Слезы затуманили мой взор.

— А что, если ты скажешь, что я не знаю ни этого человека, ни ваших отношений? Что, если ты не будешь разговаривать со мной пять дней или дольше? Что мне делать, если будет казаться, что ты выберешь его, а не меня?

— Мне нужно, чтобы ты дала мне пощечину, — сказала она просто. — Просто отвесь мне пощечину и все.

Я рассмеялась.

— Я не собираюсь этого делать.

— Точно. Я забыла. Тебя никогда не били в школе. Благослови Господь Луизиану. — Она хихикнула. — Тебе придется напомнить мне об этом разговоре. Или попросить своего мужчину бросить яблоки мне на голову. Я не знаю. Мне просто нужно, чтобы ты пообещала, что попытаешься.

— Обещаю, — сказала я. — Я постараюсь.

Френдшип был из тех городов, который серьезно относился к празднованию дня выпускников. Это был не просто футбольный матч с каким-то дополнительным зрелищем и танцем в конце. Нет, этот город превращал выходные по случаю возвращения домой в событие, включив в них всевозможные барбекю, пикники и посиделки как для студентов, так и для выпускников, вечеринки по случаю воссоединения класса, тусовки перед игрой и большие общественные танцы. Они называли это Днями Старого Дома, и все здесь всегда с нетерпением ждали этих выходных.

Еще в школе я относилась к этому событию с изрядной долей насмешки. Все это казалось в подавляющем большинстве народным и знакомым, и я не могла понять, как можно существовать рядом с этим. Это было похоже на язык, которого я не знала и не хотела учить — и это было прекрасным резюме моих юношеских отношений с местом, которое первоначально называлось Френдли Тауншип.

Теперь, с ясностью, которая пришла от того, что я не была эгоцентричным подростком, который к тому же изо всех сил греб под водой, чтобы не утонуть в еще одной совершенно новой среде, я могла признать очарование этого события. Оно было посвящено возвращению выпускников домой, и организаторы приложили все усилия, чтобы сделать это событие приятным для всех. Мне нравилось, что это были общественные танцы, а не пара сотен старшеклассников, стоящих и смотрящих друг на друга в темном спортивном зале. И я даже не возражала против того, чтобы тащиться на футбольный матч в почти морозную погоду.

Единственное, что мне не нравилось, это то, что мы с Ноем не могли пройти больше нескольких шагов за раз без того, чтобы кто-нибудь не подошел нас поздравить. Но меня беспокоили не все эти теплые пожелания. Дело было в том, что мне казалось, что все видят меня насквозь. Они должны были знать, что этот брак, который возник в одночасье и не сложился до конца, был ненастоящим.

И все же они улыбались, говорили добрые слова. Даже те, кто дразнил меня по поводу того, что я украла Ноя и захомутала прежде, чем кто-либо другой смог его заполучить, казались искренними в своих поздравлениях.

«Школьная влюбленность» — так Ной отвечал на все их вопросы. Это просто слетало с его языка, как и в случае с Кристианой. Я не знала, как ему это удается. «Всегда знал, что она та самая». Когда этого казалось недостаточно, он быстро добавлял: «Не терял ни минуты, когда она вернулась в город. Я и так потратил слишком много времени, ожидая, когда Шей вернется домой».

Я улыбалась, краснела, льнула к нему. Это было именно то, что я должна была делать, и должна признать, что мне нравилось играть эту роль с ним. Ной был милым и щедрым, и чертовски ласковым. Мне повезло, что мой ненастоящий муж был настоящим зверем, и у нас было много тайных мест на ферме, куда мы могли улизнуть и исследовать всю грязь, которую он прятал за этими аккуратными клетчатыми рубашками и простыми кепками.

Единственная проблема заключалась в том, что я больше не могла найти границы между фальшивым и настоящим. Теперь они были размыты, и я знала, что это произойдет, когда мы будем спать вместе, но в такие моменты — когда мы изображали счастливую пару — я чувствовала необходимость искать эти границы. Мне было необходимо знать, где находятся границы нашей реальности. Иначе могла начать верить в истории Ноя и представлять себе жизнь в этом городе после одного необходимого года.

Когда Дженни побежала через поле, чтобы поприветствовать подругу, и мы наконец-то остались на минуту одни, я сказала:

— Посмотри на нее. Посмотри, как хорошо она ладит со своей подругой.

— Да. Не могу в это поверить. Она совсем другой ребенок, чем когда приехала сюда год назад. — Он усмехнулся, глядя на меня. — Кстати, спасибо, что помогла с этим.

— Без проблем. — Я наблюдала, как они обе сняли варежки и поменялись друг с другом, создавая несовпадающие пары. — Ты много времени проводил с Дженни, когда она была маленькой?

— Ева жила недалеко от Нью-Йорка, когда родилась Дженни, так что я познакомился с ней в младенчестве, хотя не сказал бы, что проводил с ней много времени. Они часто переезжали. Ева не любила долго оставаться на одном месте. Всегда находилась то в одном приключении, то в другом. Скитальческий образ жизни, знаешь ли. — Он на секунду отвел взгляд. — Она вернулась домой с Дженни, когда умер мой отец, а потом еще раз, примерно через два года. Они жили у меня несколько месяцев, прежде чем отправиться в путь. Так что, да, я знал ее. Отчасти.

Ной никогда не говорил много о Еве. Ни сейчас, ни в школе. Я знала, что она ушла из дома и отправилась в самостоятельное плавание, что ее отношения с родителями были сложными, но этим все и ограничивалось.

Хотя он никогда не говорил об этом прямо, у меня всегда было впечатление, что Ной предпочитает, чтобы я не знала многого о его сестре. Не то чтобы он как-то стыдился ее, а чтобы я узнавала его не как младшего брата Евы Барден.

Я никогда не говорила об этом прямо, но мне всегда нравилось, что я знаю Ноя Бардена. Парень был добр ко мне, когда у меня не было никого, кроме приемной бабушки, которую я едва знала, и он слушал, когда я разглагольствовала о своем одиноком, привилегированном мире.

Он махнул рукой на празднество вокруг нас.

— Помнишь план, который мы придумали? Когда были детьми?

Я рассмеялась, мое дыхание белым облачком повисло в холодном воздухе.

— У нас был план? Какой?

— Ты не помнишь? — Он уставился на меня, сведя брови. — Совсем ничего?

Я покачала головой.

— Нет. Напомни мне.

Парень отвел взгляд, закатив глаза, как будто моя память похожая на швейцарский сыр была для него настоящей проблемой.

— Мы собирались вернуться сюда и показать этому городу, что они потеряли.

— Почему я этого не помню?

— Я не знаю, Шей, — сказал он, слова прозвучали отрывисто. — Но мы всегда говорили о возвращении.

Я приложила палец к губам, вспоминая нашу историю.

— Я помню эту часть, но не помню, что мы собирались вернуться в День Старого Дома. Я что-то неправильно поняла?

Ной пристально посмотрел на меня, сжав губы в ровную линию. Его глаза были темными, и да, я все неправильно поняла. Было ясно, что я сделала что-то очень неправильное.

— Нет, это была просто идея, которую мы обсуждали.

— Не уверена, что верю тебе.

— Можешь не верить. — Он посмотрел через поле на Дженни и ее подругу. — Очевидно, что этого так и не произошло, так что это не имеет значения.

— А разве это не происходит прямо сейчас? Разве мы не вернулись в Френдшип на День Старого Дома и не показываем всем, что они упустили, пока нас не было? Или ты пропустил ту часть, где девять тысяч человек остановились, чтобы поговорить с нами сегодня вечером? — Когда он ничего не ответил, я продолжила. — И неожиданный брак — это только часть. У тебя была большая юридическая карьера, которая включала в себя оплачиваемые часы на яхтах, а меня оставили у алтаря, что не так впечатляет, как яхты, но это показывает, что я все такая же проблема, как и в школе.

После продолжительной паузы он сказал:

— Ты не была проблемой в школе. Не говори так. И никто здесь не знает о твоей несостоявшейся свадьбе.

— Никто здесь не знает, что меня выгнали из швейцарской школы-интерната, потому что придумали, что однажды я ездила во Францию, чтобы сделать аборт, но я все равно получала косые взгляды каждый день в течение двух лет.

Нет необходимости упоминать, что косые взгляды исходили исключительно от таких людей, как мать Ноя, которая, похоже, и без объяснений знала, что девушка, привезенная домой из Европы и отправленная жить к дальней родственнице в глушь — это особый вид предостережения.

Он наклонился и провел губами по моему виску.

— Это не их гребаное дело. Ни сейчас, ни тогда.

— Спасибо, — сказала я. Ной защищал меня тогда, единственный, кроме Лолли, кто знал правду о моем пребывании в Фредншипе. Он понимал, когда я говорила о несчастных случаях и ошибках, и ни разу не посмотрел на меня как на проблему. Потом: — Ты приезжал? На День Старого Дома?

Он вздохнул, и я получила ответ. Ему не нужно было ничего говорить. Я знала. Он возвращался, ожидая найти своего партнера в с трудом завоеванном искуплении, а я забыла. Я сбежала в Бостон и окунулась в атмосферу чистого переосмысления после стольких неудачных попыток вписаться в мою новую версию совершенства. Я лишила себя всего этого города, оставив все и всех позади, когда уезжала.

— Я ничего не слышала о тебе, — сказала я, — после того, как ты уехал в колледж. Кажется, я писала тебе несколько раз, но... что случилось?

— Ну, да. — Он провел рукой по шее. — Мне особо нечего было сказать. Я потратил большую часть года, рассказывая всем, кто был готов слушать, что я поступил в Йель. Я не знал, как взять и сказать, что это было не так, как я себе напридумывал.

— Ты мог бы рассказать мне. А я бы сказала тебе, что поступление в Бостонский колледж только потому, что это альма-матер моей матери и их не волнует моя успеваемость, было не лучшим выбором. Не в части существования без ее тени, нависшей надо мной.

— Но ты осталась там, — сказал он.

— А ты остался в Йеле.

Он пожал плечами.