Если в 1860-х гг. некоторые комментаторы мрачно прогнозировали скорое истощение мировых запасов угля, то полвека спустя открытие новых месторождений обеспечило достаточное предложение и географическую фрагментацию угольного рынка, что означало, что Великобритания уже не сможет сохранить свое прежнее доминирование. Одни правительства видели необходимость в политике энергетической защиты, другие - нет. Россия не смогла создать достаточную угольную базу, в то время как Сергей Витте, министр финансов с 1892 года и архитектор поздней царской модернизации, однобоко продвигал высокотехнологичные проекты в металлургии и машиностроении. В Японии, напротив, государство поощряло добычу угля, чтобы идти в ногу с промышленностью; хотя стране, конечно, не хватало больших запасов, как в США или Китае, ее добычи на первом этапе индустриализации после 1885 года было достаточно, чтобы покрыть собственные потребности. Лишь на втором этапе, когда значительно расширилась металлообрабатывающая промышленность, качество японского угля стало недостаточным. Если Маньчжурия представляла для Японии такой интерес в качестве колонии, то одной из причин этого было то, что ее высококачественный уголь лучше подходил для карбонизации, и после 1905 года на колониальной территории, контролируемой Южно-Маньчжурской железнодорожной компанией, велась разработка месторождений. Мало найдется более ярких примеров "ресурсного империализма", то есть порабощения другой страны с целью получения контроля над сырьем, необходимым для собственного экономического развития.
В качестве примера обратной колониальной ситуации можно привести Китай. Дефицит энергии был хронической проблемой для этой густонаселенной страны, на значительных территориях которой практически полностью отсутствовали леса. Северный и северо-западный Китай располагает огромными запасами угля, некоторые из которых даже сегодня еще не открыты для разработки, и нельзя сказать, что они были неизвестны и не использовались. Уже в ранние времена они использовались для производства железа в огромных масштабах; действительно, по серьезным оценкам, около 1100 г. его производство могло превышать объем производства всей Европы (за исключением России) в 1700 г. Трудно сказать, почему такой уровень не сохранился, но в любом случае в XVIII и XIX вв. добыча угля в Китае резко сократилась, особенно потому, что месторождения на северо-западе Китая находились на большом расстоянии от торговых центров, возникших после открытия договорных портов в 1842 году. Преимущество коротких расстояний и хороших водных путей, сделавшее рентабельной добычу английского угля в столь ранний период, в Китае отсутствовало. Когда после 1895 г. крупные предприятия приступили к механизированной добыче угля, основные шахты находились под иностранным контролем, а те, что принадлежали Японии, либо отправляли свою продукцию прямо в Японию, либо на близлежащие металлургические заводы, принадлежащие японцам. Если примерно после 1914 года вновь возникшие конурбации, прежде всего Шанхай, испытывали дефицит энергии, что, предположительно, тормозило их промышленное развитие, то это было связано не только с недостаточной производительностью и колониальной эксплуатацией, но и с политическим хаосом в стране, из-за которого, например, отдельные железные дороги постоянно выходили из строя. Китай был потенциально энергетическим гигантом, но на первом этапе индустриализации он мог использовать ископаемое топливо лишь в очень ограниченном объеме. В отличие от Японии, в Китае не было центрального правительства, которое могло бы отдать приоритет энергоснабжению в своей экономической политике и стимулировании промышленного роста.
Глобальный энергетический залив
В целом к началу ХХ века в мире разверзлась глубокая энергетическая пропасть. В 1780 г. все общества на планете опирались на использование энергии биомассы, отличаясь друг от друга теми или иными предпочтениями, которые они выработали или были вынуждены выработать под давлением природных условий. В 1910-1920 гг. мир был разделен на меньшинство стран, получивших доступ к ископаемому топливу и создавших необходимую для его использования инфраструктуру, и большинство, вынужденное обходиться традиционными источниками энергии в условиях растущей угрозы дефицита . С точки зрения распределения мировой добычи угля разрыв между "Западом" и остальным миром был очевиден. В 1900 году на Азию приходилось всего 2,82% мирового производства, на Австралию - 1,12%, на Африку - 0,07%. Сравнение по странам - совсем другое дело: Япония в 1910-1914 гг. добывала в среднем больше угля, чем Австро-Венгрия, а Индия отставала совсем ненамного.
В 1910 году потребление коммерческой энергии на душу населения в США было, вероятно, в сто раз больше, чем в Китае. В то же время новые гидроэлектрические технологии позволили богатым водой странам поднять на новый уровень старый принцип водяной мельницы. Если сначала паровая машина вырабатывала энергию более эффективно, чем водяное колесо, то ко второй половине XIX века водяная турбина изменила это соотношение на противоположное. Для таких стран, как Швейцария, Норвегия или Швеция, а также для некоторых регионов Франции технология плотин и турбин с 1880-х годов давала возможность компенсировать нехватку угля. Однако за пределами Запада этими новыми возможностями воспользовалась только Япония. В определенных экологических условиях альтернатив все равно не было: на огромных территориях Ближнего Востока и Африки не было ни запасов угля, ни воды, которую можно было бы использовать для производства энергии. Например, Египет, где угля мало, а слабое течение Нила с трудом можно использовать для водяных мельниц, оказался в крайне невыгодном положении по сравнению с Японией. На первом этапе индустриализации, когда для экспортной экономики были созданы перерабатывающие заводы и частично механизированы ирригационные установки, люди все еще зависели в основном от движущей силы человека и животных. А когда в начале ХХ века на Ближнем Востоке началась добыча нефти - например, Иран, практически не имевший промышленности, впервые экспортировал топливо в 1912 году, - оно предназначалось исключительно для заграницы и не имело никакой связи с внутренней экономикой.
Паровая машина нашла множество применений, причем не все они были связаны с производством промышленных товаров. В Нидерландах он был применен довольно поздно (около 1850 г.) для осушения и строительства польдеров, причем более высокие затраты были компенсированы не столько повышением эффективности, сколько более широким контролем, который обеспечивали паровые машины. К 1896 г. только 41% мелиорированных земель все еще осушались ветряными мельницами, и этот аспект голландского пейзажа, знакомый по бесчисленным картинам "золотого века", постепенно исчез. В целом, изменение энергетического режима можно рассматривать как одну из важнейших черт индустриализации. Но это произошло не в одночасье, не в виде революции и не так рано, как можно было бы предположить на примере Великобритании. Энергетическая экономика с широкой минерально-сырьевой базой сформировалась в мире только в ХХ веке, после того как в России, США, Мексике, Иране, Аравии и других странах нефть стала использоваться наряду с углем в индустриальных странах.
Богатый энергией Запад противопоставлял себя остальному миру как более "энергичный". Культурными героями эпохи стали не созерцательные бездельники, религиозные аскеты или спокойные ученые, а практические деятели vita activa: неутомимые завоеватели, бесстрашные путешественники, неугомонные исследователи, властные капитаны промышленности. Где бы они ни появлялись, западные люди впечатляли, пугали или обманывали людей личным динамизмом, который должен был олицетворять их родное общество. Фактическая сила Запада проецировалась как сила природы и знак антропологического превосходства. Расизм эпохи не ограничился цветом кожи: он классифицировал человеческие "расы" по шкале потенциальной физической и психической энергии. По крайней мере, к концу века в неевропейском мире Запад обычно характеризовался как "молодой", а традиции коренных народов и местные правители - как "старые", пассивные и безжизненные. Патриоты молодого поколения считали, что их главная задача - оживить собственное общество, зажечь его дремлющую энергию, придать ему политическое направление. В Османской империи это были младотурки, в Китае журнал, выступающий за политическое и культурное обновление, называли "Новая молодежь" (Синь циннянь). Национализм, а иногда и социалистическая революция почти повсеместно в Азии в это время были открыты как средство самообогащения.
3 Пути экономического развития и неразвития
Хотя однозначного статистического показателя степени индустриализации страны не существовало и не существует, к кануну Первой мировой войны было достаточно ясно, кто в Европе принадлежал и не принадлежал к "индустриальному миру". По абсолютным показателям производства выделялись два гиганта: Германия и Великобритания, за ними на значительном расстоянии шли Россия и Франция, на третьем порядке - Австро-Венгрия и Италия. В пересчете на душу населения картина была несколько иной: Великобритания по-прежнему лидировала над Германией, Бельгия и Швейцария шли наравне с ней, а Франция и Швеция отставали на некоторое расстояние. Ни одна из других стран Европы не достигла и трети британского показателя промышленного производства на душу населения; Россия оказалась в самом низу лиги наряду с Испанией и Финляндией. Конечно, эти цифры, многие из которых являются оценочными, ничего не говорят нам о доходах на душу населения или среднем уровне жизни. А при ближайшем рассмотрении оказывается, что ни о какой "индустриальной Европе" в целом, в отличие от немодернизированного остального мира (за исключением США), не может быть и речи.