Плот и медуза

Давид распластался на кровати, как жертва кораблекрушения, выброшенная на берег последней волной бури. Боли он не испытывал, но собственное тело казалось ему изувеченным и разбитым. Ему хотелось ощупать пальцами свои ребра, чтобы убедиться, что они не сломаны о прибрежные скалы. Он не ощущал ничего, кроме бесконечной пустоты, наполненной смутными отголосками боли. Высокое давление расплющило, смяло его. Наверняка у него в теле не осталось ни одной целой кости. Наверняка его скелет сейчас представляет собой груду осколков, которые никто никогда не соберет заново. Обессиленный, он лежал вялым полутрупом посреди кровати, развороченной конвульсиями сна. Тряпичная кукла, набитая опилками, у которой только мозг еще кое-как функционировал.

От подъема у него осталось чувство выдергивания и ощущение, что с него заживо содрали кожу и обнажили кости. Чтобы выбраться на поверхность, ему пришлось сбросить балласт, пожертвовать собственной плотью, один за одним избавиться от внутренних органов. Он все скинул за борт, весь груз, столь необходимый для нормальной жизни, становясь все легче по мере приближения к мерцающему разделу, этому серебристому пятну, этому зеркалу, за которым сияло солнце. Теперь он лежал, парализованный, бескостный — жалкая амеба, обреченная на растительное существование.

В поле его зрения снова появилось лицо Марианны. Ему никак не удавалось сфокусировать взгляд, и от этого казалось, что черты медсестры колышутся, как тело медузы в толще вод. Она что-то говорила: ее маленький рот с тонкими губами энергично двигался. Слова с трудом доходили до слуха Давида; иногда они терялись по дороге, оставляя фразу незавершенной.

— Вы повели себя, как имбецил! — в голосе Марианны слышались визгливые нотки. — Не загляни я к вам, вы бы сейчас уже были мертвы! Капельница была пуста; вы не получали ни воды, ни глюкозы в течение трех последних дней! Вы находились в коме, а ваши жизненные функции медленно угасали. Мне пришлось сделать вам укол адреналина прямо в сердце, чтобы привести вас в сознание!

Укол адреналина? Идиотка! Так вот почему порошок отстранения резко перестал действовать, вот почему сон внезапно переродился в кошмар. Это все она! Из-за нее все пошло наперекосяк, из-за нее и ее проклятых лекарств! Давиду захотелось обругать ее, выкрикнуть ей в лицо что-нибудь оскорбительное, но его рот ему не подчинился. Ярость кипела в его голове, не находя выхода.

— Я спасла вам жизнь, — повторяла Марианна. — Без меня вы бы погибли. Вы впали в кому… Вы хотя бы понимаете, что я вам говорю?

Она кричала; казалось, еще немного — и она схватит его за плечи и начнет трясти изо всех сил. Ее глаза сверкали от гнева. Или не от гнева? Уж не плачет ли эта дура? Ах, как бы Давиду хотелось иметь еще одну пару рук; он бы надавал ей столько пощечин, что у нее оторвалась бы голова! Марианна продолжала говорить все быстрее и быстрее.

— Вас следовало бы госпитализировать, чтобы сделать сканирование. Вероятно, у вас лопнул сосуд в мозгу, вызвав паралич моторных центров. Я заметила, что у вас отсутствуют все тактильные ощущения. А возможно, произошла дегенерация нервной ткани. Я не могу выполнить процедуру здесь, но если я доставлю вас в клинику, меня завалят вопросами. Я ваш куратор, а этот ваш «рейс» не был запланирован. Вы не согласовали план «полета». Вы погрузились один, нелегально, без ассистента, и использовали в качестве подпитки контрабандные препараты, не соответствующие стандартам безопасности! Если об этом узнают, вы будете арестованы за незаконную сновиденческую практику… Мы оба попадем в переплет! Не знаю, что меня удерживает…

Она в возбуждении мерила шагами комнату, время от времени вытирая влажные глаза рукавом своего белого халата.

— Что вы хотели доказать? Что способны погрузиться глубже, чем кто-либо другой на свете? Что можете вынести из бездны невиданное сокровище? Как это глупо! Рисковать своим здоровьем ради таких пустяков!

Марианна подошла к кровати и наклонилась над Давидом, глядя ему прямо в глаза. Почти касаясь его лица, она тихо проговорила:

— И что же мне теперь с тобой делать? Больной, которого надо прятать… Если я вызову врачей, тебя поместят в закрытую клинику. Ты поставил меня в невозможное положение. О, лучше бы я дала тебе утонуть! Подумать только, я спасла тебе жизнь, а ты, вероятно, даже не узнаешь меня…

Давид закрыл глаза; это он по крайней мере мог сделать. Он устал от Марианны. Что она вообразила себе? Что он будет заливаться слезами благодарности за ее вмешательство? Она все испортила! Еще десять минут — и дело было бы сделано, но ее укол адреналина перенаправил сон на рельсы кошмара, и все пошло кувырком. Ему пришлось выпрыгнуть из сна на полном ходу, оставив Надю, Зениоса и Жорго в критическом положении. Он бросил корабль, не позаботившись о пассажирах. Ему достаточно было сомкнуть веки, чтобы увидеть поднятое к нему исказившееся лицо Нади, на котором отражались страх и ярость — настоящее исступление отчаяния. Что она кричала? «Ты не можешь кинуть нас вот так»? Да, похоже. Затем бросила ему: «Сволочь!» Раньше она никогда не оскорбляла его. Может, она подумала, что он испугался, что он сбежал из трусости, тогда как он всего лишь подчинился воздействию адреналина?

— Ты был почти мертв, — задыхаясь, шептала Марианна, склонившись к нему. — Ты слышишь? И это я вытащила тебя. Я звонила несколько раз, но твой телефон не отвечал. И тогда у меня возникло предчувствие. Ради кого-то другого я не стала бы так напрягаться, а просто сообщила бы в службу надомного контроля. Но ведь речь шла о тебе… Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать тебе?

Давид не открывал глаз, чтобы она не увидела горящей в них ненависти. Хотя бы это он хотел скрыть от нее. Наконец Марианна выпрямилась.

— Я никому не скажу, — пробормотала она. — Во всяком случае, не сейчас. Посмотрим, что будет дальше. Я достану лекарства. Я буду заботиться о тебе как можно лучше. Вот увидишь.

Марианна вышла из комнаты, и Давид провалился в забытье. Спал он долго, но это был примитивный сон без сновидений, от которого у Давида осталось чувство прохождения сквозь длинный и непроглядный туннель. Просыпаясь, он каждый раз обнаруживал возле своей кровати Марианну.

Взявшись ухаживать за ним, Марианна первым делом вымыла его, как младенца, и Давид был рад, что из-за потери чувствительности он не ощутил прикосновения костлявых рук медсестры к своему обнаженному телу: у него наверняка создалось бы впечатление, что по его животу гуляют куриные лапы. Затем, твердо решив превратить Давида в «образцового больного», она перестелила его кровать, уложила его «как надо» и аккуратно укрыла одеялом. Все свои действия Марианна сопровождала монологом, который крутился вокруг одного и того же — ее чудесного наития, заставившего ее проникнуть в квартиру Давида при помощи ее служебных отмычек. Она в деталях расписывала, что за зрелище он собой представлял: бледный, с восковой кожей, истощенный от голодания, из груди раздавался какой-то свистящий хрип, сердце стучало с перебоями… В первое мгновение она подумала, что он при смерти, и едва не убежала, но затем взяла себя в руки и достала свою аптечку. Сначала — укол, прямо в сердце, чтобы заставить работать ослабевшие мускулы. А после того, как мотор медленно завелся — массаж. «И ты вернулся, — с нежностью заключала она. — Я говорила с тобой, я тебя подбадривала, и ты открыл глаза. Я плакала от счастья».

Что за идиотка, думал Давид, которого болезнь избавила от необходимости лицемерить. В перерывах между монологами Марианна исчезала на кухне, чтобы приготовить бульон, который она затем пыталась влить в рот больному при помощи соломинки. Когда он отплевывался, Марианна мягко укоряла его и вытирала ему подбородок.

Эта мука длилась почти три дня. Затем Марианне пришлось уйти, чтобы ассистировать другому сновидцу, довольно известному, чьи творения продавались хорошо… и за большие деньги. Однако она нашла способ время от времени оставлять своего подопечного, чтобы навестить Давида и убедиться, что у него все в порядке. «Ты отдаешь себе отчет, на что я иду ради тебя? — говорила она Давиду с грустной улыбкой. — То, что я делаю — абсолютно вне закона. Если с медиумом, которого я обязана сопровождать, что-нибудь случится, меня посадят в тюрьму до конца моих дней. И что тогда будет с тобой, мой бедный мальчик?»

Она все чаще заводила разговор на эту тему, упоминала хоспис на территории бывшего склада мрамора, куда, после того, как его творения перестали пользоваться спросом, поместили Солера Магуса. Марианна говорила об общем зале, о кроватях с ремнями, так памятных Давиду, о равнодушных медицинских сестрах, которые оставляют пациентов загнивать в собственных выделениях. Ну разве ему не повезло, что он дома, что за ним ухаживают, взбивают ему подушки, бреют и освежают одеколоном? «Тебе ни о чем не нужно беспокоиться, — говорила она, целуя его в лоб, — Марианна присмотрит за тобой, даже если ей это будет стоить неприятностей». Затем она убегала, запрыгивала в такси и мчалась к своему подопечному ныряльщику, пребывающему в трансе. Она и вправду сильно рисковала. Если ее маневры обнаружат… Но Давиду было на это наплевать. По крайней мере, так он говорил себе.

В промежутках между дежурствами Марианна полностью завладевала квартирой Давида. Она стирала свое белье в ванной, ходила по дому в ночной сорочке или розовой комбинации, напевала, зевала, потягивалась, задирая тощие руки. У нее появилась отвратительная привычка что-нибудь громко обсуждать. Она вовлекала Давида в глупейшие дискуссии, сама отвечая за него под тем предлогом, что ей отлично известны его мысли. Это стало ее любимой присказкой: «О, я догадываюсь, о чем ты думаешь; ты хочешь сказать, что…»