В 1863 г. разношерстная компания авантюристов и финансистов создала "научное общество" - популярный в викторианской Англии дискуссионный клуб для изучения человеческой природы. Они окрестили его "Клубом каннибалов" и повесили скелет в окне своей штаб-квартиры - белого лепного здания на лондонской улице Сент-Мартинс Плейс, 4, недалеко от Трафальгарской площади. Христианские миссионеры по соседству умоляли их убрать кости, но они отказались. В руководство группы входили такие люди, как британский исследователь сэр Ричард Фрэнсис Бертон, бывший сотрудник Ост-Индской компании. Другие были связаны с Лондонской фондовой биржей. К 1860-м годам викторианская Англия была охвачена манией, которую позже описал Энтони Троллоп в своем романе "Как мы теперь живем". Инвесторы ринулись покупать облигации железных дорог и других инфраструктурных проектов в "колониях", и им нужна была информация для оценки риска. "Те же самые люди, которые прославляли исследования Африки или строительство шахт и железных дорог в Центральной и Латинской Америке, прославляли и антропологию", - отмечает историк Марк Фландро. Однако у Бертона и ему подобных была и особая философия: они считали, что наука доказывает биологическое, умственное и социальное превосходство европейцев и американцев над другими людьми. "Дикарь в моральном и умственном отношении является непригодным инструментом для распространения цивилизации, за исключением тех случаев, когда он, подобно высшим млекопитающим, низведен до состояния рабства", - писал Август Лейн Фокс Питт-Риверс, служивший в колонии британской армии и член Каннибальского клуба.

Самозваные антропологи отступили от этой расистской позиции - правда, уже после Гражданской войны в США, когда Клуб каннибалов объединился с другой группой самозваных "этнологов", возглавляемой квакерами (которые вели кампанию против рабства), и создал Королевское антропологическое общество. Однако викторианские академики оставались приверженцами эволюционной концепции. Так было и в Америке: в 1877 году Льюис Генри Морган, бизнесмен и по совместительству ученый из Рочестера (штат Нью-Йорк), опубликовал книгу "Древнее общество", в которой утверждал, что «все общества проходят одни и те же стадии в своей эволюции... от более простых форм организации - семей, братств, племен - до современных сложных национальных государств». Один из сторонников Моргана, Джон Уэсли Пауэлл, бывший американский солдат, участвовавший в Гражданской войне на стороне Союза, убедил правительство в Вашингтоне создать "Бюро этнологии" для составления карты коренных народов Америки. "Существуют стадии человеческой культуры, - заявил Пауэлл в своей речи в 1886 году. "Век дикости - это каменный век. Век варварства - это век глины. Век цивилизации - это век железа". То, что американские индейцы, афроамериканцы и инуиты "примитивны", считалось настолько очевидным, что их артефакты были выставлены рядом с животными в нью-йоркском Музее естественной истории (где они оставались, в основном не подвергаясь сомнению, вплоть до появления движения Black Lives Matter).

Однако в ХХ веке произошла интеллектуальная революция, которая не только заложила основы современной антропологии, но и лежит в основе важнейших дискуссий XXI века о гражданских ценностях в залах заседаний компаний, парламентах, школах, СМИ и судах (хотя мало кто из участников этих дискуссий знает что-либо об антропологии). Все началось в маловероятном месте - на острове Баффин в Ньюфаундленде, где живут инуиты. В начале 1880-х гг. молодой ученый из Германии Франц Боас получил степень по естественным наукам в Кильском университете, а затем отправился в Арктику. Он надеялся изучить, как животные взаимодействуют со снегом и льдом. Но из-за плохой погоды он на несколько месяцев застрял в китобойном поселке, окруженный местным населением - инуитами. Попав в ловушку и скучая, он коротал время, изучая местный язык и собирая истории инуитов. В результате выяснилось то, чего он не ожидал: инуиты - это не просто набор физических молекул, а люди, у которых есть чувства, идеи, убеждения и страсти - такие же, как у него. "Я часто спрашиваю себя, какие преимущества имеет наше "хорошее общество" перед обществом "дикарей", - писал он в письме из Ньюфаундленда австрийско-американской женщине по имени Мари, которая впоследствии стала его женой. «Чем больше я узнаю об их обычаях, тем больше убеждаюсь, что мы действительно не имеем права презрительно смотреть на них... поскольку мы, "высокообразованные" люди, относительно гораздо хуже».

Впоследствии Боас уехал в Америку, где в 1911 г. опубликовал книгу "Разум примитивного человека". В ней он утверждал, что единственная причина, по которой американцы и европейцы чувствуют свое превосходство над другими культурами, заключается в том, что "мы участвуем в этой цивилизации" и «она управляет всеми нашими действиями с момента нашего рождения». Другие культуры могут быть не менее ценными и достойными, если только мы откроем глаза, заявлял он. В нью-йоркских интеллектуальных кругах того времени - в начале ХХ века - это было сродни коперниканской революции в социальных науках. Идеи Боаса считались настолько еретическими, что ему с трудом удалось найти подходящую научную работу. В конце концов, он перебрался в Колумбийский университет, где привлек к себе единомышленников - Маргарет Мид, Рут Бенедикт, Эдварда Сапира, Зору Нил Херстон и Грегори Бейтсона. Начиная с 1920-х годов эти ученые разъехались по всему миру, от Самоа до американских пуэбло, чтобы изучать далекие культуры, подражая интеллектуальным рамкам Боаса.

Подобная интеллектуальная революция началась и по другую сторону Атлантики. Одним из пионеров был Альфред Реджинальд Рэдклифф-Браун, английский интеллектуал, который в начале ХХ века решил, что "хочет сделать что-то, чтобы реформировать мир, избавиться от бедности и войны", и отправился на Андаманские острова и в Австралию, чтобы увидеть, как обычаи и ритуалы обеспечивают функционирование их обществ. Другой, еще более влиятельной фигурой был польский иммигрант Бронислав Малиновский, который в 1920 г. поступил в Лондонскую школу экономики для получения докторской степени по экономике, а затем отправился в Австралию для изучения экономики аборигенных общин.

Когда в 1914 г. началась Первая мировая война, Малиновский был задержан как "инопланетный враг" и отправлен на Тробриандские острова в Полинезии. Застряв в палатке на пляже, он решил спасти свою докторскую диссертацию, изучив вместо этого сложный обмен раковинами, ожерельями и повязками (так называемыми "кула"), который происходил на Тробриандских островах. Он не смог провести экономическое исследование "сверху вниз", как планировал. Поэтому он использовал единственный доступный ему инструмент - наблюдения очевидцев. Как и Боас, Малиновский обнаружил, что незапланированная поездка изменила его жизнь: вернувшись в Лондон, он заявил, что единственный способ понять странных "других" - это наблюдать за ними воочию, с погружением. Такой подход не означал, что исследователь должен стать инсайдером, или, выражаясь общепринятым в империи языком, "go native". "Даже самый умный туземец не имеет четкого представления о куле как большой организованной социальной конструкции, а тем более о ее социологических функциях и последствиях", - писал Малиновский. Но это было жизненно важно, «чтобы понять точку зрения туземца, его отношение к жизни, осознать его видение своего мира». Чтобы видеть ясно, нужно было быть и аутсайдером, и инсайдером. Инсайдеры воспринимали кулу как нечто само собой разумеющееся, аутсайдеры считали кулу просто мелочью. Однако человек, побывавший в роли инсайдера, мог увидеть, что эти сложные обмены кула выполняли фактическую функцию: они поддерживали взаимосвязь между различными островами, способствовали укреплению социальных связей и закреплению статусных систем.

Малиновский назвал эту идею "наблюдением за участниками". Она распространилась, породив новую плеяду ученых в университетах Лондона, Кембриджа, Оксфорда и Манчестера, которые, подобно ученикам Боаса, отправились в дальние уголки мира для изучения других обществ. Среди них были такие фигуры, как Эдвард Эванс-Притчард, Мейер Фортес, Одри Ричардс и Эдмунд Лич. В Париже также появилась новая плеяда французских антропологов: Клод Леви-Стросс отправился в Бразилию, а Пьер Бурдье анализировал бывшую колонию Франции - Алжир. Всех исследователей объединяла одна общая идея: хотя люди склонны считать, что их собственная культура неизбежна, это не так. Существует огромный спектр культурных вариаций, и глупо полагать, что наша практика либо нормальна, либо всегда превосходна.

Сегодня этот тезис может показаться настолько очевидным, что выглядит почти банальным. Во многих странах мира идея толерантности заложена в правовую базу: законы, запрещающие расизм, сексизм, гомофобию и т.д. (несмотря на то, что эти идеалы часто нарушаются). Но, как отмечает историк Чарльз Кинг в своем блестящем исследовании этой интеллектуальной революции, трудно переоценить, насколько радикально звучала эта концепция культурного релятивизма столетие назад. Или насколько зажигательно. Когда в 1933 г. Йозеф Геббельс, нацистский лидер, организовал в Германии сожжение книг, работы Боаса были брошены в огонь одними из первых. Об этом пожаре писали на первых полосах газет Колумбийского университета. Для неантропологов дисциплина может показаться пыльной или экзотической забавой. Для нацистов - и для Боаса - идеи этой дисциплины, такие как культурный релятивизм, вызывали экзистенциальную борьбу о том, что значит быть "человеком" и "цивилизованным". Именно поэтому один из величайших даров, который антропология может предложить современному миру, - это быть "противоядием от нативизма, врагом ненависти [и] вакциной понимания, терпимости и сострадания, способной противостоять риторике демагогов", по выражению антрополога Уэйда Дэвиса. Нам это необходимо.