолжала летать в коридоре, то и дело ударяясь о стены. Это продлилось еще несколько минут, а затем голова с невнятным звуком лопнула, как мыльный пузырь, забрызгав Давида странной, похожей на пастилу субстанцией.

На этот раз он решил добиться объяснения. Утром он подошел к матери и рассказал ей о том, что случилось ночью. Маму, казалось, удивила его неосведомленность.

— Но, мой миленький, — рассмеялась она, — это и есть дар. Я думала, ты знаешь. Разве с тобой такого никогда не происходило? Мы медиумы. Мы материализуем эктоплазму.

— Экто… что?

— Эктоплазму. Когда-то люди верили, что это призраки умерших. На самом деле, это просто образы, извлеченные из наших снов. Ментальные конструкции, которые материализуются в воздухе, когда мы спим. Как если бы сны выходили из головы спящего через уши и воплощались в человечков из дыма.

Давид нахмурился, переваривая информацию.

— Этим ты занималась у мадам Зары? — спросил он. — Вызывала умерших?

— О! Так это преподносила тетушка Зара, — фыркнула мама. — А в действительности перед каждым сеансом она давала мне фотографию покойного, которого клиент хотел вызвать. Я запоминала черты лица, затем Зара гипнотизировала меня и приказывала мне думать о том, кого я только что видела. И тогда из моего рта выходила голова и начинала перемещаться по комнате. Клиенты были чрезвычайно довольны, уверенные, что им явилось настоящее привидение. Это было мошенничество, мой милый. На самом деле я не заставляла мертвых вернуться, я лишь лепила из дыма их головы. Так я встретила твоего отца. Он приходил каждую неделю, чтобы вызвать свою девушку, погибшую в автокатастрофе. Очень долго он думал, что я колдунья. Когда я попыталась объяснить ему, он был очень разочарован.

Давид был озадачен. Так это и есть дар? И он тоже будет отрыгивать головы, которые затем будут лопаться, как мыльные пузыри? Но это глупо, нелепо, это нигде нельзя использовать, кроме как показывать в цирке! И из-за такого неинтересного таланта он стал воришкой?

— Я никогда не была очень одаренной, — продолжала мама. — То, что я создавала, было крайне недолговечным. Фигуры слишком быстро взрывались или теряли форму, становились безобразными. Из-за этого у нас случались неприятности с клиентами. Мне не удавалось достаточно долго поддерживать соразмерность черт, и на лицах вырастали огромные носы, а уши становились как у слона. Когда я просыпалась, Зара начинала ругать меня. Она кричала: «Ты что творишь, идиотка!» Но на следующем сеансе все повторялось.

Мама сама не знала, для чего нужен такой дар. Те, кто умели создавать фигуры из эктоплазмы, обычно подвизались на ниве оккультизма. Работая в хорошем салоне, опытный медиум мог прилично зарабатывать. Но вне этой узкой сферы подобный талант не находил себе применения.

— Но я не хочу работать в магическом салоне! — закричал Давид. — Даже если это не по-настоящему! Отрыгивать мертвых — это противно!

Мама пожала плечами. Она лишь знала, что Давид получил дар, так же как она сама получила его от своей матери, и что ему придется с этим жить, и только ему решать, стоит ли его монетизировать. Давид почувствовал себя жестоко обманутым. В одну секунду он, воображавший себя чуть ли не магом, скатился до уровня ярмарочного фокусника, и это отнюдь не было приятным. В течение последующих недель тема этого странного наследства пару раз всплывала в их разговорах, а затем мать погрузилась в свое привычное молчание. Папа не вернулся домой; ходили слухи, что на другом конце страны у него есть «другая семья», с которой ему лучше. Этот параллельный «семейный очаг» вызывал у Давида недоумение. Он пытался представить своего отца с другой женщиной, другим ребенком. В начале он убежденно говорил себе: «Его настоящая семья — это мы», потом он перестал быть в этом уверен. Ему стало казаться, что отсутствие папы, его краткие и редкие визиты ослабили связь между ними и превратили его, Давида, и его маму в дублеров, вечно пребывающих за кулисами. Именно «другие» были папиной настоящей семьей, эти незнакомцы из земель антиподов. Давид и мама были всего лишь тенями… Полупрозрачными сгустками эктоплазмы.

В четырнадцать лет Давид начал изрыгать фантомы. Это происходило ночью и без его сознательного участия. По утрам он обнаруживал сгустки, плавающие у потолка, как воздушные шары на празднике. В отличие от фигур, создаваемых его матерью, произведения Давида были бесформенными, но стабильными; они очень долго не распадались. «Милый мой, — говорила мама, — это ни на что не похоже. Это вроде… поп-корна. А я-то рассчитывала показать тебя мадам Заре». Мама была явно разочарована. Давида это огорчало, но в то же время он испытывал облегчение, что ему не придется работать на какого-нибудь спирита-шарлатана. «Виданное ли дело — медиум, который не умеет добиться сходства?», — расстраивалась мать.

С трогательной настойчивостью она пыталась направить сына, давала ему советы, как спортивный тренер. Мама показывала ему фотографии и заставляла запоминать их, но у Давида ни разу не получилось создать что-то «похожее» — только расплывчатые абстрактные фигуры. «Ты исторгаешь картины Пикассо, — вздыхала мама. — Если тебе попадется клиент с подобной физиономией, у тебя будет шанс». Но Давид совсем не хотел заниматься жульничеством, тем более связанным с покойниками. Он мечтал стать знаменитым грабителем, а не мошенником! Между семнадцатью и двадцатью годами он постоянно создавал эктоплазменные фигуры, особенно когда был влюблен или томился от воздержания. У мамы начались проблемы со здоровьем, и папа, узнав об этом, вернулся и стал вновь жить с ними. Врачи что-то нашли у мамы в легких, какую-то подлую болезнь, спровоцированную неумеренным курением, но Давид знал, что они ошибаются. Это был сгусток эктоплазмы, который свернулся в шар в груди у мамы. Чем старше становился медиум, тем плотнее делалась эта дрянь. Эктоплазма уже не покидала тело, а накапливалась в бронхах и твердела. Мама умирала, потому что какой-то чертов фантом закупорил ее легкие. Вернувшийся папа постарел, как будто его «настоящая» семья из страны антиподов выжала из него все соки.

Между двадцатью и двадцатью тремя годами у Давида наступил период затишья, так что он даже начал думать, что потерял свой дар. Он воспринял это с облегчением. В течение предыдущих трех лет он старательно избегал оставаться на ночь у девушек из опасения, что во сне у него изо рта вылетит фантом, и такое поведение напрочь убивало романтику. Женщины были недовольны тем, что, сделав свое дело, он сразу убегает, и называли его «член на ножках». Но что ему оставалось? Итак, три года Давид жил нормальной жизнью, а потом способности вернулись. Проявления феномена стали реже, но причудливее. Давид теперь создавал странно-прекрасные структуры, которые, будучи забытыми где-нибудь в углу дома, казалось, излучали властную силу, околдовывавшую гостей.

Похоронив маму, папа снова уехал к своей «настоящей» семье, не оставив ни адреса, ни номера телефона, как если бы антиподы не располагали современными средствами связи. Давид даже не пытался его удерживать.

Именно в те годы впервые начали говорить о терапевтических скульптурах. Газеты пестрели статьями, расхваливающими достоинства целительных статуй. Эти затейливые абстрактные конструкции, выполненные из материала, до сих пор неизвестного скульпторам, произвели фурор в Америке. Давиду было достаточно кинуть взгляд на фотографии, чтобы понять, что речь идет об эктоплазме. Прихотливо изваянной эктоплазме, такой же, какую создавал он сам с юношеских лет.