— Он... Он положил меня на стол в кабинете... его отца, — шепчу я, с трудом, словно каждое слово — зеркало, по которому я лезу ногтями. — Я не... не могла двигаться. Он собирался... собирался... сделать это, но потом заметил... Он понял, что у меня месячные. — Думаю, я стала того же цвета, что и вино. Не просто красная, а бордовая. Ощущаю сердце повсюду, оно стучит громче, чем мои собственные слова. — Он... он сказал, что я отвратная, а потом попытался засунуть его в... в мой рот. В азарте Джеймс не заметил, что я схватила со стола степлер. Я притворилась, что сдаюсь, просто чтобы заставить его думать, что выиграл, а потом ударила по… ну, вы поняли. Джеймс закричал и ослабил хватку, а я убежала. И конечно, я больше не возвращалась.

Несколько мгновений с непостижимым видом Арон оглядывает меня. Не потому, что его взгляд не выражает никаких эмоций, а потому, что их слишком много, и я не в состоянии расшифровать. Отвращение при одной только мысли о том, что какой-то мужчина мог захотеть прикоснуться ко мне, да ещё таким отвратительным и жестоким способом? Неверие и сарказм по поводу моей реакции? Мужская идентификация боли, которую испытал этот негодяй?

Чего точно там не вижу, так это сочувствия ко мне. Не замечаю я возмущения и солидарности. Да и как он мог? Ни один мужчина не сочувствует женщине, которая подверглась преследованиям или изнасилованию. Каждый, даже тот, кто выдаёт себя за прогрессивного и чувствительного человека, в глубине души считает, что данная женщина, будь она красива или уродлива, одета как монахиня или шлюха, сделала что-то, чтобы заслужить это. Арон, конечно, тоже так думает. Несколько мгновений он смотрит на меня, нахмурив брови.

— Вы проткнули его пенис? — наконец спрашивает он.

— Я не задерживалась, чтобы внимательно осмотреть точное место, куда его ранила... но полагаю, что... Думаю, да.

— Плохо, очень плохо.

— Я должна была позволить ему продолжить? — восклицаю, даже кричу я. — Нет, конечно, нет! Начинаю понимать, что вы имеете в виду. Могут сказать, что помимо того, что я шлюха и лгунья, я ещё причинила и серьёзный вред здоровью, и обвинить меня в преступлении?

— Что-то в этом роде. Сколько времени прошло с момента события?

— Пара недель.

— Почему вы сразу обо всём не сообщили?

— Потому что я боялась. Я просто хотела забыть. Потом мой сосед, который также является моим другом, убедил меня, что... что такой мужчина, как Джеймс Андерсон, безусловно, привык к насилию над женщинами. И если я не хочу делать это для себя, я должна сделать это для других. Ради всех, кто не сообщил о нём в прошлом из-за похожего страха, и тех, кого он может изнасиловать в будущем, если я не вмешаюсь. И поскольку я не... У меня не очень хорошие отношения с полицией... Я решила обратиться сюда.

— Почему у вас не очень хорошие отношения с полицией?

— Это неважно.

— Всё важно. Если у вас есть судимость, и вы имеете криминальное прошлое, если вы по какой-либо причине были в тюрьме, Андерсоны могут использовать это оружие против вас, выставив...

— Проституткой, лгуньей, жестокой и преступницей?

— Да.

— И если бы у меня были... приводы... должна ли я... Должна ли я рассказать? Даже если они не имеют никакого отношения к... с этим делом?

— У вас есть криминальное прошлое, Джейн Фейри?

Мне кажется, что за один час жизни я состарилась на целый век. Не могу. Мне жаль других женщин, которые подвергались или будут подвергаться насилию со стороны этого негодяя, но продолжить я не могу. Я была готова к процессу, была готова к боли, но не к таким испытаниям и не к такой боли. Мне невыносимо возвращаться в прошлое, вновь проживать каждый момент моей истории, и мне невыносима мысль о том, что Арон Ричмонд будет разглядывать её вместе со мной.

— Прошу прощения, что отняла у вас время, — заявляю я и встаю.

— Вы отказываетесь от иска? — спрашивает он с видом человека, который спокойно это переживёт.

— Да. Полагаю, я переоценила свою готовность к тому, что меня будут препарировать, как убитое животное.

— Не хотите ли спокойно всё обдумать? — продолжает он без всякого энтузиазма. Звучат обычные, совершенно неискренние фразы, какие говорят неплатёжеспособному клиенту, который хочет убраться ко всем чертям.

— Не притворяйтесь, что вам не нравится мой отказ, адвокат Ричмонд. Может, я несовершенна физически, но мой мозг — да, он работает прекрасно. Я сразу поняла, что заниматься мной и моим делом это даже не самое последнее из ваших желаний. Я должна что-то подписать? Документ о том, что не желаю продолжать?

Его взгляд более пытливый, чем я ожидала и хотела бы.

— Вы боитесь, что мы будем копаться в вашей жизни? Что, чёрт возьми, вы натворили? Вы выглядите как фея, раненая юная фея, одна из тех, что изображают в книжках с картинками для романтичных девушек, а вместо этого скрываете тёмные тайны?

— Мои тёмные секреты больше вас не касаются.

Я должна во что бы то ни стало добраться до двери, не хромая. Просто обязана выйти из этой проклятой комнаты, не выглядя, как побеждённый ребёнок.

Или раненая фея.

Он правда так меня назвал?

Не монстр, а фея?

Не то чтобы это изменило моё отношение к нему, теперь, когда я намерена уйти с не слишком уязвлённой гордостью. Ощущаю его взгляд, прикованный к моей спине. Арон ничего не говорит, не пытается меня удержать. А почему он должен? Это дело pro bono, его время не оплачивается, и нет никакой выгоды останавливать меня.

Выйдя из зала, я снова надеваю свою верную шляпу. Я ухожу, пока меня никто не заметил. Переполненный лифт позволяет мне чувствовать себя защищённой. Я прячусь среди всех этих кривляющихся людей, как крошка среди высоких камней, и покидаю здание, как покидают лабиринт зеркал и огненных ходов, которые заставили меня смотреть на себя и которые могли меня сжечь.

«Дыши. Дыши. Дыши».

Сердце колотится. Возможно, и не так сильно, но ощущается часто-часто. Я только что рассказала Арону Ричмонду о том, что со мной произошло. Он спросил меня, проникал ли в меня мужчина. Это кажется невозможным.

«И всё же возможно, Боже мой, возможно».

Теперь мне предстоит ещё одна война. Мне придётся не только продолжить думать о Джеймсе Андерсоне и страхе, который я испытала, снова став жертвой. Теперь мне также придётся смириться с мыслью, что Арон Ричмонд может представить меня в ситуациях, о которых ему рассказала, и, возможно, посмеётся надо мной с сарказмом человека, не способного понять, каково это. С сарказмом мужчины, которому интересно не то что я чувствовала, а то, как это возможно, что Джеймс Андерсон, который тусуется с элитными моделями, оказал мне честь, желая изнасиловать меня.

В толпе пешеходов я двигаюсь как автомат. Чувствую себя маленькой инопланетянкой, немного похожей на робота, который скитается по тротуарам Верхнего Ист-Сайда, недоверчиво озирается по сторонам и задыхается, потому что не знает дороги, а воздух здесь чужой и не подходит для неё.

«Маленькая раненая фея».

Я должна перестать думать об Ароне Ричмонде. Хотя мысли о нём помогли мне не думать о худших вещах, но с этого момента я должна убрать их в архив. Ничего серьёзного не произошло, просто нужно освободить больше места в ящике, полном призраков моей жизни, и запереть на тройной замок.

К сожалению, несмотря на эти намерения, воспоминание о его взгляде сопровождает меня всю дорогу до станции метро. У него красивые глаза. Если смотреть на них вблизи, они кажутся сделанными из лепестков. Однако, лепестки, погружённые в лёд, лишены мягкости. Кусочки василька, оторванные и утопленные в морозильной камере. Я не думаю, что он жестокий мужчина, как Джеймс Андерсон, но не из-за доброты характера. Возможно, он просто умнее.

И всё же он мне нравится.

В первый раз я увидела Арона почти год назад, это было поздно вечером. Он остался работать в офисе после закрытия. Мужчина снял пиджак, рукава шёлковой рубашки были закатаны до локтей, воротник расстёгнут, галстук брошен на стол, взгляд устремлён на монитор компьютера. Я сразу заметила ту устрашающую татуировку. Да, она показалась мне жестокой — чёрное морское чудовище, щупальца которого поднимались к лицу, обвивали шею и тянулись к одному виску. Руки Арона тоже покрыты татуировками. Хотя стояла далеко, я узнала племенные знаки, также пропитанные первобытной дикостью, усиленной рельефными венами на мускулистых предплечьях.

Арон не заметил, что из темноты коридора я наблюдаю за ним через открытую дверь кабинета. Его светлые волосы, короче, чем сейчас, были зачёсаны назад. Я смотрела около десяти минут, как чёрное щупальце царапает его ухо. Мне казалось, что это щупальце ползёт и по мне, то пытаясь задушить, то приятно лаская.

Моё сердце забилось быстро, и я испугалась, что его грохот разнесётся в тишине пустынного коридора. Удары усилились, когда он встал и вытянул руки. Затем Арон зажёг сигарету и начал курить. Его губы целовали фильтр с чем-то сродни ярости. Мне хотелось стать этим фильтром. Биение моего сердца превратилось в бурю.

Мне нужно было уходить оттуда, иначе на этот раз он услышит. Я сделала шаг назад, с нетерпением человека, который хочет убежать, хотя за мной никто не гнался. Грохот падающего объекта показался мне похожим на перекат лавины камней. По правде говоря, вышло не очень громко, но достаточно, чтобы привлечь внимание Арона. Он поднял голову, затушив сигарету в пепельнице.

— Кто там? — спросил он властно.

Я помалкивала, кроме сердца, которое не хотело ничего слышать. Я уронила корзину для мусора, и сразу наклонилась, чтобы собрать разбросанные по полу вещи, именно тогда его голос пробился сквозь удары моего сердца.

— Это вы подняли шум?

Я осталась в том же положении — наклонившись и намереваясь поднять упавшее. Прошептала в ответ слабое «да». Я извинилась, продолжая стоять к нему спиной. Не хотела, чтобы Арон меня увидел. Если бы он посмотрел на меня с ужасом, меня бы поглотило унижение. Внезапно его голос стал ближе: он наклонился рядом со мной, чтобы помочь собрать всю макулатуру.