Глава 12

Джейн

Я не согласилась позировать для Морриса, но приняла приглашение поехать в Хэмптон к Дит. Не знаю, почему я изменила своё решение. После того как увидела, как Арон целует Лилиан, что-то во мне выключилось и одновременно включилось что-то другое. Я решила, что не буду замыкаться в себе, буду выходить из дома, не буду превращаться в ёжика. Я перезвонила Дит и спросила, есть ли у меня ещё время принять её приглашение.

Хотя портрет я всё равно не хочу. Я добилась большого прогресса, могу смотреть на себя без прежнего страха, могу терпеть себя, могу жить со своими недостатками. Я могу принять эту ущербную, чудаковатую Джейн, которая наблюдает за миром, не глядя ему в лицо, но я требую, чтобы мир вёл себя так же, чтобы он не зацикливался на моём существовании, чтобы смотрел на меня, но при этом не видел.

После ужина Моррис приглашает меня на прогулку. Я соглашаюсь, потому что люблю темноту и море.

Некоторое время мы молчаливо идём по пляжу. Потом он рассказывает мне кое-что о себе, о своих начинаниях в живописи, и когда упоминает о своих очень религиозных родителях, которые хотели видеть его священником и чуть не умерли от сердечного приступа, когда поняли, что у них есть сын, который хочет быть художником, склонен нарушать большинство заповедей и ходит в одежде бунтаря, я не могу не проникнуться его историей и не задуматься, есть ли в мире сын, который оправдывает ожидания своих родителей.

— Никто из нас не рождён для того, чтобы оправдывать ожидания других, — заявляет Моррис спокойным тоном человека, пришедшего к непреклонному выводу. — Каждый из нас должен удовлетворять только себя. Прежде чем мы это поймём, нам предстоит много битв. Мы испытываем вину, считаем себя чудовищами только потому, что преследуем мечту быть счастливыми даже за счёт счастья других людей, мы повторяем свои шаги, чтобы нас моделировали, потому что нас учили, — следует почитать отца и мать, и неважно, если мы обесчестим свою мечту... И тогда, к счастью, самые упорные из нас становятся самими собой. Мы становимся теми, кем были рождены быть. Для чего ты родилась, Джейн? Я не спрашиваю, что ты любишь делать. Я спрашиваю, кем ты любишь быть?

Его вопрос пугает меня. Кто я? Кем я люблю быть?

Я настолько привыкла выживать, что никогда не задумывалась о жизни, о планировании, о желаниях. Я как будто никогда не представляла себя в будущем. У меня не было никаких мечтаний, разве что, на короткое время, заниматься танцами.

С некоторых пор то и дело, робко и болезненно, в моих мыслях появляется мысль о завтрашнем дне. Она пугает меня до смерти, потому что я ничего не могу сделать, у меня ничего нет, я никто. Но в то же время она волнует меня, потому что я могу всё, могу иметь всё, я могу быть всем. Всем, чем я захочу. Даже если и не знаю чего. Слишком много альтернатив может быть таким же удушающим, как и полное отсутствие выбора.

— Я не знаю, — искренне отвечаю я. И тут предложение вылетает из моих уст, и я не могу его остановить. — Я бы хотела, чтобы меня любили.

— Это обычное желание, но у меня сложилось впечатление, что для тебя оно фундаментальное.

— Мне хотелось бы понять, что значит быть важным для кого-то: на самом деле важным.

Говоря это, я думаю об Ароне. Я всегда думаю об Ароне. Он помог мне расколоть мой панцирь, осторожно постукивая по нему изнутри. Я люблю его так сильно, что мне достаточно того, что он счастлив с другой. Это убивает меня, но этого достаточно.

— Остановись прямо там! — неожиданно восклицает Моррис. Я замечаю, что он стоит чуть позади и наблюдает за мной. Он смотрит на меня на фоне дома, такого белого, что похож на песочный замок. Моррис поднимает руки, соединяет большие и указательные пальцы, как бы создавая рамку, и говорит:

— Если бы я только мог изобразить тебя...

— Я уже сказала тебе «нет», — бормочу в ответ.

— Это ты не хочешь или Арон?

— Что... что?

— Он показался мне ревнивым. На выставке он позвал тебя, искал и увёл в очень собственнической манере.

— Нет, ты сильно ошибаешься! — восклицаю я, почти шокированная таким заблуждением.

— Ты ему нравишься, но ты об этом не знаешь, верно? Не знаешь, потому что у тебя нет достаточной уверенности в себе. Ты думаешь, что недостойна такого красивого мужчины. Но, возможно, это он тебя недостоин. Может, среди вас двоих, ты самая интригующая, завораживающая и загадочная.

— Между мной и Ароном ничего нет, — настойчиво повторяю я, ужасно смущаясь.

Моррис дружелюбно улыбается.

— Если это Арон стоит у тебя на пути, пусть знает, — я не хочу изображать тебя с целью соблазнить. Когда я говорю, что ты интересная, я действительно это имею в виду. Это не отговорка обкуренного придурка-художника, чтобы затащить девушку в постель. В тебе есть эмоциональная интрига, которую иногда я улавливаю, а иногда она от меня ускользает. Ты привлекательна и загадочна, но я не хочу ничего, кроме как изобразить тебя на полотне. Моя картина, та, с уроком танцев, тебя напугала, да? А знаешь, что её купил Арон?

Я теряю дар речи. Смотрю на Морриса так, словно мне только что открыли истину, слишком причудливую, чтобы быть правдой.

— Арон... купил... её?

— Купил. В той картине было что-то от тебя, я уверен. Что-то, что он хотел скрыть от взглядов других людей и одновременно от тебя самой. Что-то, что он хотел получить для себя. Подумай только, эта картина стала предметом спора между ним и другим клиентом, и Арон завысил цену втрое. Никто не покупал мои работы за такие деньги. Дит тоже была озадачена. Похоже, Арону не нравится фигуративное искусство, но, когда я сложил два и два, я нашёл в этой картине частичку тебя, и именно поэтому он хотел её купить. И не сомневаюсь, Дит тоже всё поняла. Так что не надо говорить, что между вами ничего нет. На мой взгляд, всё ещё впереди.

Меня бросает в дрожь, но не от холода. Я содрогаюсь от сказанных слов. Арон купил картину с балериной. Почему он так поступил? Интерпретация Морриса — это промах, или, возможно.....

Он снова обращается ко мне, уже более весёлым, почти ликующим тоном.

— Пожалуйста, Джейн, ты не могла бы вернуться в дом и пригласить Дит прийти посмотреть на этот великолепный вид? И пообещай мне только одно: ты останешься в доме и насладишься великолепным видом там.

— Не понимаю, о чём ты говоришь.

— Думаю, у Дит гости. Я мельком увидел, как кто-то вошёл через французские двери.

— Тогда мне не стоит туда возвращаться.

— Напротив, ты должна. Иди, дорогая, позови сюда Дит, а потом перестань бояться и прыгай, ведь жизнь только одна.

***

Я очень плохо сплю. Неспокойно ворочаюсь, временами засыпаю, а потом просыпаюсь с сердцем в горле. Перед самым рассветом, потрясённая слишком реалистичным сном, в котором мы с Ароном занимались любовью, я встаю и начинаю взад-вперёд ходить по комнате. Я дохожу до стены, потом возвращаюсь к стене напротив с тревогой, от которой перехватывает дыхание.

Вспоминаю слова Арона.

Вспоминаю его губы, которые были так близко.

Я вспоминаю его грудь, прижатую к моей.

А потом я начинаю вспоминать снова, и снова, и снова.

Он в соседней комнате, я уверена в этом.

Я чертовски боюсь того, что хочу сделать.

Мне страшно, но у меня только одна жизнь.

А его слова...

И его губы...

Наступает рассвет, я быстро принимаю душ и торопливо одеваюсь. Надеваю джинсы, футболку, немного крашусь.

Я собираюсь совершить самый безумный поступок в своей жизни. Сердце ревёт в ушах, я знаю, что буду жалеть об этом, но отступать не собираюсь.

Затем я открываю дверь и почти кричу.

Арон стоит перед моей комнатой, одетый так же, как и вчера, только без пиджака и галстука и с почти полностью расстёгнутой рубашкой. Его татуировки выглядят резкими, мрачными, рычащими. У него усталый, растрёпанный вид, который только способствует тому, что он выглядит более диким и сексуальным. Длинные волосы взъерошены, и он смотрит на меня с изумлением, похожим на моё.

— Можно войти? — спрашивает низким голосом.

Я молча киваю. Он шагает вперёд, а я отступаю, ноги дрожат, дыхание учащается, словно хочет превратиться в хрип при беге в гору.

Арон оказывается в комнате, я закрываю дверь и прижимаюсь к ней спиной, обхватив себя руками, чтобы поддержать, иначе я поскользнусь, упаду, развалюсь.

— Куда ты собралась? — снова спрашивает он.

Я не отвечаю ему сразу. Молчу и наблюдаю за ним, втайне сильно ущипнув себя за руку. Может быть, это всё-таки сон. Может, я глубоко заснула, пока вертелась в постели, и мне всё это привиделось.

Я щиплю больнее.

Арон смотрит на меня с выражением не меньшей тревоги, чем у меня.

Тогда я набираюсь смелости, хватаю его за лацкан, заставляю держаться поближе ко мне и говорю:

— К тебе.

Его хмурый взгляд превращается в ослепительную улыбку. Арон придвигается ближе, его обнажённая грудь видна между отворотами рубашки, застёгнутой на одну пуговицу. Протягивает руку. Опускает ладонь мне на шею, под волосы. Он стоит и смотрит на меня с улыбкой, пахнущей солнцем.

— Почему?

— Чтобы... продолжить разговор, который... который мы начали накануне. Ты... Ты сказал, что... что мне нужно тебе помочь понять, чего ты хочешь... от меня.

— Я так сказал.

— Я готова... помочь тебе.

— У меня бардак в голове, Джейн. Непостижимый бардак, поверь мне.

— Это неважно.

— Не имеет значения? — переспрашивает он.

— Нет. Главное — желание понять.

— Мне кажется, ты не представляешь, что значит для меня желание понять.

Сглатываю, продолжая держать свою панику под контролем. Неужели я действительно думаю о чём-то настолько рискованном? Неужели я и правда собираюсь сказать ему то, что собираюсь? Как это возможно, — я не собираюсь отступать? Как возможно, что я предвижу риск, на который пойду, и пропасть, в которую неизбежно упаду? Куда делся мой страх? Почему на смену ему пришло это отчаянное желание?