Определить, насколько демократична та или иная страна, далеко не просто.Бывает трудно отличить реальность от демократического фасада; критерии могут быть и нечетко смешаны - например, законодательно прописанные возможности участия в жизни общества наряду с показателями соблюдения прав человека, которые сегодня часто являются предпочтительным мерилом нравственности той или иной политической системы. Многогранный и расплывчатый для XIX века вопрос о демократии можно разделить на несколько аспектов. Здесь целесообразно использовать широкое понятие. Например, женское избирательное право как необходимое условие демократии не дало бы ни одной демократической страны в Европе XIX века, и даже активное избирательное право в 45% мужского населения - далеко не самый строгий критерий по сегодняшним меркам - существовало лишь в меньшинстве европейских стран около 1890 года.
Верховенство права и публичная сфера
И логически, и исторически образ верховенства закона обозначает любое либеральное ограничение власти в политической системе. Высокое значение, независимо от культурного контекста, придается защите личности от произвола чиновников: политическая власть должна осуществляться в соответствии с законами, которые известны и в идеале действительны для всех членов общества; некоторые из них, особенно религиозные, обязательны даже для правителя и не могут быть изменены по его воле. Эта идея не является европейским изобретением, она давно присутствует, например, в Китае и исламском мире. Но с особой силой и строгостью она оформилась в политической практике Англии, где верховенство закона стало рассматриваться как нечто само собой разумеющееся. Суть английской концепции, полностью сформировавшейся в середине XVIII века, состояла из трех пунктов: (а) профессионально подобранная и организованная судебная система, отвечающая за применение общего права; (б) реальная возможность оспорить правительственные меры в суде; (в) законодательная и судебная власть, уважающая неприкосновенность личности и собственности и свободу печати. На континенте распространение аналогичной правовой культуры заняло больше времени; основные права стали предметом обсуждения гораздо позже, чем в англоговорящих странах. В начале XIX века под верховенством закона понималась, прежде всего, независимость судебной системы, предполагающая прозрачность и защищенность судей от увольнения, а также юридическая обоснованность всех действий правительства. Основное внимание уделялось защите собственности.
На практике такие формы конституционного строя вполне могут сочетаться с "недемократическими" или даже доконституционными условиями на уровне политической системы. Например, в германских государствах верховенство закона было широко распространено еще до того, как утвердился принцип конституционного правления. Более того, по мнению некоторых теоретиков конца XVIII века, такой конституционализм был отличительной чертой "просвещенного абсолютизма", отличавшей его от тирании. Реформы 1860-х годов в России также постепенно способствовали формированию в повседневной жизни осознания "законности" (законности), которая в течение полувека будет сосуществовать с самодержавной системой.
Теоретически европейские представления о правовом государстве были перенесены в колониальные империи. Хотя к концу XIX в. специальное расистское законодательство все чаще применялось к туземцам, шансы небелых подданных британской короны на справедливый суд были не намного хуже, чем у представителей низших классов на Британских островах. Заметная роль юристов в борьбе за свободу Индии в начале ХХ века была обусловлена именно значимостью этой неполитической правовой сферы для функционирования колониального общества. Она не только делала их важными посредниками, но и открывала юристам доступ в сферу универсальных норм, обязательных для исполнения самими колониальными правителями. По крайней мере, в Британской империи верховенство права устанавливало определенные пределы колониальному деспотизму. В таких чрезвычайных ситуациях, как Великое индийское восстание 1857/58 гг. или восстание на Ямайке в 1865 г., эти правовые гарантии со скандалом отменялись. Но, тем не менее, машина империи послужила распространению британской идеи правового государства на все континенты.
Несмотря на колониальные нюансы, правовая ситуация не всегда была менее благоприятной, чем на соседних территориях, находившихся под властью коренного населения; так, например, свободная китайская пресса развивалась не в императорской империи, а в колониальных анклавах, таких как Гонконг и Международное поселение в Шанхае, где действовали британские правовые концепции. Что касается французского правопонимания, то в ходе его развития в XIX веке законности действий правительства придавалось меньшее значение. Правовой контроль над администрацией во Франции был в любом случае менее выражен, чем в Великобритании, а в колониях закон обеспечивал значительно более слабую и менее широкую защиту неевропейцев.
Важнейшей правовой особенностью США стало наличие Верховного суда, уполномоченного с 1803 г. толковать Конституцию в динамике долгосрочных конституционных изменений, не диктуемых политикой дня. Ни одно правовое государство в Европе не имело такого независимого судебного органа, в который можно было бы обжаловать решения нижестоящих судов или правительства. Однако некоторые решения Верховного суда привели к поляризации мнений и способствовали обострению политических конфликтов. Прямым результатом решения по делу Дреда Скотта в 1857 году, в котором было признано, что чернокожие никогда не смогут стать гражданами США, стало избрание на пост президента антирабовладельческого кандидата Авраама Линкольна и, как следствие, начало Гражданской войны. Тот факт, что даже решения Верховного суда не могут быть приняты без критики во имя абстрактных принципов управления, стал частью политической культуры Соединенных Штатов.
Новый политико-правовой статус гражданина стал результатом американской революции 1770-х годов: бывшие подданные британской короны должны были стать гражданами американской республики. К 1900 году представления о гражданстве получили широкое распространение и в Европе. В этом отношении ситуация того времени отличалась от рудиментарного правового государства поздней абсолютистской Пруссии или Австрии. Множественность прав уступила место идее равенства перед законом - статусу, который предполагал коммуникативную компактность и гомогенизирующие тенденции национального государства. Гражданство стало одним из западных изобретений, которое оказалось универсальным в своей культурной нейтральности. Так, в эпоху реформ Мэйдзи после 1868 года все японцы (мужского пола) были равноправными гражданами, на которых распространялось единое национальное законодательство. Некоторые права гарантировались государством: свободный выбор профессии, право на отчуждение собственности, свобода перемещения из деревни в город. В остальном Япония 1890 года не отставала от европейских моделей правового государства.
С политической демократизацией тесно связано возникновение публичной сферы общительности, устной и письменной коммуникации, находящейся в третьем пространстве между домашним уединением и церемониалом организованных государственных функций. Продолжающиеся дискуссии о "публичной сфере", которые до сих пор часто ведутся в диалоге с работой Юргена Хабермаса, впервые опубликованной на немецком языке в 1962 г., не могут нас здесь волновать: они тяготеют к забвению, поскольку рассматривают публичную сферу как элемент еще более широко понимаемого "гражданского общества", считая ее предпосылкой, а не результатом демократических форм политики. Даже в авторитарном государстве, если говорить кратко о распространенной модели, публичные пространства могут возникать в результате автономного развития общества. Там, где они не просто служат ареной для воплощения эстетических представлений о политическом, они, как правило, берут на себя определенные функции государства и способствуют выражению антиправительственной критики. В книге Хабермаса излагается общая модель, слабо привязанная к времени и пространству. Для него XVIII век в Западной Европе был одновременно и периодом становления, и золотым веком "буржуазной" публичной сферы. В XIX веке ее ключевой принцип - публичная критика - постепенно ослабел. Публичная сфера утрачивала характерное для нее промежуточное положение по мере того, как ее исходная точка - сфера частной жизни - утяжелялась манипулятивной силой средств массовой информации. К концу этого процесса рассуждающий гражданин превратился в умиротворенного культурного потребителя. Вторая, пессимистическая часть аргументации Хабермаса редко рассматривалась историками, тем более что новый интерес к коммуникативной истории заставил их искать признаки подъема публичной сферы. Их находки, столь необычайно богатые деталями, вряд ли можно свести к общему знаменателю. Но, как представляется, очевидны следующие моменты.
Первое. Существует прямая зависимость между медиатехнологиями и интенсивностью коммуникации. Там, где есть технические и экономические условия для культуры печатного слова, формирование публичной сферы не за горами. Так, мы тщетно ищем такую сферу в мусульманском мире до распространения книгопечатания в XIX веке. Но развитие технологий не всегда было самостоятельной движущей силой, иногда они могли быть теоретически доступны, но не сопровождаться спросом на печатную продукцию.