Возможно, Бог — не тот ужасный инквизитор, о котором говорила моя мать.

И я не чудовище.

Теперь мне просто придётся столкнуться с ещё одним препятствием.

К сожалению, сейчас не вечер, и дождя нет, и улица далеко не пустынна. Как только мы выходим из машины, все взгляды устремляются на нас: из-за окон, из садов и с тротуаров. Они сделали бы это в любом случае, по отношению к любому незнакомцу, но через несколько мгновений воспоминания с одинаковой силой врезаются и в меня, и в них.

Они узнают меня без особых усилий. Слышу гул их голосов в своей голове. На самом деле я их не слышу, это лишь впечатление, но уверена, за занавесками своих безгрешных домов они считают меня похожей на блудницу-убийцу, которая ходит плевать на могилы своих жертв.

И тут вдалеке я замечаю пожилую даму, быстро приближающуюся к нам из одного из коттеджей в конце длинной прямой улицы, за которой я наблюдала в детстве, как наблюдают за горизонтом с пляжа. Она смотрит на меня, делает жест в мою сторону. В руках у неё что-то похожее на палку. Не уверена, но думаю, она мать одной из моих главных обвинителей, тех, кто клялся и лжесвидетельствовал, что я организованный убийца, что во мне кипит обида и моя мать была святой на земле. То, что она до сих пор жива, просто чудо, учитывая, что тогда она была уже очень стара. Чего она хочет?

Мне хочется прокричать всем, что я не рада тому, что сделала, что часть меня умерла навсегда, что я спасала свою жизнь, прервав жизнь своей матери, но я не хотела этого делать. Мне хочется крикнуть им, чтобы они простили меня, перестали ненавидеть и относиться ко мне так, будто я нарушила все заповеди.

Арон также замечает приближающуюся старуху, скрюченную и в то же время воинственную.

— Не убегай, Джейн. Не бойся, — уговаривает он, чувствуя моё желание сбежать.

— Пожалуйста, не сейчас, пойдём в дом. Умоляю тебя.

Я тащу его в сторону чёрного хода, он следует за мной. Мы входим в дом и закрываем фанерную доску, как можем.

При дневном свете то, что казалось мне мрачным местом, проявляет свою самую банальную сущность: пыльный, разваливающийся, пахнущий затхлостью старый дом.

Я смелее, чем несколько дней назад. Рука Арона продолжает сжимать мою, пока я брожу по комнатам, не дрожа. По крайней мере, не слишком сильно. Я ничего не говорю ему. Он ничего не говорит мне. В молчании мы идём по этому месту воспоминаний. Поднимаемся по узкой лестнице, пока не доходим до того места, где раньше была моя комната.

Уже тогда она казалась мне маленькой, а теперь это беличья нора, дыра в дереве, коробка из-под обуви. Я оглядываюсь вокруг: кровать, шкаф, окно без балкона, защищённое решёткой, чтобы воры не могли войти, а Джейн — выйти. На случай если ей захочется использовать дерево как трамплин для побега.

Я отпускаю руку Арона, хотя его взгляд не покидает меня. Я чувствую, как он вцепился в мою спину и волосы.

Он не понимает, зачем мы пришли, не понимает, что я делаю. Это ритуал, который принадлежит исключительно мне.

Я становлюсь на колени на полу и начинаю постукивать по длинным половицам, пока не слышу глухой отзвук.

Из-за пыли и мусора всё становится ещё сложнее, но в конце концов мне это удаётся. Я поднимаю деревянную доску и обнаруживаю свой маленький тайник тех лет.

Сокровище до сих пор здесь.

Сокровище маленькой девочки, такое же жалкое, как мои тогдашние мечты.

Камни в форме сердечек, все кривые, ни один из них не был настоящим сердцем, но в моём воображении они были идеальными.

Страницы из книг. Они взяты не из тех томов, что были у нас дома. Я никогда не знала, из каких текстов их вырвали. Моё сердце разрывалось от мысли, что есть люди, которые выбрасывают книги, и когда случайно находила страницу, что вылезала из плохо закрытого мешка, или лежащую на земле, или используемую обёрткой для чего-то другого, я завладевала ею, терпеливо разглаживала, сушила, если она была влажной, а затем прятала. Я собрала сорок две штуки. Не так уж много, но мне казалось, что я владею чем-то вроде Александрийской библиотеки Арлекина. Я прочитала их все, эти страницы, не зная, как начинались и заканчивались истории, в которые они входили, и компенсировала пробелы своим воображением.

Мои рисунки. Наивные каракули, изображающие мир, полный света, без правил, без запретов, без обязательств никогда не плакать и не улыбаться слишком часто. Животные, прежде всего. Ласточки, бабочки, насекомые. Рудольф перед смертью. Мои руки. Мои ноги в пуантах. Белая лебединая пачка.

Ещё я нахожу маленькую видеокассету, которую подарила мне Кара. Ту, на которой я танцевала. Ту самую, благодаря которой в Джульярде захотели меня прослушать и которая стала причиной всего.

Нет, рано или поздно это всё равно должно было случиться.

Рано или поздно что-то спровоцировало бы мою потребность сбежать и мамину потребность остановить меня.

Рано или поздно кто-то из нас умер бы. Скорее всего, я. Нам не суждено было выжить вместе.

Я собираю всё в рюкзак, который принесла с собой. Затем подхожу к Арону.

— Мы можем идти, — говорю ему.

Я знаю, в моих глазах застыли слёзы, я много раз кусала губы и судорожно накручивала волосы в пальцах.

— Подожди, — шепчет он. — Ты всегда связывала эти места со своим несчастьем, но теперь у тебя возникнет ассоциация с чем-то более приятным.

Он обнимает меня и целует. Он страстно целует меня в каждой комнате. В каждой комнате он говорит мне, что любит меня.

Когда мы выходим на улицу, надежда на то, что прежняя старушка сдалась и ушла, сталкивается с раздражающей реальностью. Она ждёт меня в заросшем саду. Женщина так искривлена, что похожа на тонкий ствол дерева, сломанный молнией надвое, но в её глазах есть что-то жизнеутверждающее.

Она подходит ближе, и тут я замечаю деталь, которая сметает облако. Всего одна, но это уже что-то. То, что на расстоянии показалось мне палкой, на самом деле ветка цветущего персика.

— Ты Джейн? — спрашивает она. — Та самая Джейн?

— Да, — шепчу я, всё ещё не совсем уверенная. Она могла захотеть ударить меня в любом случае и не нашла более близкого или эффективного оружия.

— Это для тебя, — продолжает старушка, чьё имя я не помню, хотя моё она помнит очень хорошо. — Это с моего персикового дерева. Когда оно даст плоды, я дам тебе и их.

Не зная, что сказать, я беру веточку, усыпанную крошечными ярко-розовыми цветочками.

Она делает это за меня.

— Мне почти сто лет, дитя, — продолжает она. — Моя дочь умерла от рака несколько лет назад. Но я до сих пор здесь. Я часто думала о тебе и всем рассказывала, но никто мне не верил. Они говорили, что я старая и слабоумная и ничего не понимаю. Но я всегда всё понимала.

— Что... что?

— Что она, твоя мать, не была хорошей. Она была злой. Однажды я видела, как она забила до смерти собаку, ударив по голове. Она не была доброй, и хотя она притворялась, что кормит бедных, и знала все стихи библии, я уверена, когда она умерла, бог захлопнул перед её лицом ворота рая, — Старушка одаривает меня кривой беззубой улыбкой. — Это твой парень? Я рада за тебя, дитя, он красивый и у него добрые глаза. Я счастлива, что ты вернулась. Я много лет ждала, чтобы сказать тебе об этом. Повезло, что ты вернулась до моей смерти. Иначе я бы не умерла спокойно.

Не добавив больше ничего и не дождавшись моего ответа, дама с неизвестным именем поворачивается ко мне спиной и уходит.

Она идёт по той же дороге, что и раньше, бодрым шагом, медленнее, возможно, устала, но, как ни странно, больше не горбится. Я смотрю ей вслед, пока она не возвращается в свой сад. Потом я смотрю в конец улицы, и горизонт уже не кажется мне крайним пределом небольшого пространства, а отправной точкой всего остального мира.

Тогда я обращаюсь к Арону.

— Может, пойдём?

— Куда хочешь, — отвечает он.