Ориентация на экспорт, особенно в Латинскую Америку

Примерно к 1880 г. имперская геология - наука, имеющая исключительно практическое значение, - занималась поиском месторождений полезных ископаемых во всех частях света: марганца - главного стабилизатора стали - в Индии и Бразилии, меди - в Чили, Мексике, Канаде, Японии и Конго, олова - в Малайе и Индонезии. С XVII века и до 1914 года Мексика была крупнейшим в мире производителем серебра, которое ЮАР получила по отношению к золоту. Чили была основным источником селитры, необходимой в то время для производства взрывчатых веществ, а в 1879-83 гг. она даже вела войну с Перу и Боливией за месторождения в приграничных районах. Многие из этих природных ресурсов были в изобилии и в Северной Америке - регионе, наиболее обеспеченном промышленными ресурсами. За пределами Европы запасы полезных ископаемых редко становились плацдармом для промышленного развития по западному образцу; зачастую они разрабатывались иностранным капиталом в экспортных анклавах, не меняя при этом национальной экономики в целом. То же самое можно сказать и о производстве и экспорте аграрного сырья для каучуковой, мыловаренной, шоколадной и других отраслей промышленности. За два десятилетия до Первой мировой войны олово и каучук сделали британскую Малайю особенно богатой колонией; производство там лишь частично находилось в руках международных корпораций, а китайское меньшинство играло важную предпринимательскую роль.

Новый спрос европейской и американской промышленности вызвал появление экспортных отраслей во многих странах мира, независимо от того, были ли они формальными колониями или нет. В Латинской Америке это положило конец многовековому господству драгоценных металлов в заморской торговле. В ряде стран на смену серебру и золоту пришли новые товары: Перу, классическая страна серебра, после 1890 г. стала важным поставщиком меди для электротехнической промышленности, так что к 1913 г. на ее долю приходилась пятая часть всех экспортных поступлений. В Боливии серебро также утратило свое значение, уступив место олову, которое к 1905 г. составляло 60% экспорта. Чили впервые появилась на мировом рынке как производитель меди, но переход на селитру привел к тому, что к 1913 году на этот минерал приходилось 70% всего экспорта. Однако, несмотря на эти изменения, специализация на небольшом количестве товаров оставалась отличительной чертой многих латиноамериканских экономик. Экспорт, включавший также кофе, сахар, бананы, шерсть и каучук, способствовал росту экономики, но чем более узким был ассортимент продукции, тем более уязвимой была страна к колебаниям цен на мировом рынке; гуановый бум в Перу закончился крахом перед началом великой мировой экспансии тропического сырья. Только Аргентина сумела в достаточной степени распределить риски за счет диверсификации до 1914 года. Имея менее 10% населения Латинской Америки, она в то время была самым успешным экспортером региона и обеспечивала почти треть экспорта. Другими факторами макроэкономического успеха экспортной ориентации были: (1) производство осуществлялось на трудоемких семейных предприятиях, сохранявших прибыль внутри страны и относительно равномерно распределявших ее в обществе, или (2) доминирующей формой были плантации и шахты, на которых в основном работали низкооплачиваемые наемные рабочие и которые принадлежали иностранным компаниям, переводившим большую часть своей прибыли за рубеж. В целом второй тип был менее выгоден, чем первый, для национальной экономики и общего развития общества. Если в рамках второго типа и происходил рост, то он зачастую ограничивался изолированными анклавами и не оказывал стимулирующего воздействия на другие отрасли экономики. Исключением из этого правила стала только Южная Африка.

Не каждая индустриализирующаяся страна использует свои возможности наилучшим образом. В ХХ веке есть несколько примеров неудачных стратегий индустриализации, не учитывавших местную специфику. Что касается экспортных экономик, то на всех континентах постоянно возникает вопрос, была ли полученная прибыль направлена на инвестиции в промышленную переработку, т.е. был ли прирост производительности труда в экспортных анклавах перенесен в неэкспортные сектора экономики. Нельзя говорить о какой-либо автономной индустриализации, если отрасли, о которых идет речь, не обслуживают в основном внутренний рынок. В Латинской Америке до 1870 года такое случалось редко. В дальнейшем, по крайней мере в некоторых странах, экспортные доходы распределялись в обществе таким образом, что покупательная способность населения повышалась. Распространение железных дорог традиционно решало проблемы заторов, а освоение электрических технологий устраняло энергетические узкие места. Как и почти во всех других регионах мира, текстильная промышленность присутствовала и в районах, где не было местных запасов хлопка или шерсти. Одежда нужна всем, и правительства периферийных стран, боровшиеся за введение защитных тарифов, делали это в первую очередь для того, чтобы не допустить импорта текстиля. Кроме того, относительно высокая степень урбанизации во многих регионах Латинской Америки создавала пространственную концентрацию рынка вблизи мест расположения текстильных фабрик.

В 1913 году из всех латиноамериканских республик наиболее высоким уровнем индустриализации отличалась Аргентина (где текстильная промышленность была на втором месте), за ней следовали Чили и Мексика. Однако тяжелая промышленность в регионе практически отсутствовала, доминирующими отраслями были пищевая и стимулирующая, затем текстильная. Хотя на ранних этапах индустриализации уровень импорта потребительских товаров по сравнению с машиностроением (включая железнодорожные пути и подвижной состав) снизился, так что из Европы пришлось удовлетворять только спрос на предметы роскоши, более сложная промышленная структура не возникла нигде. Даже такая крупная страна, как Бразилия, достигшая на какое-то время высоких темпов роста, не смогла вырваться из порочного круга бедности и стимулировать промышленность за счет роста внутреннего спроса. И ни Бразилия, ни какая-либо другая страна не достигли уровня промышленного производства, способного выйти на экспортные рынки. Нигде ремесло или (широко распространенная) протоиндустрия не стали подготовительным этапом к автономной индустриализации, а во многих малых странах индустриализация даже не началась. Почему странам Латинской Америки не удалось вписаться в индустриальную динамику Западной Европы, Северной Америки и Японии до экспериментов с государственным импортозамещением в период между двумя мировыми войнами? Этот вопрос остается без ответа.

Затрудненный старт Китая

Мы не ставим перед собой задачу систематически объезжать весь мир в поисках свидетельств появления новых отраслей. Достаточно нескольких ярких примеров. Не менее интересным, чем контрфактическая проблема "большого расхождения" - почему Индия и Китай не совершили свою промышленную революцию до 1800 г., - является тот факт, что они начали индустриализацию чуть более ста лет спустя. В Китае, с его большими традициями домеханического ремесленного производства и широко распространенной протоиндустриализацией, не было прямого пути от более древних форм технологии и организации к современному фабричному производству. До 1895 г. иностранцам не разрешалось создавать промышленные предприятия на территории Китая, даже в портах, с которыми заключались договоры; те немногие из них, которым все же удалось начать работу, имели малое значение. На этом первом этапе индустриализации Китая государство взяло в свои руки рычаги управления. Начиная с 1862 г. губернаторы нескольких провинций, а не императорский двор, приступили к реализации ряда масштабных проектов, в которых использовались иностранные технологии и консультанты: сначала оружейные заводы и верфи, затем в 1878 г. - крупная угольная шахта в Северном Китае, чуть позже - несколько хлопкопрядильных фабрик, а в 1889 г. - металлургический завод Ханьян в провинции Хубэй. Главным мотивом такой политики была оборонительная направленность: 70% капитала направлялось на предприятия военного значения. Было бы слишком упрощенно списывать все эти ранние инициативы на неудачу. Большинство из них показывает, что Китай был вполне способен освоить современные технологии, а Ханьянг в первые несколько лет после начала производства в 1894 году был фактически самым крупным и современным металлургическим заводом в Азии. Правда, проекты были нескоординированными, ни один из них не стал полюсом роста даже в рамках региональной стратегии индустриализации. До начала китайско-японской войны 1894-95 годов, закончившейся оглушительным поражением, Китай приступил к индустриализации, но еще не нашел пути к полномасштабным промышленным преобразованиям.

После 1895 г. ситуация усложнилась и стала более динамичной: компании из Великобритании, Японии и других стран открыли промышленные предприятия в Шанхае, Тяньцзине, Ханькоу и ряде других крупных городов. В условиях значительного бездействия государства китайские предприниматели не опустили руки, а начали конкурировать с иностранными интересами практически во всех современных секторах экономики. Пароходный транспорт был введен довольно рано, в 1860-х годах, сначала китайским государством, а затем частными фирмами. Шелковая промышленность, которая с XVIII века была одной из ведущих экспортных отраслей страны, также быстро освоила новые угольные и паровые технологии. Но поскольку японские конкуренты сделали то же самое и более методично работали над повышением качества и объема выпускаемой продукции для мирового рынка, во втором десятилетии ХХ века Япония выиграла борьбу за международных покупателей. Основной отраслью промышленности и в Китае - за исключением Южной Маньчжурии, ставшей после 1905 г. японским центром угледобычи и сталелитейной промышленности, - было хлопкопрядение. К 1913 г. из всех прядильных фабрик, работавших на территории Китая, 60% принадлежали китайцам, а 27% и 13% находились в руках европейских и японских корпораций соответственно. Однако накануне Первой мировой войны хлопчатобумажная текстильная промышленность Китая была еще недостаточно развита: в стране было установлено 866 тыс. веретен, в то время как в Японии - 2,4 млн, а в Индии - 6,8 млн (примерно столько же, сколько во Франции). Только военный бум поднял этот показатель до 3,6 млн. В 1912-1920 гг. темпы роста современной китайской промышленности были одними из самых высоких в мире, так что к концу десятилетия были заложены некоторые основы индустриализации - относительно слабые, но способные развиваться. Внутренний хаос периода военачальников, отсутствие энергичных правительств, ориентированных на развитие, и империалистическая агрессия Японии стали основными причинами того, что Китаю пришлось ждать общенационального "взлета" еще более полувека. Наиболее характерной чертой его индустриальной истории до великого подъема после 1980 г. было не осторожное развитие в позднеимперский период при минимальной государственной поддержке или вообще без нее, а торможение в 1920-х годах уже начавшегося процесса.