— Это не было оскорблением, клянусь. Я имела в виду, что, хотя ты и богат, ты не кажешься мне глупым засранцем, как большинство людей в определённых кругах. Не то чтобы все люди были такими, Дит, например, не такая, но у неё великолепный дом, и она точно не может назвать себя бедной. И ты тоже любишь окружать себя красивыми вещами, но делаешь это для себя, для услады глаз. Ты сдержан и глубок. Даже когда ты... когда ты появлялся на страницах журналов... со своими девушками, которые...

— Это были не мои девушки. Это были женщины, и точка.

— Ну, когда тебя фотографировали с этими знаменитыми женщинами на некоторых светских мероприятиях, ты выглядел... ты выглядел как большой мудак.

Арон смеётся, на мгновение поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и ещё одно мгновение, столь же мимолётное, сколь и сильное, одной рукой ласкает мою ногу. Мгновение, клянусь, мгновение, которое заставляет всё моё тело воспламениться.

— Я раньше был до ужаса мудаком, — подтверждает он. — Ты покупала эти журналы?

Лучше не говорить ему, что я покупала их специально, чтобы посмотреть на него. И рассматривала тайком.

— Время от времени.

— И ты поняла это, только взглянув на фотографии?

— Более или менее.

— Ты не очень далеко ушла от реальности в том, что касается моей конфиденциальности. Что касается глубины, то, боюсь, я более поверхностен, чем ты себе представляешь.

— Это неправда, и у меня есть тому доказательства.

— Доказательства?

— Да. Ты заметил меня. Ты посмотрел на меня. Ты увидел меня. Будь ты поверхностным, ты бы даже не заметил моего существования. Я не трофейная женщина. Тем не менее, по-своему, я тебя заинтересовала. Для меня это доказательство.

***

Этот дом тоже дворец для простых принцесс. Вся его обстановка роскошна, даже более роскошная, чем в городском пентхаусе. И это мне в нём нравится: Арон утончён. Он мог бы щеголять богатством, но то, чем он владеет, сдержанно и красиво.

Как только мы входим в дом, сразу же встречаем женщину средних лет, которая поливает растения.

— Адвокат Ричмонд! — восклицает она. — Вот уж не ожидала вас увидеть! Разве вы обычно не проводите День благодарения у своего дедушки? — Не думаю, что она ожидает ответа, её слова — весёлое подтверждение надёжной горничной, знающей привычки своего работодателя. — Я не смогла приехать вчера, поэтому заехала сегодня, чтобы поработать в саду…

Потом она замечает меня, и её и без того весёлый взгляд становится почти ликующим.

— Самое время! — восклицает женщина. Затем она осматривает меня со смутным недоумением, как бы удивляясь, как такой мужчина, как Арон, привыкший к сливкам женской красоты, может находиться в моей компании.

Я отступаю, глупо оцепенев от ужаса, пока не понимаю, что совершила ошибку и судила о намерениях женщины сквозь фильтр своего страха. Потому что она широко улыбается, демонстрируя все зубы, которые ей дала природа, и выглядит воодушевлённой и растроганной, будто стала свидетелем какого-то чуда.

— Приготовить вам вкусный завтрак, дорогая? — спрашивает меня. — Вы выглядите так, словно спали мало и плохо.

— Кофе, — отвечает Арон, — и что-нибудь из тех вкусных и высококалорийных блюд, которые вы умеете готовить. Но потом вы идёте домой. И не нужно возвращаться.

— Можете на это рассчитывать! — восклицает женщина и, сняв садовые перчатки, идёт в глубь виллы.

— Миссис Фергюсон немного назойлива, но это можно пережить, — комментирует Арон. — Пойдём, я тебе кое-что покажу.

Он берёт меня за руку. Жест настолько спонтанный, что у меня перехватывает дыхание. Я следую за ним и в тысячный раз за последние несколько часов задаюсь вопросом, закончится ли этот сон, проснусь ли я в синяках от жестоких щипков и что почувствую, когда пойму, что ничего не было реальным.

А пока я наслаждаюсь своим тягучим сном.

Мы пересекаем сад и попадаем в большую пристройку. Здесь я чувствую себя Ионой перед китом. Только кит — не огромное китообразное, а гигантских размеров частично отреставрированный парусник, возвышающийся на крепких подпорках. Я сразу понимаю, что Арон его ремонтирует. Он мог бы купить новое, полностью исправное судно, с командой, но вместо этого выбрал для возрождения кусок хлама.

— Реставрация занимает у меня много времени, — поясняет он. — Потому что я всё делаю сам.

Я стою неподвижно и рассматриваю линии этого чуда. Представляю, как Арон шлифует поверхность — без рубашки, татуировки движутся при каждом его движении. А потом вижу, как Арон управляет парусником в открытом море, с ветром в волосах. Интересно, будет ли с ним кто-нибудь?

Я не вижу себя на этом судне. Знаю, что я — временный эксперимент. Не сомневаюсь, сейчас Арон искренен, он меня не обманывает, но это ненадолго. Моя смелость и самооценка очень далеко ушли от абсолютного нуля, но если я обернусь, то всё равно увижу этот ноль. Он смотрит на меня как всевидящее око, похож на ухмылку, и бросает мне вызов, как напоминание, заставляющее трепетать. Я не собираюсь возвращаться в мир, созданный моей матерью, в котором я ничего не значила, ничего не умела и ничего не хотела, но мне ещё предстоит пройти долгий путь.

Не отрывая пальцев от дерева, я осторожно поглаживаю корпус, следуя по его периметру. Внезапно меня останавливают руки. Обнимают сзади. Его руки.

— Иди сюда, — шепчет он.

Арон разворачивает меня и целует. Перед своим парусником, который однажды отправит его в кругосветное путешествие неизвестно с кем, он целует меня. Обхватывает моё лицо, прижав одну из ладоней к шраму, и целует меня. На мгновение, когда его язык проникает в меня, будто ему нравится это делать, словно он и правда наслаждается этим, я вижу себя на палубе этого судна. Джейн на ветру и солнце, счастливая, любимая.

Затем сон взрывается.

Внезапно, как аневризма.

Внутри строения что-то падает. Что-то издаёт резкий шум. Мы с Ароном отрываемся друг от друга и смотрим в одну сторону.

Неподалёку от нас, рядом с какими-то инструментами, о которые она, вероятно, споткнулась, стоит Лилиан.

Она потрясена. Она шокирована так же, как расстроилась бы я, если бы мужчина, которого люблю и который, как считала, любит меня в ответ, целовался с кем-то другим. Я и есть та самая другая.

Но она не сердится. Её глаза — озёра. Лилиан плачет, чего я бы никогда не сделала не потому, что не хочется плакать, а потому что не привыкла делать это, по крайней мере, на людях. Какой бы несчастной или отчаявшейся я ни была, я плакала, только когда оставалась одна, ночью и тихо. Плакать на глазах у других это неприлично, испорчено, неблагодарно по отношению к Богу. Даже сейчас я всё ещё следую этой установке.

Очевидно, у Лилиан не было матери, которая использовала её как воск для лепки, или чтобы смять. Потому что Лилиан плачет открыто, не боясь, что Бог поразит её.

— Лилиан, проклятье, — ворчит Арон, отстраняясь от меня. Я вижу, что он тоже шокирован этим внезапным присутствием того, кто не устраивает сцену, а просто выглядит как разочарованная и безутешная девчушка. И красивая. Лилиан прекрасна, даже когда плачет.

Я понимаю, невозможно оставаться равнодушным перед такой печальной богиней. Я знаю и не жду, что Арон будет вести себя так, словно её нет, или прогонит.

— Ты... ты больше мне не звонил, — бормочет Лилиан. — Ни слова. Разве я не заслуживаю слова, Арон? Я позволила тебе всячески оскорбить меня, приняла твой гнев и обиду, я согласилась с тобой, я тысячу раз извинилась. Неужели я не заслужила от тебя ни слова?

Арон нервно проводит рукой по волосам. Присутствие Лилиан смутило его и нарушило все его равновесия, всё сказанное и все сомнения.

Внезапно абсолютный ноль, который я оставила позади себя, приближается. Я вижу его глаза и ухмылку более отчётливо. Я прислушиваюсь к напоминанию о том, кто я и что я.

Никогда я не смогу сравниться с этой достойной романа любовью.

Я делаю несколько шагов назад, Арон — несколько шагов вперёд, к Лилиан. Он подходит к ней и говорит с ней тихим голосом. Я не слышу, что он ей говорит. Через некоторое время она опускает голову ему на грудь. Он обхватывает её за плечи.

Думаю, я увидела достаточно.

Я двигаюсь назад, как креветка, и выхожу из пристройки. Арон даже не замечает этого. Солнце, согревающее сад, не греет меня, оно кажется холодным, словно это не просто ноябрьское, а больное солнце. Я натягиваю куртку, поднимаю шарф, ускоряю шаги.

Миссис Фергюсон стоит на полпути между домом и пристройкой. Не знаю, была ли она свидетелем последней сцены из фильма: слёзы Лилиан, Арон, бросившийся её утешать, и я, ставшая тенью на заднем плане. Судя по выражению её лица, я бы сказала, что да.

И на этот раз я не плачу. Скорее я улыбаюсь ей, хотя при этом почти чувствую, как мышцы лица скрипят, словно ржавые металлические детали. Я улыбаюсь ей, потому что она грустная. Я улыбаюсь ей, потому что не хочу, чтобы она поняла, — у меня нет желания улыбаться. Откровенные слёзы — это для див, а я статист.

— Я ухожу, — сообщаю ей как можно более естественно.

— О нет, дорогая, останься, я испекла тебе маффины, — разочарованно говорит она.

Мне хочется спросить её, почему. Она ведь меня даже не знает. Почему она выглядит почти такой же убитой, как и я?

— Спасибо, — благодарю я, но не добавляю «в другой раз», потому что ясно, — другого раза не будет.

Я прохожу перед ней и иду мимо неё, к дому, а оттуда к выходу.

— Не уходи, — увещевает она.

Я оборачиваюсь, смотрю на неё с той капелькой любопытства, что осталась у меня между обрывками отчаяния.

— Почему вы хотите, чтобы я осталась?

— Потому что вы первая девушка, вошедшая в этот дом с тех пор, как я здесь работаю, и, думаю, вообще за всё время. Это должно что-то значить.

— Это ничего не значит, — отвечаю, пожимая плечами. — И вообще, теперь здесь и Лилиан Пэрриш.

— Да, но миссис Пэрриш пришла, перебравшись через забор на пляже. Вы вошли вместе с ним через парадную дверь.