- Я думал.
Император сказал:
- Даже если я не могу открыто и с честью поставить памятник этим героям, я все равно буду помнить их имена в своем сердце... Генерал Гу, каждый день и каждую ночь я помню и скорблю. Но есть то, что Этот Одинокий не в силах изменить...
Он схватил Гу Мана за руки, помогая ему встать на ноги и позволяя медленно поднять голову.
Края глаз императора тоже были влажными.
- Но я прошу тебя поверить мне. В этой жизни Этот Одинокий никогда не видел и никогда не увидит вас всех слугами, ряской на воде, смиренными телами, рожденными рабами.
Это была явно простая и абсолютно расхожая фраза. Без похвал, без преувеличений. Однако Гу Ман все еще безудержно рыдал. Он опустился на колени, пошатнулся и, изо всех сил высвобождаясь из хватки императора, подошел к краю Золотой платформы. Он посмотрел вверх, на эти высокие горы и бескрайнее небо. Печальный плач, казалось, был вырезан в его горле, запятнан каплями алой крови.
Проливная буря тут же поглотила его рыдания, все вокруг превратилось в страшное дождевое поле.
Гу Ман выглядел измученным, он прижался головой к перилам, его плечи тряслись, уголки его глаз и кончик носа покраснели, он не мог больше ничего сказать.
Спустя долгое время император медленно подошел к нему, его губы мягко шевелились, он сказал низким голосом:
- Гу-Цин, теперь ты мне поверишь? Каждое слово, сказанное Этим Одиноким, искренне, я никогда не лгал тебе.
- Этот Одинокий может поклясться даже Небесами.
Он поднял два пальца, прижав их ко лбу, что было клятвой Чунхуа.
В молнии, которая приблизилась к Девяти Небесам, на Золотой Платформе, новый правитель Чунхуа дал обещание.
- Если генерал Гу примет просьбы Этого Одинокого сегодня, Этот Одинокий выполнит три важных дела, как и было обещано. Во-первых, с оставшимися тридцатью тысячами армейских братьев генерала Гу я справлюсь безопасно и должным образом. Во-вторых, закон, разрешающий рабам заниматься заклинательством в Чунхуа, никогда не изменится. В-третьих, те семьдесят тысяч героических душ, принесенных в жертву на горе Фэнмин, будут погребены со всем национальным почтением на Горе Души Воина, и получат мемориальные доски с выгравированными на них именами. Если же я нарушу хоть одно, из этих трех обещаний, то Этот Одинокий будет жить без сыновней почтительности детей, умрет без места для погребения, трон Чунхуа будет разрушен руками этого Одинокого, и моя жизнь будет проклята на веки веков, - он сделал паузу.
– В жизни и смерти, я никогда не найду покоя.
Автору есть, что сказать:
не волнуйтесь, есть еще третий слой правды, который предстоит раскрыть, кто черный, а кто белый, все не слишком торопитесь с суждениями, чмокушки! Целуйтесь, целуйтесь!!
Цзюньшэн: Я видел, что вчера в разделе комментариев я убедил некоторых младших сестер!
Гу Манман: Почему бы тебе не упомянуть, что были младшие сестры, которые презирали тебя еще больше, почему бы тебе не поучиться у Мужун Ляня, посмотри на него, все, что ему нужно делать, это флиртовать, и вся ненависть исчезнет.
А-Лянь: Жду онлайн, чтобы взять напрокат одежду, снаряжение божественного уровня для дпс, после того, как вы наденете его, вы нанесете огромный урон, которого никогда не будет (чрезмерная угроза, относится к тому, что какой-то босс чрезвычайно сильно нацелен на вас), ваше величество, это ваш лучший выбор ~
Глава 120.
Правда
Гу Мана била сильная дрожь и он никак не мог успокоиться. У него было так мало. Он был генералом, чье имя было известно во всех землях, но он всегда словно нищий выпрашивал у этих могущественных аристократов какие-то блага и слова одобрения. Теперь, когда император давил на него всем, о чем он так просил, обещая ему все, чего он хотел, как мог он продолжать быть непоколебимым?
Несокрушимая гордость была привилегией таких людей, как Мо Си или Мужун Лянь, но никогда его.
Возможно, император тоже знал это, поэтому не торопился. Он стоял там, заложив руки за спину, ожидая, пока Гу Ман медленно успокоится, ожидая, пока Гу Ман медленно сдастся, медленно пойдет по пути, из которого нет возврата.
Надеялся, что у Зверя Алтаря не будет другого выбора, кроме как самому надеть на себя ошейник.
Как и ожидалось, спустя долгое время Гу Ман поднял голову, его влажные черные глаза смотрели на правителя перед ним.
Он уже был спокоен, только свет в его глазах превратился в угли, а сердце в мертвый пепел.
- Тогда, я прошу Ваше Величество пожалуйста...
Он мягко добавил:
- Пообещайте мне кое-что.
- Говори.
- Чжаньсин... Его нельзя держать в неведении, я хочу лично отправиться в тюрьму и рассказать ему всю правду.
Император на мгновение замолчал, закрывая глаза, чтобы вздохнуть:
- Генерал Гу, почему ты беспокоишься...
- Потому что у меня нечистая совесть.
- ......Но лучший выбор для него - не знать правды, независимо от того, будет ли это для тебя, для Этого Одинокого или для Чунхуа.
- Нет, он должен знать. Его жертва достаточно велика, умоляю вас, хотя бы на этот раз... просто подумайте об этом.
Гу Ман закрыл глаза в муках, слезы текли по его густым ресницам, оставляя следы на щеках:
- С ним уже поступили несправедливо. И я не могу... я не могу спасти его. Но, по крайней мере, я могу позволить ему....
Каждое из этих последних слов было жестоко, как раскаленное железо, клеймящее его сердце.
- По крайней мере, я могу дать ему знать, он никогда не делал ничего плохого.
- По крайней мере, я могу позволить ему умереть без... несправедливости.
После того, как он закончил эту фразу, его голос ослабел, а фигура словно истончилась.
Сцена перед ним медленно темнела. Прежде чем тьма поглотила всю Золотую платформу, Мо Си увидел, как Гу Ман медленно наклонился, склонив голову к императору.
Это было похоже не на клятву верности, а на капитуляцию.
Тьма опустилась перед его глазами.
В то же время острая боль взорвалась в конечностях Мо Си! Нефритовый свиток, в котором записана история, снова начал поглощать силу из его плоти, но Мо Си чувствовал, что то, что вытекало из его тела, было не просто духовной энергией – казалось, его душа была извлечена из тела и превратилась в пыль.
Но Мо Си не чувствовал боли.
Слова, сказанные на Золотой платформе восемь лет назад, все еще звучали в его ушах, выражение крайне отчаянного лица Гу Мана все еще мелькало перед его глазами.
Дождливая ночь, план, жертва.
Обманывал мир восемь лет –
- Генерал Гу, мне нужен кто-то достаточно верный, достаточно храбрый и достаточно умный. Мне нужен человек, который бы проник во внутреннюю часть Королевства Ляо, и отправлял информацию Этому Одинокому, став ядом, текущим в животах этих старых аристократов и Ляо.
- Гу-Цин. Готовы ли вы выдержать трудную миссию в качестве правой руки Чунхуа?
Готов ли ты........Отныне в мире только один человек будет знать правду. Люди, которых ты защищал, отвергнут тебя, все твои бывшие подчиненные не поймут тебя, все твои друзья станут твоими врагами.
Ты вырежешь свое горящее сердце и прольешь свою кровь, но все будут помнить только твое предательство и твой позор.
Гу-Цин, генерал Гу, Гу Ман.
Ты готов?
Каждый вопрос, казалось, исходил из глубины грозовых туч, как небесный звук, пронзающий сердце, как острый гвоздь.
Все двигалось перед его глазами, цвета сцены перед ним рассыпались, как снежинки, только чтобы позже слиться заново.
В этих сверкающих осколках Мо Си словно без остановки падал в бесконечную бездну. Его глаза были широко открыты, и он не осознавал, что плачет, пока горящая влага не скатилась с кончиков его глаз.
Казалось, что его тело больше ему не принадлежит, его душа словно разрезалась надвое, яростно сражаясь внутри разрушенной сцены. Все его предыдущие диалоги с Гу Маном всплывали в его голове, превращая его в пепел...
Гу Ман сказал:
- Это моя кровь, мои глаза, мои руки и ноги, моя семья и моя жизнь.
Но однажды он гневно упрекнул его:
- Когда ты залил свои руки кровью и убил бесчисленное количество своих братьев - Гу Ман, ты когда-нибудь испытывал хоть малейшее угрызение совести?!
Гу Ман сказал:
- Как далеко я должен зайти, чтобы перейти на сторону этой абсурдной нации, которая убила бесчисленное количество моих товарищей и разожгла пламя войны во всех Девяти провинциях?!
Но однажды он сказал:
- Тебе было куда пойти, если ты хотел совершить измену, но ты все равно выбрал Королевство Ляо. Ты хотел мести за свои амбиции, за своих товарищей по оружию, тебя больше не заботит кровь других людей.
Гу Ман сказал:
- У них всегда будет надгробие в моем сердце, я буду помнить каждое имя, каждый их взгляд до того дня, когда я присоединюсь к ним в смерти. Они никогда не станут отбросами.
И однажды он ударил его, и одно слово пронзило сердце Гу Мана.
Он назвал его....
Прежде чем он успел подумать об этом слове, Мо Си неудержимо задрожал, почувствовав шокирующую жестокость своих слов.
Он назвал его... грязным.
После того, как Гу Ман потерял память, он инстинктивно захотел надеть ленту героев Чунхуа. Он инстинктивно жаждал того дня, когда его реабилитируют, когда он снова сможет открыто надеть доспехи и отправиться в бой, когда сможет снова стоять перед солдатами трех армий и смотреть, как блестят на солнце доспехи. В те годы, которые он провел, будучи шпионом, возможно, это было единственным утешением Гу Мана.
У него была только эта пустая мечта, это страстное воображение.
Но он презирал его за то, что он грязный.
- Я должен был... я тоже должен был...
Голубоглазый Гу Ман, потерявший рассудок, боролся с ним за ту ленту, его упрямый голос, наполненный грустью, казалось, отдавался в ушах Мо Си вместе с течением времени.
И жестокая пощечина, которую он нанес по щеке Гу Мана, казалось, ударила и его по лицу, острая и горячая.
Насколько достойным ты можешь быть.