— Успокойся! — бросил Давид. — Краски защищены лаком, от такой малости с ними ничего не случится!

— Ты не понимаешь! — прошипела в ответ девушка. — Холодная вода разбудит солдат! Черт возьми! Это словно плеснуть им в лицо из ведра!

Давид не совсем уяснил себе суть этой новой опасности, однако поспешил на помощь. Схватив полотно за край, он попытался поднять его с мостовой. Но холст оказался необыкновенно тяжелым. На его поверхности возникло какое-то движение… Белые пятна, мириады крошечных белых пятен. Глаза. Тысячи пар глаз открывались одни за одними. Глаза лошадей, глаза солдат. Теперь Давид видел на картине только эти глаза, пронизывающие темный забрызганный грязью лак.

— Это все холодная вода! — простонала Надя. — Дерьмо! Дерьмо! Она свела на нет действие снотворного; теперь они все придут в ярость! Нам не дотащить картину до машины!

Давид почувствовал, как когти кошмара вонзились ему в плечи. Он вдруг понял, что все вот-вот полетит в тартарары. А они так близки к цели… От автомобиля их отделяло не более пятидесяти метров. Давид хотел было снова взяться за полотно, но это было все равно что схватить игольницу с торчащими из нее иглами. Копья пехотинцев, столпившихся у края картины, вонзились ему в пальцы. От холста исходил неясный шум, а по его поверхности бежали складки. Полотно теперь походило на живую плоть, которую бьет дрожь.

— Отойди! — крикнула Надя, оттаскивая его назад. — Это опасно! Теперь они будут защищаться!

Но Давид вцепился в свою добычу, твердо решив не отдавать ее. Лишь когда крохотное ядро, задев его куртку, просвистело прямо над его ухом, он понял, о чем его предупреждала девушка. Ядро, выпущенное одной из тысяч пушек, нарисованных на картине. Ядро размером с пистолетную пулю, которое — еще бы пару сантиметров — могло пробить ему череп.

— Пойдем, — умоляющим голосом сказала Надя, потянув его за рукав, — теперь все пропало. Мы больше не сможем подойти к картине. Это такая антивандальная обработка, для самых ценных произведений. Благодаря ей картины могут защищать себя сами в случае похищения или агрессии… иногда даже в случае негативной критики. Картина будет палить во все, что движется, а взрывы привлекут копов. Пойдем, дело не выгорело, надо сматываться.

Но Давид застыл на месте, втянув голову в плечи. Грохот от выстрелов, усиленный эхом, раскатывался по всей эспланаде. Казалось, перед фасадом музея выстроился армейский взвод и расстреливает статуи и колонны на портике. Ядра звенели и рикошетили, а от полотна исходил запах жженого пороха. Трое грабителей растянулись на плитах ступеней, не осмеливаясь поднять головы. «Вот и кошмар, — подумал Давид, — он все-таки пришел, а ведь все складывалось так удачно». Но откуда взялись эти лужи холодной воды на эспланаде? Неужели был дождь, а он и не заметил? Или небесный свод уступил давлению, и море начало просачиваться в мир снов?

Жорго пополз в сторону автомобиля, внутри которого профессор Зениос отчаянно махал им руками. В конце улицы послышалось завывание полицейской сирены, а несколько секунд спустя они различили вспышки мигалки. Давид выпрямился и, сжав зубы, предпринял последнюю попытку приблизиться к картине. На этот раз ядро рассекло ему кожу над бровью, и его лицо залила кровь.

— Мы попробуем снова! — рыдала Надя, прижимаясь к его виску. — Мы попробуем снова, потом! Идем же! Идем!

И Давид решил отступить. Они уже почти покинули эспланаду, когда Жорго вдруг упал. Между его лопаток зияло черное отверстие. Воздух дрожал от вихря пуль, будто тысячи обезумевших железных пчел рыскали в поисках добычи. Парень рухнул с открытым ртом, даже не попытавшись смягчить падение, и остался неподвижен.

— Жорго! — истерично закричала Надя. — Жорго!

Давид не знал, что ему делать. Жужжание пчел сводило его с ума. Он видел, как тысячи крошечных пушечных жерл изрыгают ядра в их сторону. Снаряды ударяли в корпус машины, расцветали звездами на стеклах. Машинально Давид сделал несколько шагов назад, поднял Жорго и перебросил его через плечо. Подросток почти ничего не весил, а его тело медленно таяло, словно сон уже начал вычеркивать его из списка персонажей. Надю пуля настигла в тот момент, когда она открывала дверцу автомобиля. Ее брови поползли вверх в гримасе недоверия, а затем девушка облокотилась на машину и распахнула куртку. Давид увидел, что она истекает кровью: в области живота стремительно расползалось черное пятно.

— Нет! — прорычал Давид. — Только не это! Это мой сон, и я здесь хозяин! Только не это!

Он отчаянно попытался вернуть себе потерянное управление машиной подсознания. Но это было все равно, что ловить за гриву понесшую лошадь, чтобы остановить ее безумный бег. Животное продолжало мчаться к пропасти, нечувствительное к боли, в бешеном галопе выбивая искры из мостовой.

— НЕТ! — закричал Давид, и его крик красными буквами прописался на ночном небосводе.

На секунду кошмар отступил. Так задиристая собака на короткое время сбивается с толку, если ее перекричать. Пятно на животе у Нади тут же исчезло. Давид затолкнул девушку внутрь автомобиля, и Зениос сразу завел мотор. Машина сорвалась с места с открытой дверцей, из которой, волочась по мостовой, торчали ноги Жорго. Давид напряг мускулы и попробовал водрузить мальчишку на сиденье. Тело юного мотоциклиста было липким от крови. Мигалки полицейского автомобиля озаряли улицу впереди. Копы, опустив стекла, стреляли по беглецам. Зениос вцепился в руль; в перерывах между выстрелами, пробивающими кузов машины, было слышно, как стучат его зубы. Давид обшарил карманы в поисках средств самоконтроля, но ничего не нашел. Кошмар следовал за ним по пятам, и было ясно, что второй раз не получится его отпугнуть. Давид слышал, как он тяжелыми шагами бежит рядом с машиной и бьется головой о дверь, принуждая автомобиль съехать с дороги. «Я здесь больше не властен», — понял Давид, и от страха его пробрала дрожь. Поперек его коленей лежал мертвый Жорго; его кровь продолжала стекать на сиденье, оставляя красные пятна. Надя с восковым лицом откинулась назад; возможно, ее снова ранили. Давид бросил взгляд на свой браслет, пытаясь разглядеть цифры на забрызганном кровью экране глубиномера. Черт, черт! Если он сейчас начнет всплывать с этой глубины, будет катастрофа! Его просто разорвет на части прежде чем он достигнет поверхности. Давление раздавит его, как свайный молот. Нельзя поддаваться кошмару, нельзя просыпаться прежде, чем он вернет воображаемый мир на нормальную глубину. Но глубиномер застыл на отметке «20 000 метров», словно подводная лодка сновидения потерпела крушение и увязла на илистом дне морской впадины.

Машина уже выезжала из города, когда Давид почувствовал, что его мышцы тают под одеждой, черты лица искажаются, подбородок исчезает…

— Я… всплываю, — пробормотал он, надеясь, что Надя его слышит.

Он вцепился ногтями в сиденье, сопротивляясь мощному водовороту, который тянул его вверх.

— Надя! — простонал он, путаясь в ставшей слишком большой одежде. — Я поднимаюсь!

— Нет! — закричала девушка. — Ты не можешь оставить нас вот так! Сволочь! А я? А Жорго? Нет! Ты должен все исправить!

«Исправить» было последним словом, которое услышал Давид. Затем его тело пробило крышу автомобиля и как стрела понеслось к небесному своду. Тут же нахлынула боль. Ощущение было такое, будто его разрывает на части. На мгновение у него мелькнула мысль, что его перекусила надвое акула, рыщущая в темных водах, и что только верхняя его половина еще пытается подняться на воздух. «Я никогда не выплыву», — подумал Давид, как вдруг чья-то рука вошла в воду и схватила его за волосы. Это была рука Марианны.