Выступление президента в величественном соборе в столице страны также не означало явной поддержки со стороны видных представителей духовенства. 1 октября, за неделю до начала атаки США на Афганистан, епископ Детройта Томас Гамблтон в своем публичном заявлении отметил, что "Папа Римский призвал к "мирным переговорам и диалогу" в нынешнем кризисе", и добавил: "Некоторые поспешили представить нас, выступающих против планов администрации Буша, как наивных и лишенных реализма. Но если взглянуть на факты, то становится ясно, что именно мы являемся реалистами, а те, кто торопится с войной и эскалацией насилия, совершенно оторваны от реальности и уроков истории.... Единственный путь к миру - это разговоры, переговоры и достижение взаимопонимания. Однако президент Буш категорически исключил возможность переговоров и диалога. Что он надеется получить, выдвигая ультиматум за ультиматумом и отказываясь от переговоров?"
ПОЛИТИЗАЦИЯ ГРЕХА взорвалась после событий 11 сентября. В то время как неописуемая боль, ярость и страх заставляли кипеть котел США, лидеры страны обещали, что их алхимия обеспечит безопасность без исключений. Золотой стандарт включал в себя ведение глобальных военных действий, которые обещали быть непрерывными. Погибшие и погибшие в Америке имели огромное и должное значение. Напротив, смерть и утрата столь же невинных людей в результате военных действий США за рубежом обесценивались настолько, что внутренняя политика увековечивала два уровня горя: судьбоносное и близкое к бессмысленному; наше и их. Понимаемые границы требовали от лидеров обеих крупных политических партий постоянно подтверждать и усиливать эти уровни горя как своего рода шаблон с нулевой суммой. Американские страдания были настолько велики, что не оставалось места для того, чтобы видеть или заботиться о страданиях других, даже если - или особенно если - они были вызваны Соединенными Штатами.
В целом, в тандеме с высшими политическими лидерами Вашингтона, четвертая власть была неотъемлемой частью поддержания такого адреналинового всплеска, который заставил начать войну с терроризмом, казавшуюся единственным достойным вариантом, с Афганистаном под прицелом и новостными лентами, наполненными призывами к возмездию. (Официальные лица не поощряли акцентирование внимания на нефтедобывающей Саудовской Аравии, стране, из которой прибыли пятнадцать угонщиков 11 сентября; ни один из девятнадцати угонщиков не был афганцем). К моменту нападения Соединенных Штатов, через двадцать шесть дней после 11 сентября, нападение вполне могло показаться подходящим ответом на народные требования. Через несколько часов после того, как ракеты Пентагона начали взрываться в Афганистане, опрос Гэллапа показал, что "90 процентов американцев одобряют принятие Соединенными Штатами таких военных мер, всего 5 процентов выступают против, а еще 5 процентов не уверены".
При том, что лишь один из двадцати человек высказался против, столь резкое одобрение вступления в войну свидетельствовало о том, насколько прочно закрепилось мнение о "войне с терроризмом" - впоследствии часто сокращаемое до "войны с террором". Было бы логично, но почти еретично, упомянуть о вероятности того, что в результате возмездия погибнет гораздо больше невинных людей, чем погибло в результате массового убийства 11 сентября. Обычно американцы игнорировали, преуменьшали или сбрасывали со счетов предсказуемую гибель мирных жителей Афганистана как случайный "сопутствующий ущерб" (фраза, которую журнал Time ранее определил как "термин, означающий убитых или раненых мирных жителей, которые должны были выбрать более безопасный район"). Растущее число жертв среди мирного населения не имело практически никакого значения для СМИ.
То, что произошло 11 сентября, оставалось в центре внимания; то, что начало происходить с афганским народом 7 октября, было отнесено, по меньшей мере, на периферию. Среди праведного горя, поглотившего нацию после событий 11 сентября, трудно придумать слова более нежелательные, чем эти из стихотворения У. Х. Одена: "Те, кому причиняют зло, / Делают зло в ответ".
События 11 сентября на территории США были беспрецедентными, но то, что за ними последовало, имело множество грубых прецедентов. Прямые американские военные интервенции в предыдущие несколько десятилетий охватывали Юго-Восточную Азию, Доминиканскую Республику, Гренаду, Панаму, Ирак и Югославию - интервенции, которые регулярно приветствовались журналистами и средствами массовой информации. Призывы уничтожить злодеев, как бы они ни назывались, были привычными рефлексами. Однако травма 11 сентября заставила Соединенные Штаты с еще большим желанием и умением представлять себя в роли жертвы, мстящей за все. Эта позиция сохранилась и в XXI веке, когда масштаб военных операций расширился до стран, выходящих далеко за пределы Афганистана.
Выступая перед сенатским комитетом по вооруженным силам в сентябре 2002 года, министр обороны Рамсфелд не пропустил ни одного удара, когда сенатор Марк Дейтон поставил под сомнение необходимость нападения Соединенных Штатов на Ирак, спросив: "Что заставляет нас принять поспешное решение и предпринять поспешные действия?"
Рамсфелд ответил: "А что изменилось? Разница в том, что было убито 3000 человек".
Человечность людей, погибших 11 сентября, была настолько велика, что человечность иракцев стала бы невидимой.
Перемещаясь между Сан-Франциско и Багдадом три раза за четыре месяца до вторжения, я чувствовал, что путешествую не между двумя странами, а между двумя далекими планетами, связанными лишь нечеткой внутригалактической связью. На одной из них все чаще возникали споры о том, когда и как нападать, а на другой - надежды на выживание.
Реалистичное ожидание того, что скоро начнут падать многочисленные бомбы, было трудно представить, глядя на обычные моменты повседневной жизни в Багдаде. За ужином в ресторане на открытом воздухе вдоль реки Тигр, под теми же звездами, которые можно увидеть из любой точки Земли, пары и небольшие группы обедающих сидели за десятками столиков, освещенных свечами; полумрак наполнялся смехом; я смотрел и думал о том, как все это ужасно хрупко.
Самая яркая хрупкость была связана с детьми. Глава миссии ЮНИСЕФ в Ираке, голландец по имени Карел де Руй, с гордостью рассказывал об улучшениях, которые агентство проводит в школах города. Как я мог убедиться, прогресс был впечатляющим: резкий контраст между разрушающимися школами с без стекла, прогибающимися полами и запахами канализации и прочной структурой и жизнерадостной теплотой школы, восстановленной ЮНИСЕФ. Однако реальное положение дел со здоровьем детей в Ираке оставалось ужасным.
После более чем десятилетнего периода санкций ЮНИСЕФ вел затяжную и отчаянную борьбу за спасение детских жизней. Как сообщил иностранный корреспондент Риз Эрлих, когда мы посетили Ирак ранней осенью 2002 года, "санкции, введенные США, были жестоко эффективны для обескровливания иракского гражданского населения. В течение пяти лет внутренняя экономика находилась в состоянии, близком к коллапсу. Медицинская система была разрушена из-за нехватки оборудования и лекарств. Системы водоснабжения и канализации пришли в упадок до такой степени, что дети регулярно страдали от желудочно-кишечных заболеваний. Недоедание стало серьезной национальной проблемой.... ЮНИСЕФ считает, что 500 000 детей умерли в результате санкций". За последние несколько лет уровень недоедания снизился, но до этого еще далеко: четверть детей в возрасте до пяти лет - один миллион детей - по-прежнему страдают от острого недоедания. "Это неприемлемо", - сказал де Руа. "Необходимо сделать еще больше, чтобы положить конец страданиям целого поколения детей".
Но вместо того, чтобы положить конец страданиям целого поколения, то, что маячило на горизонте, должно было значительно усилить их. Сидя в его небольшом багдадском офисе в декабре 2002 года, после того как де Руа рассказал об успехах ЮНИСЕФ в Ираке, я спросил, что произойдет, если ожидаемое вторжение действительно состоится. Наступило тягостное молчание. Затем он тихо, в течение нескольких секунд, сказал, что такое развитие событий было бы совсем другим делом.
Санкции, наложенные на Ирак Организацией Объединенных Наций по настоянию правительства США, были формой войны другими средствами, начавшейся сразу после войны в Персидском заливе, быстро унесшей жизни более ста тысяч иракцев в начале 1991 года, но оставившей на месте диктатуру Саддама Хусейна. При двухпартийной поддержке в течение более десяти лет, при трех американских администрациях, санкционная блокада оставалась практически незаметной американской общественности. Заметный и редкий толчок к обратному произошел одним воскресным вечером в мае 1996 года во время интервью программы "60 минут" с Мадлен Олбрайт, которая в то время была послом США в ООН. Корреспондент CBS Лесли Шталь затронула тему санкций против Ирака, заявив, что "мы слышали, что погибло полмиллиона детей", а затем спросила: "Стоит ли цена того?"
Олбрайт ответила: "Я думаю, что это очень трудный выбор, но цена - мы считаем, что цена того стоит".
Неумелый ответ посла вызвал небольшой переполох. Но в целом в американских СМИ и политике мертвые иракские дети оставались абстракцией. Неуклюжесть минутной откровенности Олбрайт не стала препятствием для ее дальнейшего восхождения по дипломатической лестнице. Восемь месяцев спустя она предстала перед сенатским комитетом по международным отношениям на пути к должности государственного секретаря. Слушания прошли гладко и сопровождались некоторыми показательными моментами о взглядах американского правительства на вопросы войны и мира. "Мы не благотворительная организация и не пожарная команда", - сказала Олбрайт. "Мы будем твердо защищать наши собственные жизненно важные интересы". Но непревзойденный дипломат также умела сочетать решительные темы с гуманитарными нотками. Несколько минут спустя она произнесла такие красноречивые слова: "Говорят, что внешняя политика не должна зависеть от эмоций. Это правда. Но давайте помнить, что убитые дети - это не эмоции; это человеческие существа, чей потенциальный вклад навсегда утрачен."