Грейс тихонько зааплодировала.

— Поздравляю! Либо ты хорошо разбираешься в людях, либо я ужасно предсказуема.

— Он был с выпускного курса? — спросил Николас, не обращая на неё внимания.

Она замешкалась с ответом.

— Вообще-то, он был моим профессором английской литературы.

— И сколько ему было лет?

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты зануда?

Николас не мог не ухмыльнуться: — Ну же, Грейс. Отвечай.

— Сорок пять.

— Немного староват для двадцатилетней девушки.

Грейс пожала плечами.

— Мне напомнить тебе о юной девице вечером пятницы?

— Нужно ли напоминать тебе, что мне тридцать семь лет и та девица не была робкой или неуверенной в себе?

Он увидел, как по её глазам пробежала тень, которую можно было истолковать как отвращение или раздражение.

«Грейс, тебя беспокоит мысль, что я с другой?» Погоня за подобными мыслями ни к чему не приведёт, потому что, когда он выйдет за дверь этой квартиры, их жизни вернутся к тому, что они оставили накануне, на тротуаре в Париоли.

— Послушай, мне не хочется тащить из тебя слова щипцами, но мне на самом деле любопытно узнать больше о профессоре Гумберте Гумберте. (Прим.пер: Гумберт Гумберт - главный герой «Лолиты» Набокова). Грейс попыталась оставаться серьёзной, но потерпела неудачу и разразилась смехом, который заразил и его.

— Хорошо, хорошо, я расскажу тебе историю Грейс и Ральфа.

— Ральф, — повторил он имя, пережёвывая буквы, как испорченную еду.

Грейс встала с кровати, прихватив и простыню, которую обернула вокруг себя. Она пошла на кухню, откуда вернулась с бутылкой и двумя стаканами.

Налив воды, начала свой рассказ.

— Я только что приехала в Лондон… — Лондон?

Грейс протянула ему полный стакан.

— Если будешь перебивать, я никогда не закончу.

— Хорошо, замолкаю.

Она снова легла рядом с ним, завернувшись в простыню, как шелкопряд.

— Так вот, я поступила в университет в Лондоне, нашла жильё в кампусе и проводила дни, уткнувшись носом в книги. Но я не была счастлива, я была несчастна по… по причинам, о которых мне не хочется рассказывать. В общем, Ральф был моим профессором английской литературы. Молодой, красивый, общительный. Он сказал мне, что любит Италию, и мы долго говорили об искусстве эпохи Возрождения и английской поэзии. Потом мы стали говорить о нас, о том, что нам нравится, о наших мечтах.

— Он обвёл тебя вокруг пальца.

— Возможно. Он был зрелым, обаятельным, обладал огромной культурой. Я была очень молода и замкнута, но жаждала жизни. Через несколько месяцев мы оказались в постели, я была девственницей, он знал об этом и… в общем, он очень старался сделать мой первый раз незабываемым.

Николас согнул одну ногу и сделал вид, что почёсывает колено, там появилось ещё одно покалывание, от которого он хотел избавиться. Ритмичная пульсация сковала затылок и враждебными волнами спускалась по спине. Незабываемый, первый раз и Грейс в одном понятии были неприемлемы, хотя Николас был рад или, скорее, испытал облегчение, что она не пострадала от грубого внимания случайного мужчины.

— Когда тот день закончился, Ральф признался, что женат, и извинился за то, что не сказал мне об этом раньше.

— Вот сукин сын… — прорычал Николас.

— У меня тогда разбилось сердце, но я продолжила с ним общаться. Знаю, это не делает мне чести… — Ты была совсем юной, которую подчинил своей воле взрослый мужчина.

— Не надо меня защищать, я была молодая, а не глупая. Я понимала, что совершаю ошибку.

Грейс тоже согнула колени и обняла ноги, уставившись в одну точку перед собой.

— Однако для Ральфа я не была единственной игрушкой. Среди студенток, коллег и различных друзей он создал своего рода гарем, где каждый знал о присутствии другого.

— А жена?

— Полагаю, что она всё знала. Любовница прячется, а разврат — это всё равно что слон посреди гостиной.

Николас лёг на бок, положив голову на сложенную руку. Между пальцами другой руки он пропустил тёмную прядь волос, сбегающую по её руке.

— Он тебя бросил?

Грейс тоже легла, и в итоге их лица оказались на одной высоте, глаза смотрели в глаза другого.

— По правде говоря, нет, это была я, спустя несколько лет. Я выросла, повзрослела, Ральф никогда не изменился бы ради меня, я не была той женщиной, если таковая вообще существовала. По мне, так некоторые мужчины вообще не должны жениться.

Николас воспринял это как скрытое обвинение и снова почувствовал ноющую боль в спине. Он сменил тему.

— Как получилось, что ты выбрала английский университет?

— Это был самый естественный выбор. Я училась в школе святого Георгия здесь, в Риме, с первого класса начальной школы до четвёртого класса средней школы.

Он хотел спросить, из какой семьи она родом, учитывая, сколько стоит обучение в одной из самых известных международных школ Рима, но, видимо, что-то в выражении лица выдало его, потому что Грейс улыбнулась.

— А теперь хватит обо мне. Хочешь что-нибудь поесть или… ты предпочитаешь уйти?

Она замешкалась на последнем слове, смущаясь или сожалея, а может быть, и то и другое. Николас знал только, что ему не хочется покидать эту постель, он жаждал только её тело. И он умрёт между этими простынями, пахнущими ею, а её запах проник в его кожу, в его голову. Как знал, что его руки хотят снова коснуться её, хотя он не делал ничего другого с тех пор, как оказался в этой квартире. Он не ответил, откинул простыню, обнажив Грейс в ослепительном свете раннего полудня. Он смотрел на неё, прикасался к ней, целовал, вдыхал её дыхание, наполнял себя её сущностью, снова входил в неё, и это было похоже на первый в жизни секс, потому что в Грейс, в этой плоти, которая держала его, сосала, убивала и питала, было что-то, что заставляло чувствовать себя первозданным, словно Николас никогда не знал женщины, будто его собственное тело было девственным.

«Ты предпочитаешь уйти?» Николас не ответил ей и не ответил даже потом, пока они ели то, что смогли найти в полупустом холодильнике. Он не ответил ей ни ночью, ни на следующий день. Уклонился от ответа, и они оба погрузились в беспамятство наслаждения. Он вырывал у Грейс стоны и вздохи, знакомился с её телом, разграбляя, чтобы стереть все следы Ральфа и того, кто пришёл после него. В этот застывший миг должен был существовать только он, его рот, его тело и его член. Грейс должна была принадлежать только ему и никому другому.

Этот сон, это пропитанное иллюзиями забвение закончилось с наступлением новой недели. Взошло солнце, ослепляя обман, в котором они хотели укрыться. Их тела ещё хранили следы поцелуев и укусов, но сознание уже погрузилось в реальность. Они не говорили о том, что будет после, потому как знали, — после не существует, это было негласное правило, с которым оба смирились.

В офис ехали в молчании, каждый погружённый в свои мысли. Пока Николас вёл машину, он окунулся в спокойствие, которое скрывало смятение и будоражило неуверенность.

Ему хотелось взять Грейс за руку и спросить, раскаивается ли она, удалось ли ему стереть память об английском любовнике и том первом, незабываемом опыте. Однако тщетность этих сомнений побудила его промолчать. До офиса оставалась пара перекрёстков, когда он остановился, чтобы высадить её.

Грейс повернулась к нему с улыбкой. Николас увидел в её глазах спокойную ясность, возможно, даже благодарность. В них не было ни сожаления, ни печали. Она наклонилась, поцеловала его в щеку, скрытую вуалью тёмной бороды, задержалась на губах, всё ещё припухших от страсти, и ушла, не сказав ни слова. Ни обещаний, ни утешений. «Да и почему она должна?» — тихо упрекнул себя он, глядя, как Грейс идёт по улице высокомерной походкой с гармоничным покачиванием бёдер, оставляя его одного в компании чужих эмоций, кусающих за рёбра.