Повествования о современной Японии, которые Кей Кога и Саори Катада рассматривают в главе 4 в более широкой исторической перспективе, являются почти обратной симметрией панисламской истории в том смысле, что они выражают, прежде всего, постоянную одержимость национальной сингулярностью. Как "лиминальная держава", сидящая на краю Тихого океана и расположенная между Востоком и Западом, повествование о Японии на международной арене и в рамках глобальной истории современность почти всегда была уникальностью Японии. От реставрации Мэйдзи (1868) до эпохи Рэйва (2019-), будь то восходящая или угасающая держава, похожая на американские горки историческая траектория Японии никогда не превращалась в историю, нацеленную на универсальное значение. Доминирующим нарративом японских достижений был нарратив единственной азиатской нации, сумевшей модернизироваться и милитаризироваться в доминирующем западном мире в начале 1900-х годов, а в 1980-х годах - экономического джаггернаута, который навсегда сохранил свою уникальную пацифистскую идентичность после 1945 года. Хотя успехи Японии как вестернизированной современной державы в конце XIX века и "экономическое чудо" в конце XX века вдохновили реформистские правительства в Азии, де-факто японская модель не привела к созданию нарратива регионального масштаба, не говоря уже об универсальном. Эта неспособность выйти за рамки национальной уникальности, утверждают Катада и Кога, стала вечной дилеммой для самоопределения Японии как глобального игрока.
Между тем, на протяжении того же исторического отрезка времени, в течение которого происходила планетарная экспансия западного могущества, рост нарратива глобальной современности с его главными тропами политического и научного прогресса вызывал ожесточенные споры в Европе. Глава 5, написанная Жаном-Франсуа Дроле и Майклом Уильямсом, посвящена раскопкам реакционного нарративного ответа на историю о либеральном будущем, который сформировался в результате этого раннего внутриевропейского противостояния и создал репертуар, чья длительная политическая актуальность особенно заметна сегодня. Когда-то считавшиеся изжившим себя пережитком прошлого, радикальные правые действительно вновь появились в начале XXI века как один из наиболее ярких и, по мнению многих, наиболее тревожных вызовов современному мировому порядку. В книге "Написание правых" Жан-Франсуа Дроле и Майкл Уильямс прослеживают исторические корни этого возрождающегося направления радикального кон-серватизма. Хотя эти движения часто рассматриваются как "коленная реакция" на глобализацию, авторы утверждают, что современные радикальные правые также имеют свой собственный интеллектуальный авангард, который мобилизует давние исторические нарративы и интеллектуальное наследие для создания идеологически и эмоционально сильных атак на либеральные институты и рациональность правительства. Только принимая эти нарративы всерьез, можно прийти к согласию с сегодняшними радикальными правыми и разработать убедительные и эффективные ответы на них.
В следующих двух главах рассматриваются нарративные траектории двух крупных международных акторов, Китая и Индии, которые за несколько десятилетий до того, как стать широко известными членами группы БРИКС, создавали свои собственные истории глобального, состоящие из густой исторической текстуры. В главе 6 Рана Миттер прослеживает изменение китайских представлений о "глобальном" как выражается в эволюции представлений о месте Китая в мировом порядке. Глава начинается с Цзян Тинфу, одного из выдающихся мыслителей-бюрократов послевоенной эпохи, который пытался определить место Китая в эпоху Бреттон-Вудса. Затем исследуется то, как коммунистический Китай создал последовательность видений глобального порядка, которые порой противоречат друг другу: Идея Мао Цзэдуна о трех мирах, взгляд Дэн Сяопина на Китай как на страну, которая будет играть сдержанную роль в мире, и новое восприятие глобального в двадцать первом веке, когда Китай стремится создать представление о себе как о глобальном акторе. Далее в главе рассматриваются два основных дискурса в современном Китае, которые пытаются представить его в качестве основополагающего члена глобального порядка. Один из них - это идея Китая как "государства-цивилизации", которая опирается на его более длительную историческую траекторию для определения его роли в настоящем. Другая - концепция Китая как "послевоенного" государства, которое претендует на владение порядком после 1945 года благодаря своему вкладу во Вторую мировую войну. В целом Рана Миттер подчеркивает протеиновый характер китайского нарратива о глобальном, обнаруживая при этом постоянный фактор: поиск дискурса, который выдвигает на первый план роль Китая в глобальном порядке, определяемую не только как вопрос власти, но и как вопрос моральной устойчивости в анархическом мире.
Переходя к соседнему Китаю, Итти Абрахам в главе 7 раскрывает набор нарративных динамик, которые усложняют стандартный рассказ об автопортрете Индии как игрока на мировой сцене, то есть о постколониальном неприсоединившемся лидере, превратившемся в суверенную державу, вдохновленную реальной политикой. Либеральное, светское и антимилитаристское наследие Ганди и Неру было вытеснено, согласно этой версии, силами соответствия жестким материалистическим концепциям власти - этот сдвиг легко отображается на подъеме нелиберального внутреннего общественного движения, стремящегося идентифицировать Индию как индуистскую мажоритарную нацию. Вместо простого линейного повествования о переходе от принципиальных различий к агрессивному конформизму Абрахам предлагает сначала предположить, что первичная ось референции Индии к миру по-прежнему опосредована через идею (великой) цивилизации. И различие, и конформизм обязаны своим происхождением колониальной озабоченности и дебатам о цивилизационном статусе Индии. Более того, отношения Индии с миром всегда были глубоко амбивалентными. Стремление к международному миру и влечение к нему соседствуют с народным возмущением по поводу обращения с индийцами за рубежом, подчиненный космополитизм сталкивается с неуверенностью элиты. Эта амбивалентность является продуктом неразрешенного напряжения между Индией как глобальной нацией и Индией как территориально ограниченной международной персональностью, ищущей признания со стороны международного общества. Индийские "нарративы глобального" также формируются под влиянием диаспорального опыта и воображения (глобальной нации), которые одновременно и беспокоят, и информируют концепции ученых и интеллектуалов, стремящихся объяснить и соединить Индию с миром.
В последних двух главах анализируются нарративы глобального на обширных временных и пространственных отрезках, которые сегодня говорят о двух основных вызовах для правительств и управления в XXI веке: спирали социально-экономического неравенства, с одной стороны, и вспыхивающих столкновениях научно-технических воображений (затрагивающих целый ряд вопросов - от изменения климата до профилактики Ковид-19), с другой. Глава 8 Джереми Адельмана представляет собой исследование того, как люди из стран, которые мы сегодня называем Глобальным Югом, разработали нарратив о своем месте в мировой экономике как об отсталых, неразвитых, примитивных версиях современных обществ тех стран, которые мы сегодня называем Западом. Эта глава представляет собой интеллектуальную историю глобальной экономической интеграции, рассмотренную с точки зрения периферийных стран, и охватывает период с конца XIX века до конца XX. Глава делает три основных утверждения о нарративах внутренней интеграции: во-первых, чувство периферийности переросло в критику мировой экономики и требования перераспределения средств от богатых обществ мира к слаборазвитым странам в качестве способа "догнать". На этом пути латиноамериканские, африканские и азиатские мыслители в разной степени описывали источник своих патологий и оправдывали консенсусные или конфронтационные средства для изменения глобального баланса. Этот призыв к перераспределению стал нарративом глобальной справедливости, одновременно критикой капитализма (даже если многие голоса хотели национального капитализма) и источником давления на новые институты и политику. Во-вторых, это глобальное видение перераспределительной справедливости стало движущей силой идеи развития, начиная с ее зарождения в 1930-х годах и заканчивая первым десятилетием XXI века, как нарратива о способности к инженерным изменениям и управлению временем. Наконец, развитие было для глобальной распределительной справедливости тем же, чем велфаризм и социализм были для идеи национальной распределительной справедливости. Как таковые, эти два понятия имели свёрнутую историю с 1880-х годов, достигли своего пика в 1960-х годах и с тех пор одновременно отступали.
Впечатляющий прогресс глобальной интеграции в конце XIX века был поддержан и, диалектически, подпитывал технологические и научные инновации, которые, в свою очередь, вызвали фундаментальные вопросы об организации обществ. В главе 9 Дэниел Деудни рассматривает большие дебаты о технологиях и Земле, которые разворачивались с нарастающим ожесточением с середины двадцатого века. Он утверждает, что современные дискуссии о "столкновении цивилизаций", основанные на культурных различиях, заслоняют более важное глобальное доминирование материальной цивилизации, основанной на современной науке и ее технологическом применении. Эта материальная цивилизация преобладала благодаря своей превосходной способности генерировать богатство и власть. Но с появлением новых мощных сверхтехнологий, таких как ядерное оружие, и "большим ускорением" воздействия человека на биосферу, предположения, программы и траектории научно-технического модерна (НТМ) и его миропорядка все чаще ставятся под сомнение. Поскольку столкновения по поводу технологического выбора и воздействия на окружающую среду становятся все более распространенными, дискурсивное оспаривание стало характеризоваться новым спектром технополитических позиций, простирающихся от прометеев и техно-оптимистов на одном конце до водолеев и друзей Земли на другом. Эта возникшая ось спора все больше вытесняет старую конфигурацию "левые-правые". Критики СТМ также предлагают альтернативный путь современности, "цивилизацию гринпис" или "научно-технологическую современность Земли" (STEM). Столкновения между этими двумя современностями все больше определяют политику на всех уровнях и во всех сферах. По мере усугубления изменения климата и дальнейшего развития и распространения мощных насильственных технологий это цивилизационное дискурсивное столкновение будет занимать все более центральное место в политике.