Она ушла из офиса первой, чтобы забрать каршеринговую машину, предоставленную механиками. Тем временем она позвонила Елене. Сестра хотела узнать, почему они не виделись в эти выходные. Грейс не была готова делиться пережитыми моментами с другими.

Она хотела ревностно хранить их при себе, как тайну, которую нужно оберегать и лелеять в одиночестве. Она боялась, что если заговорит об этом с Еленой, то лишится всякого волшебства, и то, что сейчас продолжало казаться ей сном, приобретёт неприглядную форму убогой и заурядной истории о сексе.

Возвращение домой не помогло.

В воздухе ещё витал слабый след страсти и запретных запахов; если закрыть глаза, можно было вспомнить вкус Николаса.

Она села на неубранную постель, погладила смятые простыни, кончиками пальцев обрисовала контуры бесцветных пятен… Грейс пришлось прикусить губу, чтобы не дать волю эмоциям. Она вскочила на ноги, сорвала простыни с матраса и засунула всё в стиральную машину с такой поспешностью, что закружилась голова. Но если бы она задержалась, то, скорее всего, так бы и лежала на этих простынях, вдыхая последний отпечаток его тела.

Грейс не очень хорошо помнила дни, последовавшие за разрывом с Ральфом. Всё было как в тумане, она помнила страдания, недоумение, но всё это сглаживалось раздражением от ситуации, которая стала невыносимой. Сейчас, глядя на белую пену, скрывающую ткань за круглым стеклом дверцы, она чувствовала себя человеком, потерпевшим кораблекрушение, который увидел, что корабль, посланный его спасать, удаляется за горизонт.

Грейс почувствовала себя одинокой и потерянной.

Она была убеждена, что вещи, однажды отклонившиеся от своего первоначального курса, не могут вернуться в прежнее русло. Поэтому полагала, что Николас, разделив с ней самую интимную форму близости, покажет себя другим, возможно, более приветливым, чем в прошлом.

Она ошибалась.

На следующий день, после беспокойной ночи, которую провела, ворочаясь среди пахнущих стиральным порошком простыней, Грейс обнаружила, что стала для него практически невидимой. Николас попросил Лоредану принести ему кофе, напечатать протоколы писем на компьютере, подготовить документацию для заседания совета директоров. Он проходил мимо, не здороваясь, и с таким хмурым видом, какого Грейс никогда не видела у него. Она колебалась, стоит ли просить у него объяснений, но предпочла повременить, опасаясь ответа.

В среду Николас снова стал обращать на неё внимание, но позже выяснилось, что безразличие было предпочтительнее, поскольку он превратил Грейс в крайнюю для своего плохого настроения. Казалось, что такое особое обращение было уготовано только ей, и это был ещё один удар, которого, по её мнению, она не заслуживала. Если бы он обвинил её в случившемся, то прояснил бы свою точку зрения.

Грейс готовила кофе, писала письма и занималась переводом документов, которые Николасу были непонятны. Он не подарил ей ни улыбки, ни доброго слова, снова стал отстранённым мужчиной из гранита, а в его облике появились безжалостные нотки, которые она не узнавала. Казалось, его раздражало само присутствие Грейс и он не пытался этого скрыть. Он даже отчитал её перед адвокатом по гражданским делам, отругав за глупую опечатку.

— Грейс, будь внимательнее! Я должен отправить этот контракт к шести часам, как думаешь, у тебя получится?

Она чувствовала себя униженной своей ошибкой, но сильнее унижения было разочарование оттого, что она стоит перед мужчиной, о жесткости которого даже не подозревала. Она могла разорвать бумагу перед его лицом, сделать из неё конфетти и бросить на пол, на его стол, на его высокомерие. Могла даже сказать ему, чтобы он шёл к чёрту, в присутствии коллеги, который сидел рядом и кому хватило ума не обращать внимания на грубость. Такой необдуманный жест не имел бы никаких негативных последствий, как и акт неподчинения, но здравый смысл был для Грейс чем-то слишком укоренившимся. Она подняла бумагу, посмотрела на круг, нарисованный синей ручкой вокруг неправильного слова. Затем пристально посмотрела на Николаса, надеясь, что все оскорбления, которые расцвели в её воображении, дойдут до него.

— Сейчас же займусь этим.

Николас смотрел на неё с напряжением, которое делало его черты угловатыми, но за этой упрямой наглостью Грейс увидела намёк на раскаяние, возможно, это была лишь иллюзия. Она не понимала, чем вызвана столь радикальная перемена, чем вызван этот затаённый гнев и жестокая обида. Едва сморщив нос, она вышла из кабинета, и при каждом шаге в сердце саднило.

В пятницу утром она проснулась с искушением не идти в офис, но это было бы равносильно тому, чтобы спрятаться, а она не была трусихой. Николас продолжил игнорировать её, будто она была сделана из стекла. Грейс была напряжена, плечи болели от страха, и каждый миг она жила в ожидании новой смены курса. Она испытывала безумное искушение убежать, избежать его. Лоредана смотрела на неё, пытаясь, видимо, понять настроение коллеги. Грейс огрызалась по малейшему поводу и терзала ноготь большого пальца.

В пять часов она объявила, что уходит. Достигнув невыносимого уровня беспокойства, Грейс схватила свою сумку и ушла, даже не попрощавшись с Д'Амброзио. «Это бегство,» — подумала она, медленно закрывая за собой дверь и торопливо спускаясь по лестнице, а затем почти побежала по тротуару. Она запрыгнула в машину так, словно за ней по пятам неслась свора голодных собак, включила первую передачу и поехала в сторону Фламиниа. В этом отступлении или, скорее, поражении она почти ожидала, что Николас побежит за ней, чтобы извиниться, объясниться. Она надеялась, строя иллюзии, а потом напомнила себе, сердито стуча кулаком по рулю, что пообещала (задолго до того, как рассталась с Ральфом), больше никогда не обманывать себя.

Она включила на полную мощность радио, надеясь, что музыка заполнит разум, избавив от всех мыслей. Под грустные, пронзительные ноты песни Nirvana «Something In The Way», Грейс вновь пережила пятницу предыдущей недели, сексуальное напряжение между ней и Николасом, молчаливую мольбу в глазах, когда их взгляды пересекались, а затем и дорогу домой, так отличавшуюся от той, что проделывала сейчас. Грейс ощутила, как в ней что-то трескается и расширяется. Словно чёрная дыра заполняет всё внутри, и поднимаясь к горлу, разъедает его стенки. Эмоции взяли верх, в считаные секунды она обнаружила, что плачет так, как не плакала уже много лет.

Ей пришлось свернуть в первый карман на дороге. Грейс оставила двигатель включённым и откинулась на сиденье, пока рыдания разрывали грудь. Она дала волю слезам, а успокоившись, достала из сумочки бумажный носовой платок, чтобы стереть со щёк потёки туши. «Выгляжу как проститутка,» — сказала себе глядя в зеркало, и если она не поторопится уехать, то некоторые автомобилисты тоже так подумают. Грейс подняла взгляд и ахнула, встретившись с заинтригованным взглядом чернокожей женщины. Та сидела, широко раздвинув ноги на деревянном ящике, превращённом в стул. На ней были выцветшие шорты, оставляющие мало места для воображения, и белый бюстгальтер, выделявшийся на фоне эбеновой кожи. Грейс с грустью вдохнула, женщина поприветствовала её кивком головы. Она почувствовала себя близкой незнакомке, а может быть, просто менее одинокой и более удачливой. В голове промелькнула мысль спросить, не хочет ли женщина последовать за ней, уйти с дороги, но потом Грейс назвала себя идиоткой.

Помахав на прощанье рукой, Грейс поехала домой.

Эта короткая, яростная истерика выбила её из колеи, но онемение, похожее на отступающую боль, успокоило её. Она сказала себе, что такая реакция вызвана накопленным напряжением, и, придя домой, позволила себе принять долгий горячий душ. Надела на раскрасневшуюся и разгорячённую кожу очень большой свитер, приготовила расслабляющий травяной чай, а потом взяла мобильный телефон.

Грейс обнаружила несколько звонков от Елены и сообщение, мигающее на чёрном фоне экрана. Бабушка любила повторять, что Грейс родилась с даром предвидения, но она относилась к этому утверждению как к причудливым бредням пожилой женщины, давно вступившей на извилистый путь старости. И всё же в этот момент Грейс почувствовала, как от волнения скрутило желудок.

Она открыла сообщение и быстро прочитала несколько слов двоюродной сестры.

Сегодня иду на свидание с парнем. Ты никогда не догадаешься, кто это. Грейс рухнула на диван, включила на телефоне бесшумный режим и взяла стоящий на столе травяной чай. Подула на клубящийся пар, выпила, надеясь, что тепло разгонит мучивший её холод. Вечерние тени удлинились, рисуя на полу мрачные арабески.

Грейс включила свет и опустила москитную сетку.

Телефон завибрировал, и она отвлеклась от закрепления сетки на оконной раме.

Телефон завибрировал снова, и она вздрогнула, а повернувшись, увидела, как гаджет слегка покачивается на столешнице.

Из-за чего можно было так расстроиться, что не хотелось проверять? Она решительно подошла к телефону, взяла в руки, открыла сообщение и уставилась на фотографию, которую прислала Елена.

Двоюродная сестра стояла в первом ряду и подмигивала, держа телефон в вытянутой руке. Её окружала группа людей, которых Грейс не сразу узнала. Среди них были две довольно яркие женщины, которые вызывающе смотрели в камеру, и два друга Николаса. Все эти, обращённые к Грейс взгляды, казалось, насмехались над ней. Наконец, на заднем плане она заметила его. Женская рука, тонкая и властная, лежала на его груди, а голова девушки покоилась у него на плече. Среди этих улыбающихся лиц мрачное, непостижимое выражение лица Николаса выделялось, как чёрный бриллиант среди цветных камней, и, казалось, говорило: «Послушай, я заставил тебя почувствовать себя особенной на несколько часов, но это не значит, что ты и правда такая».