ГЛАВА 25

ГЛУШИТЕЛЬ

Ультиматум Елены тяжелым камнем лежит у меня на сердце.

Я ухожу и в палату возвращаются ее родители. Не перестаю идти, пока не оказываюсь на улице, подальше от дверей больницы, чтобы покурить. Зажимаю сигарету между зубами и прикуриваю, пытаясь заглушить агонию в груди. Нервно провожу руками по своим грязным волосам.

Даже не знаю, с чего начать, чтобы попытаться все исправить, но я должен это сделать. От этого зависит все. Если у меня не будет Елены, то у меня просто-напросто не будет смысла жизни.

Ради нее я готов на все - даже отпустить Глушителя. Однако есть проблема: я просто не считаю это возможным. Как я могу избавиться от невменяемого, психопатического, убийственного альтер-эго, которое управляет моей жизнью последние два года? Не существует переключателя, который я могу просто выключить, когда захочу. Меня резко охватывает жажда крови и не могу думать ни о чем другом.

Единственное, что делает его неуправляемым - Елена в опасности, а Фрэнк Валенти все еще где-то на свободе. Я не могу дать ей обещание, которое не смогу сдержать. Никак не могу отпустить Глушителя, пока Валенти жив. Это невозможно.

Невозможно.

Невозможно.

Это, блядь, невозможно.

— Что невозможно?

Останавливаюсь и поворачиваю голову, чтобы увидеть мать Елены, Бетани, стоящую в нескольких футах от меня с мягкой, по-матерински теплой улыбкой на лице. А я и не заметил, как заговорил.

Выдыхаю дым, бросая сигарету на землю и туша ее ботинком.

— Ничего, - быстро говорю. — С Еленой все в порядке?

Она хихикает и снова улыбается.

— С Элли все в порядке, - уверяет она меня. — Я пришла сюда ради тебя.

— Меня? - спрашиваю я, ошеломленный. — Зачем?

Она вздыхает.

— Потому что ты выглядишь так, будто прошёл через ад, и я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Ее забота кажется искренней и незнакомая эмоция ударяет меня в грудь. Это почти материнское сострадание. Впервые за последние тридцать лет я чувствую его вкус.

— Я в порядке.

— Кристиан, я чую ложь, как акула чует кровь в воде. Ты не в порядке, и я хочу, чтобы ты поговорил со мной.

Чтобы найти себе занятие, кроме как тупо смотреть на нее, прикуриваю очередную сигарету.

— Я не умею говорить.

Она улыбается и кладет свою мягкую руку на мою.

— К счастью для тебя, я эксперт в том, как заставить людей говорить. Я психотерапевт. И мать.

Я усмехаюсь.

— Не знаю, что вы хотите от меня услышать.

Не обращая внимания на мое упрямство, она переплетает свои пальцы с моими и сжимает.

— Знаешь, я могу одновременно заботиться о тебе и Элли.

Я выдыхаю, дым клубится в воздухе перед нами.

— Не понимаю, почему вы тратите свое беспокойство на меня.

— Ты чувствуешь вину за то, что не смог предотвратить это.

Сардонически усмехаюсь.

— Помимо всего прочего. Неужели это так очевидно?

Она похлопывает по соединенным рукам.

— Только для меня. Потому что я видела такое же выражение лица, как у тебя, тридцать лет назад, когда встретила Эллиота, и он чувствовал себя виноватым за то, что его не было рядом, чтобы предотвратить убийство его семьи.

Выпускаю дрожащий вздох, позволяя застоявшейся правде повиснуть в воздухе между нами, как сигаретный дым.

— Это моя вина, - шепчу, со стыдом глядя себе под ноги.

— Правда? Или ты находишь способы мучить себя упреками?

— Это моя вина, - повторяю, не в силах ничего сказать, но до мозга костей понимая, что вина вполне заслуженная.

Не только из-за меня Елена была похищена, изнасилована и избита. Я не только лгал ей на протяжении всех наших отношений.

Самый страшный из моих грехов?

Я испортил ее противозачаточные средства. Мне так хотелось привязать ее навсегда, что я подменил ее таблетки. Она не предохраняется уже месяц.

Если она забеременеет от Фрэнка или Нила - это конец. Последний гвоздь в гроб наших отношений. Их уже ничего не спасет.

Я никогда не молился. Ни разу в жизни, но сейчас смотрю на небо и выпускаю дым.

Эй, если ты слушаешь, не заставляй Елену страдать ещё больше, чем сейчас. Пожалуйста.

Я не тот человек, который часто говорит «пожалуйста».

— Элли тоже так себя чувствует?

— Конечно. Она меня ненавидит.

Бетани хмыкает.

— И поэтому она зовет тебя?

— Это жестокая шутка.

Не говоря больше ни слова, Бетани берет меня за руку и тянет за собой. Выбрасываю вторую сигарету и позволяю ей провести меня через всю больницу к палате. Когда мы приходим туда, Елена лежит на боку, лицом к моему креслу и прижимает к груди мою кожаную куртку, как будто от этого зависит ее жизнь.

Когда она встречает мой взгляд, она ничего не говорит, но я вижу, как крошечная волна облегчения ослабляет напряжение в ее теле.

Когда снова смотрю на Бетани, она ободряюще улыбается и меня тоже охватывает небольшая волна облегчения.

Потому что, возможно, у нас все будет хорошо.

Когда Елену выписывают из больницы, ее родители соглашаются на мое предложение пожить с нами в особняке.

По приезде становится ясно, что они не ожидали увидеть особняк.

Бетани сидит впереди со мной, а Елена - сзади с отцом. Она не сказала мне ни слова и даже не взглянула. Бетани, однако, подпрыгивает на своем сиденье, пока мы едем по подъездной дорожке. Она издает слабые вздохи благоговения, воспринимая все происходящее.

Остановившись в конце подъездной дорожки, решаю проблему и позволяю Эллиоту помочь дочери выйти из машины, а сам протягиваю руку Бетани. Мы вместе заходим в дом, и, несмотря на то, что со мной еще три человека, он никогда казался таким пустым как сейчас.

Делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к родителям Елены.

— Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Комнаты для гостей находятся в том коридоре, выбирайте любую. Кухня - вон там. Если вы проголодаетесь, просто скажите об этом повару Паоло, и он позаботится обо всем. Если что-нибудь понадобится, просто спросите любого из персонала.

Один из моих камердинеров катит багаж Эллиота и Бетани.

— Куда бы вы хотели, чтобы я их положил, мистер Ривз?

Стук, а затем звук разбивающегося стекла привлекают все наше внимание к Эллиоту, который смотрит вниз на осколки того, что когда-то было вазой с живыми цветами, хранившейся в фойе. Он делает глубокий вдох, его внимание сосредоточено на другом, но он так крепко держит Елену, что ее лицо искажается от боли.

Бетани вздрагивает.

— О, Эллиот, ты как бык в китайской лавке.

Машу рукой, показывая, что ничего страшного. Это всего лишь ваза.

— Не беспокойтесь об этом. Вы в порядке, мистер Янг?

Эллиот продолжает смотреть в пол, тяжело дыша, в течение нескольких секунд. Затем делает глубокий вдох, встает прямо, проходит мимо нас и, не говоря ни слова, выходит на задний двор.

— Извини за плохие манеры моего мужа, - извиняется Бетани, сузив глаза и смотря в сторону Эллиота. Затем она берет на себя заботу о дочери и ведет Елену в сторону гостевых комнат. Я стою у входа в коридор, и мое сердце болезненно сжимается, когда я слышу, как Елена настаивает на том, что ей нужна конкретная комната.

Которая, как оказалось, находится дальше всех от моей.

Пропасть между нами - пытка. Это моя расплата за все, что я сделал за последние два года. Все жизни, которые отнял, и все страдания, которые причинил. У меня было все, а теперь это исчезло. Не думаю, что когда-нибудь стану прежним человеком. Думал, что раньше знал боль. Все, что делал последние тридцать лет - это чередовал оцепенение и злость.

Елена заставила меня почувствовать вкус счастья. Любовь к ней стала наркотиком, к которому я пристрастился после одной дозы, и если казалось, что знаю, каково это - чувствовать пустоту, то я сильно ошибался. Вот каково это - быть пустым. Так ясно видеть свое будущее, а потом наблюдать, как оно рушится.

Она спасла мою жизнь, но я разрушил ее.

Ухожу в свою спальню, закрываю за собой дверь. Достаю из тумбочки перочинный нож и направляюсь в ванную.

— Черт... - Выгляжу как дерьмо. Прошло три дня, а такое чувство, будто я похудел на десять килограммов. Думаю, это неудивительно, если учесть, что я не употреблял ничего, кроме черного кофе и воды. Глаза ввалились, щеки впалые. Покачав головой, закатываю левый рукав толстовки и держу руку над раковиной. Открыв нож, делаю глубокий вдох и провожу острием по запястью, медленно, заставляя себя чувствовать каждый миллиметр пореза.

Затем делаю это еще два раза, пока мои руки не начинают дрожать, а кровь не скапливается в раковине. Скриплю зубами от досады. Раньше я чувствовал себя лучше. Это помогало мне пережить день. А теперь это ничто. Сделав сердитый вдох, еще два раза режу кожу. По-прежнему ничего. Бросаю нож через всю комнату с такой силой, что он вонзается в деревянную корзину для белья.

Сжимаю кулак и смотрю на свое лицо в отражении зеркала, которое только заменили с того момента, когда я в последний раз здесь буйствовал, но мне плевать. Мне нужно сделать себе больно.

Найдя в ящиках множество частично использованных рулонов марли, промываю порезы на запястьях, очищаю раны, а затем заматываю их. Стягиваю рукава и упираюсь кулаками в столешницу, закрывая глаза, пока проходит головокружение.

Мне нужна одна сигарета. Или десять.

Похоже, Эллиоту пришла в голову та же мысль, потому что к тому моменту , как я дохожу до заднего дворика, он уже выкурил шесть сигарет, а следы его курения были выброшены в пепельницу, стоящую на маленьком столике. Делаю глубокий вдох, опускаюсь в кресло по другую сторону стола и прикуриваю свою сигарету. Дым клубится в воздухе между нами.

Я смотрю на Эллиота. У него седые волосы с остатками насыщенного коричневого цвета и голубые глаза, так что Елена получила глаза своей матери. Он чисто выбрит, его редеющие волосы аккуратно уложены. Отец Елены производит впечатление человека собранного и очень щепетильного в делах. Наверное, это следствие всех тех лет, которые он провел в армии.

У него дрожат руки, когда он прикуривает очередную сигарету и упирается локтями на колени, поддерживая голову руками. Не могу сказать, дрожат они от высокой концентрации никотина или от разочарования.