–Ты думаешь, что ты такой умный и могущественный, не так ли? - говорю я ему. –Ты думаешь, что, убив тех, кто больше всего значил для нас с Дорраном, ты доказал свою гребаную точку зрения? - Я подхожу ближе к нему, зная, что он мне не ответит. –Но все, что ты сделал, папа, это подписал себе смертный приговор.

Он хмыкает.

–Правда? - Он хихикает, затем морщится и хватается за живот. –И кто именно приведет в исполнение этот мой приговор?

–Я так рада, что ты спросил, - говорю я ему, затем щелчком открываю складной нож Доррана.

Взгляд отца падает на оружие в моей руке, затем поднимается, чтобы встретиться с моим. Что-то меняется в нем, и, несмотря на то, что это радикально, я не могу точно сказать, что именно.

–Тогда сделай это; какого черта ты ждешь, дочь? - В нем, в его позе чувствуется готовность. Как будто он ожидал, что это произойдет, или, скорее, он хотел, чтобы это произошло.

Крик вырывается из меня, когда я вонзаю складной нож прямо в середину его груди.

Глаза отца расширяются от удара, и его глазницы начинают краснеть. Его лицо покрывается пятнами, а лоб и шея покрыты потом от того, как сильно он напрягается.

–Я хочу сосчитать все, что ты сделал неправильно сегодня, но я не буду, - говорю я. –И ты знаешь, почему это? - Я поворачиваю рукоятку лезвия, и он хрипит от боли, которую, я знаю, причиняю ему. –Потому что я точно знаю, что это только заставит тебя злорадствовать, даже в эти последние гребаные моменты твоей жизни.

В фойе воцаряется абсолютная тишина, и становится ясно, что прямо сейчас все взгляды прикованы ко мне.

Папа снова хрипит, и я вижу, что изо рта у него капает слюна на подбородок.

–Больно, не так ли? - Я медленно вытаскиваю из него лезвие, и он пытается отшатнуться от меня. Однако я не позволяю ему этого и бью его по яйцам, отчего он падает на шезлонг позади себя.

Я встаю между его раздвинутых ног, затем наклоняюсь так, чтобы наши лица оказались на одной линии. Он кажется сбитым с толку и не в себе, и его глаза лихорадочно бегают по сторонам, но остаются расфокусированными. Его дыхание значительно замедлилось, и я знаю, что попала ему прямо в сердце.

–Посмотри на меня, - шиплю я, и когда он не делает этого, я даю ему пощечину и дергаю его за подбородок вперед. –Посмотри на меня, черт возьми, ты, придурок. Я хочу, чтобы ты не спускал с меня этого угасающего взгляда. Я хочу, чтобы ты знал, что я та, кто поставил тебя на твои чертовы колени; кто поставил точку в бесконечной главе Чейза Адлера. ‐ Я вонзаю лезвие в то же место и ухмыляюсь, когда он бьется в конвульсиях подо мной. Его ноги дергаются, рот открывается и закрывается, когда он пытается что-то сказать, а затем, наконец, к счастью, он прекращает свои протесты и становится полностью неподвижным.

Справедливости никогда не следует ожидать – ни от жизни, ни от окружающих вас людей. Это то, что нужно взять, будь то силой или практичностью. Но дело в том, что такие люди, как мой отец, не понимают рациональности. Они так привыкли получать все, чего желают, что забывают о неизбежных последствиях своих действий. Время от времени их нужно спускать на землю или, возможно, утаскивать на глубину шести футов.

Я осматриваю его сверху донизу, затем вытираю складной нож о его футболку.

–За Мейва и за Джейса. И за то, что моя мать более двух десятилетий позволяла обращаться со мной как с дерьмом. ‐ Я выпрямляюсь и отхожу от его тела. –Пусть тебя разорвет на кусочки, папа, - говорю я, затем поворачиваюсь к нему спиной.