— Не дрожи, Джейн. Никто на суде не поверит в эту чушь, — говорю ей. Я не добавляю, что мы почти наверняка не дойдём до суда, потому что судья во всё это верит.

— Арон, у меня кончается воздух, — бормочет она.

— Дыши, держись, — успокаиваю я. — Если уйдёшь сейчас, ты покажешь, что боишься.

Джейн храбро кивает, а я избегаю прикасаться к ней (обнять или взять за руку), чтобы не доказать судье, что это правда, — она соблазнила меня, пусть даже и не тем грязным способом, который представляет себе его извращённый разум.

Она покорила меня.

Она преобразила меня.

Она сделала меня своим.

Я никогда не смогу быть ничьим другим, потому что я без ума от неё.

Я влюблён в неё.

Я-люблю-Джейн.

Какой прекрасный момент осознать это. В зале суда, посреди толпы придурков, делающих всё возможное, чтобы уничтожить её. Прямо сейчас, когда я не могу ничего сделать или сказать, если не хочу усугубить и без того висящую на волоске ситуацию.

Пока Эмери излагает судье свои доводы, мой гнев нарастает, пока полностью не затмевает свет разума.

Засранец с добродетельным видом, словно Джеймс — это настоящая жертва ухищрений шлюхи, заинтересованной в получении материальных выгод через секс, заявляет, что это Джейн соблазнила его брата.

— Джейн Фейри обвела его вокруг пальца, но поскольку она неудачница и имеет историю насилия в прошлом, она без всякой причины ударила его. Женщина, убившая в детстве свою мать, — какие гарантии равновесия она может дать? Разве она не соблазнила также Марка Арунделла, университетского однокурсника на год младше её? Я не думаю, что это совпадение — Марк Арунделл тоже хорошо обеспечен. И как заявила Дженна Грандалл, не повторяла ли Джейн Фейри ту же схему с Томасом Муром? Свидетельница несколько раз видела их в интимной и доверительной обстановке, вплоть до того, что ему даже захотелось написать её портрет. У меня нет намерения судить людей по внешности, для меня важны факты и совершаемые действия, и именно в свете последних я задаю себе законный вопрос, предлагая Вашей чести оценить внимательно: как могла такая девушка с внешностью, которую нельзя назвать привлекательной, привлечь внимание всех этих мужчин, красивых, богатых, классом, заведомо более высоким, чем у неё, если не с помощью искусства и лести хищника, что совершенно несовместимо с её претензиями на роль жертвы? — Эмери поворачивается ко мне, окидывает меня язвительным взглядом. —Арон, разве ты тоже не переспал с ней? А ведь тебе обычно нравятся шлюхи, не так ли?

Наступивший хаос сравним с библейской неразберихой в Вавилонской башне. Судья не может удержаться от того, чтобы не отчитать Эмери за использованную лексику; Мелинда решительно возражает против этой произвольной и спекулятивной реконструкции; Джейн встаёт с бледным лицом, как человек, которому осталось жить недолго, а я понимаю, что у меня нет выбора.

Бывают в жизни моменты, когда нужно поступить правильно, даже если это, вероятно, тебя погубит. Бывают моменты, когда справедливость должна уступить место мести.

Так, в разгар предварительного слушания я перепрыгиваю через стол защиты, добираюсь до Эмери, хватаю его за лацкан пиджака и наношу удар такой силы, что, уверен, у него ломается челюсть. Эмери смотрит на меня с ненавистью, как я смотрел на него четырнадцать лет назад, когда он забрал Лилиан. Тогда его выражение лица было торжествующим, теперь же оно налилось синевой, и я не уверен, что это только потому, что он всегда тот, кто никогда не отступает от своих идей. Я знаю, что он думает. Что я собираюсь отомстить и вернуть женщину, которая когда-то была моей. В другой раз я бы сказал ему, что если он и истолковывал неверно реальность в жизни, то никогда не искажал её так сильно, как сейчас. Но повод неподходящий, да и, думаю, у нас не будет возможности поговорить о том, о чём мне больше не хочется говорить. Поэтому я просто бью его, как он того заслуживает, и в этот момент понимаю, что не мщу за Лилиан. Я причиняю Эмери боль не за то, что он сделал в тот день в прошлом, а за то, что он сделал в этот день в настоящем. За то, что обидел Джейн, напугал её, позволил себе судить её.

Эмери кричит, кровь хлещет из его губ, из носа, от испытываемой боли, что удовлетворяет меня до глубины души. Затем, через мгновение, когда Эмери падает на пол, не в силах даже защитить себя, я посвящаю себя его брату, человеческому дерьму, кто продолжал смотреть на Джейн с вызовом и злобным желанием на протяжении всего слушания. Я снова бросаю его на пол, как в ту ночь в клубе, и обрушиваю на него шквал ударов такой силы, что, если бы кто-нибудь не остановил меня, если бы я не почувствовал на себе решительные руки двух офицеров, которые тянули назад, я бы непременно оставил его мёртвым там, где он находится.

Я знаю, что произойдёт сейчас. Я отдавал себе отчёт в тот самый момент, когда решил действовать так, как действовал. Но я бы снова так поступил. Более того, возможно, я бы сделал это гораздо раньше.

Пока двое охранников удерживают меня, пока кто-то говорит кому-то другому вызвать скорую помощь для этих двух полумёртвых засранцев, я ищу глазами Джейн. Её нет в зале суда, она ушла, надеюсь, ещё до того, как поднялась шумиха.

— Позаботься о Джейн, посмотри, куда она делась, — говорю я Мелинде в тот самый момент, когда судья с удовлетворением человека, выполнившего свой долг наказанием преступника, объявляет:

— Дело, по которому было назначено слушание, прекращается. Доказательства в пользу истца расплывчаты и носят чисто косвенный характер, их недостаточно для судебного разбирательства. А вы, адвокат Ричмонд, проявили свои дурные качества во время одного из моих слушаний, и приговариваетесь к шести месяцам тюремного заключения за неуважение к суду!

***

— Ты сошёл с ума! — восклицает мой отец в тюремной комнате для свиданий. — Как тебе пришло в голову совершить подобное? И прямо на глазах у судьи Тру! Это доказательство того, что сделать партнёром Мишеля Робера было лучшим решением! Даже в шестнадцать ты не был таким идиотом!

Я встаю и киваю охраннику, чтобы он разрешил мне вернуться в камеру. Лучше буду сидеть в одиночной камере в стиле Алькатраса или даже приговорён к каторжным работам, чем останусь здесь и буду терпеть истеричный гнев отца. Для меня достаточно того, что мне на самом деле придётся отсидеть шесть месяцев, от первого до последнего, без всякого сокращения срока. В сущности, я могу считать себя счастливчиком, учитывая, что в прошлом судья Тру осудил за неуважение к суду заявителя, имевшего наглость, зевнуть ему в лицо.

— Куда ты идёшь, Арон? Нам ещё нужно поговорить, — упрекает меня засранец, благодаря которому я появился на свет.

— Ты уже всё сказал, причём о вещах, на которые мне наплевать, так что я ухожу. Даже уборка туалетов будет предпочтительнее, чем оставаться здесь с тобой.

— Не понимаю, как твой дед может говорить, что у тебя есть высшие качества. Ты до сих пор панк, которому нравятся шлюхи. По крайней мере, Лилиан была красивой, а вот эта... Если уж на то пошло, ты мог бы почитать о её прошлом и нравственности!

Я наклоняюсь к нему. Отец не коротышка, он почти такого же роста, как я, но сейчас я похож на дерево, а он на червяка.

— Я уже в тюрьме, — предупреждаю, — если надеру тебе задницу, моё положение не сильно изменится, так что заткнись.

Отец выглядит настолько потрясённым, что теряет своё пресловутое благоразумие.

— Так это правда, ты влюбился в эту девушку? Без сомнения, Арон, ты сошёл с ума. Интересно, нет ли в семье твоей матери генов безумия? Было бы лучше, продолжай ты работать бизнес-адвокатом. Ты был роботом, но лучше робот, чем мудак.

Я подхожу к двери, в моём взгляде сквозит испытываемое презрение.

— Когда-нибудь я попытаюсь понять, почему ты на меня злишься. Почему никогда не упускаешь возможности унизить меня и указать на мои невыносимые для тебя недостатки. Какая неразрешимая проблема сидит у тебя в закостенелом мозгу, что не позволяет даже случайно проскользнуть доброму слову. Когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас я должен думать только о себе. Не приходи ко мне больше. Иначе эти шесть месяцев могут стать пожизненным заключением.

***

У дедушки противоположная реакция, и он не может удержаться от смеха.

— Прости меня, Арон, мне, наверное, следовало подражать возмущению твоего отца и выложить весь сборник твоих недостатков как юриста и как мужчины, но я не могу. Мысль о том, что благодаря тебе этот наглец Колтон Тру стал ещё краснее, просто уморительна. Я бы радовался ещё больше, если бы ты ударил и его. Корнелл думает, у меня слабоумие, раз я так говорю. По правде говоря, Колтон Тру заслужил быть поколоченным в тёмном переулке так, что, возможно, его эго наложит в штаны. Ты знаешь, что около тридцати лет назад во время одной из вечеринок, когда Тру ещё был адвокатом, он осмелился сделать нежелательные знаки внимания твоей бабушке? Через несколько дней он обнаружил свою прекрасную новую машину с кузовом, отрихтованным кувалдой.

— Это была клюшка с перламутровой ручкой? — спрашиваю я, имея в виду его изысканный набор для гольфа.

На его лице появляется издевательски шокированное выражение.

— Я бы никогда не решился на подобное варварство, — отвечает он. — Испортить такую ​​превосходную клюшку. Для таких подвигов всегда предпочтительнее бейсбольная бита.

— Если кто-нибудь нас услышит, ты будешь следующим, кто отправиться в тюрьму, — замечаю я, совершенно не волнуясь.

— Это не тюрьма строгого режима, мой мальчик, и мы не террористы. Однако я уверен, достаточно назвать имя Колтона Тру любому другому судье, чтобы получить полное оправдание и медаль за гражданскую доблесть.

— В любом случае теперь я знаю, откуда у меня это.

— Я всегда тебе говорил, что не родился графом. Я родился уличным мальчишкой, который стремился к социальному искуплению, но, хотя я и зарабатываю деньги, в моей крови всегда будут улица и простые люди. Именно поэтому мне так жаль ту девушку, Джейн Фейри. Она не заслужила, чтобы с ней обращались как с грязной девкой. Показания под присягой, представленные на слушаниях, полная чепуха, и только такая предвзятая и продажная свинья, как Колтон, мог принять их во внимание. На суде их бы уничтожили один за другим... — Дедушка делает паузу, глядя на меня менее воинственно, почти с глубоким соучастием. — Ну… почти все они были ерундой. Кроме одного, видимо. Значит, Дит не ошиблась. — Я хмурюсь, и, хотя ни о чём его не спрашиваю, на моём лице появляется озадаченность. — Дит была уверена, что ты влюбился в мисс Фейри, но ещё не осознал этого. У твоей матери определённо есть свой нюх. Она приходила к тебе? Джейн, я имею в виду.