ГЛАВА 18

— Наша уязвимость заключается в том, что продовольственные склады разбросаны по пяти секторам. Нам нужно выделить время, чтобы переместить склады в одну зону. Для их защиты.

Роско кивает в ответ на замечание Джована.

— Драммонд сообщил, что им удалось обезопасить продовольственный сарай в этой ротации, но он пуст.

Оставшиеся позади члены нашей группы сегодня утром вернулись в лагерь Первой Ротации.

— Татум не оставила бы еду в пределах досягаемости, — произносит Оландон от входа в палатку.

— Во Второй Ротации тоже не будет еды? — спрашивает Джован моего брата.

Оландон поднимает бровь в сторону Риана.

— Это вероятно, Джован Король Гласиума. В худшем случае наши стратеги будут готовы к осаде, — отвечает Риан.

— Но почему они не опустошили все склады? — недоумеваю я.

— Не хватило времени, — отвечает Осколок. — Прошло не так много времени между тем, как они побывали в Гласиуме и мы оказались здесь. Не тогда, когда вам нужно переместить сотни людей и ресурсы, необходимые для выживания

Я равнодушно хмыкаю.

— Словно она даёт нам еду. Это было сделано, чтобы дать нам чувство ложной безопасности? И почему она хочет, чтобы мы ослабили бдительность?

— Ты думаешь, тут нечто большее? — спрашивает Роско.

— В этом замешана Аванна, поэтому можно предположить, что Олина права, — отвечает Джован.

Я улыбаюсь ему, но он не улыбается в ответ.

Он постукивает пальцами по карте перед собой.

— Также нам нужно переместить деревенских жителей в безопасное место.

— Шестая Ротация должна подойти, — говорит Оландон. — Таким образом, если нас погонят обратно в Первую, люди не пострадают.

Аквин искоса смотрит на меня, и я наклоняю голову. Он видит изменения в Оландоне. Мой брат никогда бы не внёс такое предложение до того, как покинул Осолис.

— Роско, Драммонд, — рявкает Джован. — Проследите, чтобы всё было сделано.

— Мой Король, — бормочут они и тут же удаляются.

Джован смотрит на меня поверх своей руки. Его кулак находится перед его ртом. Как же мне хочется прижаться к его губам. Я поднимаю взгляд и замечаю проблеск смеха в его голубых глазах. Давненько я его не видела.

— У нас не будет иного выбора, кроме как отправиться в поход в Третью Ротацию, как только безопасность продовольствия будет обеспечена. Чем дольше мы будем ждать, тем сильнее сократятся наши запасы, — говорит он.

— Ире могут поставить ещё, — говорю я.

Он потирает рукой нижнюю губу, а я смотрю.

— Не для пятнадцати сотен человек.

Его рот искривляется в улыбке.

Мои глаза встречаются с его... Он делает это нарочно?

Он приподнимает бровь. Так и есть!

Я улавливаю, как Аквин раздражённо вскидывает брови, и прочищаю горло.

— Ты прав, — я наклоняюсь вперёд и обвожу пальцем периметр Осолиса на карте. — Так будет лучше всего. По внешнему краю, расходясь внутрь. Если мы пойдём сначала к центру, есть риск, что они могут отрезать нас, продвигаясь через заросли. Ландон?

— Согласен, — заявляет брат.

— Риан, — зову я.

— Татум, — отвечает он.

Я стараюсь не выказать своего удивления.

— Каковы твои предположения о силе армии Аванны? — спрашиваю я.

Я слушаю, как он высказывает свои догадки, мысленно ругая себя за то, что задала вопрос. Может, мне стоит дать Аквину ещё одну трость? Я погрязла в дурных привычках. В привычках, которые я люблю. Но, тем не менее, это плохие привычки. У меня и так много проблем, чтобы ещё оскорблять каждого встречного Солати неуместными вопросами.

— Во дворце есть те, на кого мы можем положиться, — говорю я.

Риан переводит взгляд.

— Если они ещё живы, Татум Олина, тогда да. Но выяснить, живы ли, у меня нет возможности.

— Очень хорошо. Спасибо.

Он кланяется и выходит вместе с Оландоном. Я поднимаю палец в сторону Аквина, и он один раз кивает, прежде чем тоже уйти. Теперь то, что я упустила.

— Мы, в самом деле, делаем это, — говорю я, чтобы заполнить тишину.

Джован наблюдает за мной, его взгляд бегает по моей фигуре. Это допустимо, пока мы не говорим обо всём, о чём должны поговорить?

Я потягиваюсь и откидываю волосы назад. Они грязные и пропахли дымом. Не зря я раньше мылась каждый день. Широко раскрыв глаза, я выпрямляюсь.

Встревоженный Джован делает то же самое.

— Что такое?

— Источники, — с ликованием говорю я.

Он мрачнеет.

— Подземные?

Не обращая внимания на отсутствие энтузиазма, я бросаюсь вперёд и хватаю его за руку.

— Ты их ещё не видел.

— Возможно потому, что сейчас происходит то, что называется войной.

Я фыркаю.

— Но теперь у нас будет как минимум неделя до следующего перехода. Поверь мне, ты должен их увидеть.

Он выдёргивает руку из моей хватки. Я в замешательстве смотрю вверх, а он тем временем отворачивается от меня.

— Не проси меня об этом. Я видел достаточно. Я не могу смотреть, какой счастливой делает тебя этот мир. И насколько мне в нём нет места.

Его спина напряжена. Шея вытянута. Я открываю и закрываю рот, смотря на него.

Я должна сделать шаг к нему. Я должна поговорить с ним сейчас, раз уж он завёл разговор.

Но всё, что я могла бы сказать, было бы ложной уверенностью, и то, что я храбра в большинстве вещей, не означает, что я могу быть храброй сейчас.

Я выбираю путь трусости, сбегаю от него и оставляю мужчину, которого люблю, в одиночестве.

Я иду так быстро, как только могу, чтобы это не вызвало тревогу у других. Даже сейчас, когда отношения с Джованом в разладе, часть моих мыслей всё ещё занята тем, что наши проблемы могут символизировать для остальной части его армии. Должно быть видно, что Брума и Солати работают вместе. Мы с Джованом должны вести себя так, будто влюблены друг в друга как никогда. Но Джован никогда не согласится на такую уловку, пока между нами всё... как бы оно ни было.

Оберон и Очаве сидят снаружи своей палатки и, широко раскрыв глаза, смотрят на работу дозорных. Их палатка стоит рядом с моей и Оландона. Близнецы прекрасно отвлекут меня от боли в груди.

— Очаве, Оберон, — зову я.

Моё сердце замирает, когда обе головы поворачиваются в сторону моего голоса. Я опускаюсь на колени и заключаю их в объятия. Оберон расслабляется в моих объятиях, но его отдёргивает Очаве.

Я моргаю, глядя на более буйного из близнецов. Что это было?

Очаве сжимает челюсти, и между близнецами происходит безмолвный разговор, прежде чем любознательный близнец на моих руках тоже отстраняется, избегая моего взгляда.

Что происходит? Я прокручиваю варианты в голове и предполагаю, что им сказали, что я наполовину Брума и что это значит. Иначе с чего бы им вести себя так странно? Я решаю проигнорировать этот момент. Судя по тому, как хмуро Очаве смотрит на меня, он не сможет долго хранить молчание.

— У меня голубые глаза, — говорю я.

Оберон непременно воспользуется случаем и расспросит меня о них миллион раз. Конечно, его карие глаза загораются, он открывает рот, но в следующее мгновение на его юном лице вспыхивает ужас, и рот с хлопком закрывается.

Очаве сжимает рукой предплечье Оберона. В знак предупреждения? Что с ними случилось? Впервые я осматриваю их с головы до ног. Я отбрасываю свои воспоминания о том, как они должны выглядеть, и смотрю по-настоящему. Я пододвигаюсь ближе, детально разглядывая Оберона.

К тому времени, когда я замечаю шрамы, я нахожусь уже почти нос к носу со своим младшим братом.

За границами его верхней губы равномерно расположены маленькие точки. Я в ужасе обвожу точки вокруг его рта и вижу, что они тянутся и под нижней губой. Я сажусь на корточки. Какой инструмент мог вызвать это?

Судя по тому, как оба мальчика сидят, застыв от ужаса — я вижу, как неровно бьётся пульс на шее Оберона, — и по тому, что Очаве так защищает своего близнеца, это очевидно. Кто-то причинил им боль. Я протягиваю дрожащую руку и глажу шрамы. Оберон не вздрагивает, но на его широко раскрытых карих глазах наворачиваются крупные слезы.

— Что с вами случилось? — мой голос ломается.

Он переводит взгляд на Очаве, который решительно качает головой.

— Не отвечай. Это уловка.

По лицу Оберона стекают слёзы.

— Но это Лина.

Очаве смотрит на меня, скрестив руки на груди и нахмурившись.

— Ага. И она бросила нас.

Мою грудь пронзает боль. Они думают, что я их оставила? Я подхожу ближе, качая головой.

— Я не бросала вас. Я люблю вас обоих. Меня забрали. И...

— Ты не взяла нас с собой, — говорит Оберон, глядя в землю.

Моё горло сжимается так сильно, что слова произносятся с трудом.

— У меня не было выбора.

И я бы не стала этого делать, в любом случае. В то время я думала, что отправляюсь насмерть. Мать ненавидела меня. Они должны были быть тут в безопасности.

Очаве рукой тянется к Оберону, и я с замиранием сердца наблюдаю, как мальчики без слов утешают друг друга.

— Я не причиню тебе зла за то, что ты говоришь. Я никогда не обижу вас. Я ваша сестра. Я люблю вас и буду всегда любить, — я сглатываю. — Я бы хотела знать, что произошло, если вы решите со мной поделиться.

Очаве по-прежнему качает головой, но Оберон смотрит прямо на меня, не обращая внимания на настойчивое пожатие руки его близнеца.

— Я задавал слишком много вопросов.

Я позволяю проявиться недоумению.

Очаве наклоняется, загораживая меня от Оберона.

— Никто, кроме нас. Мы сказали, никто, кроме нас, — шепчет он.

Его слова разрывают меня на тысячи кусочков. Мой непоседливый Очаве научился отгораживаться от других, чтобы выжить. Это урок, от которого я всю жизнь оберегала Оландона, но не смогла спасти младшего из моих братьев.

— Чаве, всё в порядке. У неё есть армия, которая убьёт мать.

Я не вижу ничего плохого в его словах, но они показывают, как было извращено наше детство.

Очаве замирает, не убеждённый. Он вздыхает и поворачивается ко мне. Из уст семилетнего ребёнка вырывается чужеродный звук.

— Дядя Кассий тоже должен умереть, — говорит он.

На меня оседает угрожающее спокойствие, неуловимое и многообещающее. В этот момент я понимаю, что, сколько бы времени это ни заняло, даже если бы я лишилась всех своих конечностей, я каким-нибудь образом протащила бы себя обратно даже после смерти через два мира, чтобы убить своего дядю, потому что он обидел моих мальчиков.