ГЛАВА 20

Мне всегда казалось, что у его голоса приятный тембр. Когда-то давно я даже обсуждала это с ним.

Но мысль, что Роско был моим отцом, никогда не приходила мне в голову. У него была семья.

Я смотрю через всё помещение на отца Аднана. А он смотрит на меня, хотя Джайн продолжает суетиться вокруг него и болтать.

У него есть семья.

Несколько фактов встают на свои места. Его отеческое отношение ко мне; его интерес и стремление увидеть моё лицо; странный момент в пещере перед уходом Аднана.

До этого момента Аднан не знал!

— Аднан, — хрипло говорю я.

Это единственное слово, которое я могу произнести.

Роско, похоже, испытывает схожие трудности.

— Твой брат, — заикается он.

— У тебя была семья.

Я не могу сдержать обвинительный тон. Вот почему, в конечном счёте, Оландон не добавил имя Роско в список. Он не добавил ни одного делегата, который был женат.

— Моя жена умерла незадолго до делегации, — шепчет он.

Я вижу, что воспоминания до сих пор причиняют ему боль. По крайней мере, это снимает клеймо с его репутации, которое я так поспешила поставить. Возникают вопросы без ответов, но я не могу их озвучить. Я смотрю в его голубые глаза. Мои голубые глаза, я понимаю. Мой отец.

Я хочу рыдать, или кричать, или бежать и бежать, до тех пор, пока не смогу больше дышать.

Он делает шаг вперёд, а я делаю неуверенный шаг назад.

— Я не знал, — говорит он. — До тех пор, пока ты не оказалась передо мной, и я узнал твой предполагаемый возраст, а затем связал его с причиной, по которой ты носила вуаль. Клянусь.

И это произошло во второй день моего пребывания в замке Гласиума! Когда я впервые встретила его, он спросил мой возраст, но я никогда не связывала этот вопрос с моим наследием, поскольку я узнала о своих голубых глазах месяцами позже. Роско приложил все усилия, убедившись, что обо мне позаботились с самого начала моего визита. Он смягчил последствия вспыльчивости Джована; он не давил на меня, чтобы я присутствовала на балу, одёргивал Санджея и своего сына, Аднана, когда они приставали ко мне. Я задыхаюсь. Всё это время я считала его добрым, но осознание того, что он мой кровный отец, превращает мотивы этой доброты в корыстные.

— Ты знал, что Татума носит вуаль... неужели ты никогда не задумывался, почему? — шепчу я.

Теперь я дрожу совсем по другой причине.

Это не может быть правдой. Что насчёт Аднана?

— Я, как и большинство других людей, полагал, что это потому, что ты уродлива. Твоя мать тщеславна; я могу понять, что она пытается сохранить свой имидж, скрывая тебя.

Как он может говорить такое о ком-то, с кем спал? Даже ненавидя Татум так, как ненавижу её я, в его словах проявляются признаки, которые заставляют меня жалеть молодую версию моей матери.

Он не может сказать мне, что ни разу не задавался вопросом, является ли ребёнок, родившийся по счастливой случайности после его делегации, его ребёнком. Я на это не куплюсь. У него должны были быть какие-то подозрения.

Почему он не пришёл ко мне?

Я ждала его десять лет в той башне.

Я хочу, чтобы он понял мою боль. Слёз, балансирующих на краешках его глаз, недостаточно для того, через что я прошла. Ничего и никогда не будет достаточно для одиночества и мучений. Для ребёнка это было слишком тяжело! Неужели он не видит этого? Он должен был заботиться обо мне!

Какая-то часть моего разума знает, что я не руководствуюсь здравым смыслом. Я позволяю эмоциям управлять моей головой.

— Роско, — говорит Джован, — оставь нас.

Я закрываю глаза, когда мой... отец проходит рядом со мной. Он не касается меня, и я рада этому. Мои руки сцеплены мертвой хваткой. Тётя Джайн сжимает мою руку и наклоняется ближе, следуя за ним к выходу.

— Ты заслуживала знать, моя дорогая, — шепчет она.

Я открываю глаза и поражаюсь ясности её взгляда. В следующий момент, когда она поворачивается к двери, ясность снова исчезает.

Находящиеся в палатке смотрят на меня. Тайная дочь Роско. Нежеланная дочь Татум. Метис. Брошенная. Подвергшаяся насилию. Я моргаю. У меня есть ещё один брат. Это лучшая часть среди той кучи дерьма, которую только что вывалили мне на голову.

Мысль о более тесной связи с Аднаном радует. И нервирует. Интересно, что он думает обо мне теперь, когда знает о давнем секрете своего отца.

Я прочищаю горло. Вздрагиваю, когда Джован начинает говорить:

— Передайте приказ, чтобы армия уходила с первыми лучами солнца, — говорит он.

Все присутствующие в суматохе разбегаются, пытаясь избежать неловкости.

Меня подталкивают, когда уходят. Аквин ненадолго кладёт руку мне на плечо, а я ловлю сочувственные взгляды нескольких друзей. Оландон подходит и крепко обнимает меня, но я не отвечаю.

Шок. Я в шоке.

А потом Джован подводит меня к своему большому креслу и усаживает на колени, прижимая к себе.

— Ты знал? — мой голос глух.

— Я подозревал, — говорит он. — С момента твоего появления Роско вёл себя странно.

— Ты не сказал мне.

Он кладёт подбородок мне на макушку.

— Если бы это был я, я бы хотел сообщить такое своей дочери в подходящее время. И я не был до конца уверен. Он не признался мне.

Гадаю, стоит ли злиться на то, что Джован скрыл это от меня. Но это потребует энергии для борьбы, которой у меня сейчас, похоже, нет.

— У Роско было множество шансов сказать мне, но он этого не сделал. Не сказал мне. Не когда он стоял рядом со мной на первом балу и целых полчаса рассказывал мне о музыкальных инструментах. Не когда меня чуть не стошнило, прежде чем я показала своё лицо совету. Не когда я была явно расстроена тем, что Драммонд может быть моим отцом.

— Он совершил ошибку. Как и все мы порой.

Я зажмуриваюсь.

— Знаю, я не... рационально подхожу к этому. Думаешь, я слишком остро реагирую?

Джован вздыхает и целует меня в макушку.

— Олина, тебе всегда говорили, что эмоции нужно отодвигать на второй план. Всю жизнь тебе говорили, что чувства — это слабость. Впервые за всё время ты реагируешь так, как отреагировало бы большинство людей. Кого волнует, что ты остро реагируешь или не рациональна? Неважно, знал ли Роско, что ты его дочь до того, как ты оказалась в Гласиуме, но он чертовски точно узнал после. Он может некоторое время терзаться чувством вины; ублюдок заслужил это за то, что повёл себя как трус. Ты можешь чувствовать только то, что чувствуешь. Если тебе нужно винить Роско, или испытывать разочарование, или горечь, или ярость, так делай это. Не чувствуй себя обязанной кому-то, потому что твой разум хочет переварить эту кучу дерьма определённым образом.

Когда я осознаю его слова, по моим щекам текут слёзы. Мне хочется кричать и вопить. И я чувствую вину относительно этого. То, что произошло сегодня, разбередило гноящуюся рану, в которой виноват не только Роско. Но, может быть, мне нужно поступить так, как сказал Джован, и не пытаться рационализировать свои чувства. Честно говоря, это одна из проблем, с которой, я думаю, я не смогу разобраться самостоятельно. Это новое и неприятное для меня чувство.

Он не настаивает на разговоре, и я молчу. Мои мысли мечутся, и я не могу остановиться на одной теме.

Моё внимание привлекает грудь Джована, которая прижимается к моей щеке. Затем я замечаю его бёдра под собой. Он рассеянно прочищает горло, не замечая изменения хода моих мыслей. Звук негромкий, и по какой-то причине он напоминает мне о том, как сильно я в нём нуждаюсь. Я поднимаю голову и прижимаюсь ртом к его рту в яростном, всепоглощающем поцелуе. Сначала он удивляется, но потом включается — он всегда был быстрым, мой Джован. Поцелуй — бездыханный, неистовый, и мы оба задыхаемся.

— Я хочу тебя, — говорю я.

Ответ в его глазах. Он тоже хочет меня.

* * *

Я просыпаюсь с мутным взглядом, и вижу, что поверх меня дремлет обнажённый Джован. Это будет лучшая часть моего дня, поэтому я не спеша запоминаю упругие линии его ног, торса и рук, позволяя убаюкать себя спокойным вздыманием и опаданием его груди. Я следую взглядом по его челюсти и вспоминаю прошлую ночь.

Сегодня мы выступаем.

Спустя несколько часов я сижу верхом, окружённая бойцами из казарм и несколькими членами делегации.

Среди них нет Аднана. И я не видела Роско. Пока что меня вполне устраивает существование в отрицании. На самом деле, я не могу представить себе время, когда мне захочется поговорить с Роско или даже накричать на него, не говоря уже о том, чтобы попытаться понять и простить его.

К счастью, я во главе армии. Это почти такой же хороший отвлекающий манёвр, как Король Гласиума. Сегодня он мне улыбается. Джован не едет на дромеде, предпочитая идти пешком. Но он часто оборачивается, и я быстро отвечаю на его взгляды застенчивой улыбкой.

Передо мной расстилается луг Первой Ротации, и я жажду пустить свою дромеду вскачь.

Я подъезжаю рысью к Малиру, который движется чуть позади своего Короля.

— Малир, разведчики видели какие-нибудь признаки сил моей матери? — спрашиваю я.

— А что? — спрашивает он, прищурив глаза.

Я ухмыляюсь.

— Я хотела бы пронестись галопом по лугу.

Я назвала дромеду Отари.

— Она будет в безопасности? — спрашивает Джован.

Малир оглядывает местность вокруг.

— Мне не сообщали ни о чём таком.

Это единственный ответ, который я получу от слишком осторожного командира. Не дожидаясь реакции Джована, я разворачиваю кобылу и упираюсь пятками в её бока. Она рывком уносится прочь от армии.

Это словно сон.

За моей спиной развиваются волосы, а я хочу мчаться быстрее. Я прижимаюсь к спине дромеды. Она вытягивает шею вперед, её копыта стучат по потрескавшейся земле. Я выпрямляюсь и закрываю глаза — от меня не ускользает ирония — чтобы полностью прочувствовать момент. Я широко раскидываю руки.

Этого недостаточно. Джован убьёт меня.

Собрав свои одежды, чтобы не споткнуться, я встаю на колени, а затем поднимаюсь в положение стоя, поставив ноги ниже плеч Отари. Зверь подо мной качается из стороны в сторону, а мощные мускулы несут нас через высокую траву с головокружительной скоростью.