Глава 7.

Конечно, новые, лучшие и более изобильные вещи - которые, напомним, включают в себя и такие нетоварные вещи, как стрижки, образование и развлечения, - не включают в себя всю полноту человеческого существования и не измеряют даже то, что, как утверждается, измеряют совершенно точно. Сократились девственные леса и золотые нарциссы (хотя, с другой стороны, обычные люди, имеющие больше свободного времени и больше средств передвижения, могут добраться до оставшихся мест дешевле в часах затраченного труда, чтобы посетить, скажем, Южный берег Большого каньона в начале июля или в конце января, если они хотят получить впечатления без толпы). А дополнительная полезность от каждого добавления к гигантской куче новых вещей, как говорят экономисты, уменьшается. Вы можете владеть в восемнадцать раз большим количеством стульев, чем ваши предки в 1700 году, но вы не получите в восемнадцать раз больше удовольствия от сидения на стуле. Другими словами, это радикальное, стократное увеличение является увеличением возможностей, строго говоря, и не измеряется по той же шкале счастья, которое рассматривается как удовольствия дня, подобные кошачьим, или даже как более глубокая цель человеческой полноты. Обсуждая результаты Нордхауса, не менее полезные экономисты Тимоти Бреснахан и тот же Роберт Гордон отмечают, что полезность от последней единицы увеличения освещения - от девяностодевяти- до стократного (что, в конце концов, составляет всего 1%) - несомненно, намного меньше, чем от нескольких первых - от двух- до трех- и четырехкратного. Сотая шариковая точка приносит меньше удовольствия, чем вторая или третья. "Уменьшающаяся отдача", или, точнее, в данном случае уменьшающаяся "предельная полезность", - это один из тех экономических жаргонов, которые вошли в обиход, как "ВВП" или "платежный баланс". Вы практически правы в своем представлении о том, что он означает.

Несомненно, если в 1800 г. ей посчастливилось избежать оспы и недоедания, то шотландская орехово-коричневая дева, "Her eye so mildly beam-ing / Her look so frank and free", по уровню счастья (в терминах горшка удовольствий) не уступала среднестатистическому человеку на улицах Глазго в наши дни. Во всяком случае, так утверждают последние исследования "счастья", причем довольно правдоподобно. Экономист, историк и демограф Ричард Истерлин, который ввел исследования счастья в экономическую науку, недавно пришел к выводу, что "уровень жизни людей, по их мнению, растет соразмерно уровню дохода. В результате, хотя рост доходов позволяет людям лучше реализовывать свои устремления, они не становятся счастливее от того, что их устремления тоже возросли". Бедная девица из Глазго с IQ 140 в 1800 году могла претендовать на должность не лучше старшей кухарки в аристократическом доме, и была очень рада этому - ее столь же умная мать претендовала на должность старшей доярки. Новая кухарка была "счастлива".

В противовес утверждениям о "свободе от желаний" таких ученых, как Абрахам Маслоу и Рональд Инглехарт (считающих, что иерархия потребностей действительно может быть удовлетворена), Истерлин утверждает, что "экономический рост является носителем собственной мате-риальной культуры, которая гарантирует, что человечество навсегда погрязнет в погоне за все новыми и новыми экономическими благами". "Литература о "счастье", как видим, предрасположена к тому, чтобы считать современный уровень потребления вульгарным и развращающим, бессмысленной гонкой вооружений. Эта литература стала одной из научных опор столетней кампании американских клерикалов против "консюмеризма", которому так жалко порабощены неклерикалы, о чем пишут экономист Роберт Франк, социолог Джульет Шор, экономист Тибор Сцитовский, да и сам социолог-экономист столетней давности, великий Торстейн Веблен.

Признаем, что мы "попали в ловушку", даже в "рабство". Однако социальная наука со времен Ве-блена нашла ответ: любой уровень дохода является "носителем материальной культуры", от $3 в день до $137 в день. Антропологи и психологи, а иногда и экономисты отмечают, что любое добывание пищи, строительство жилья или рассказывание сказок "заманивает в ловушку" своих людей - бушменов Калахари не меньше, чем флор-трейдеров Уолл-стрит. Историк экономики Стэнли Леберготт спрашивает: "Какое общество стремится к простому физическому выживанию?" и цитирует Уайтхеда: "Люди - дети Вселенной с ... иррациональными надеждами. . . . Дерево придерживается своей цели - простого выживания; так же поступает и устрица". Сахлинс говорит об этом следующим образом: "Люди не просто "выживают". Они выживают де-факто", то есть выживают в племени. "Потребительство", например, экстракалорийность трапезы из харчей и кроличьего мяса, разделенной над лагерем любимыми соплеменниками, характеризует все человеческие культуры, что скорее подрывает научную или политическую целесообразность этого термина.

Истерлин призывает нас противостоять потребительству и стать "мастерами роста". К подобным призывам "мы" что-то делать хочется относиться с осторожностью, ведь "мы" так легко развратить, например, оголтелым национализмом или простым снобизмом церковников. Истерлин согласился бы с этим. Но, безусловно, в этическом смысле он прав. "Нам" необходимо убедить друг друга воспользоваться современной свободой от нужды для чего-то другого, кроме как смотреть телевизор, есть больше "Фритос" и щеголять в мире статусного потребления. Признаться, мы попали в ловушку, как и наши предки. Суета сует, все есть суета, говорит проповедник, и томление духа. Однако в современных условиях широкого материального охвата хочется надеяться, что заблуждение будет достойно лучших версий нашей человечности, заблуждающейся под Моцарта, или под празднование мессы, или под день five тестового матча за пепел на Лордс в идеальный лондонский день в начале июня. И все же этот совет - быть благородно порабощенным - является основным в мировой литературе со времен изобретения письменности. Неблагородное порабощение петушиными гребнями и чрезмерное личное орнаментирование не имеют ничего общего с великим (и освобождающим) фактом современного развития - за исключением того, что благодаря этому факту гораздо больший процент человечества может предаваться еще большим пошлостям, но в силу воспитания открыт для советов избегать их. Это должен быть сладкий убеждающий совет, а не принуждающий, не заставляющий и даже не подталкивающий, хотя, конечно, определяемый собственными, справедливо почитаемыми церковниками стандартами.

В связи с этим возникает еще одна, гуманистическая критика современной литературы экономистов о "счастье". В этой литературе не уделяется внимания неколичественным и нематематическим оценкам счастья. ("Количественный" и "математический", кстати, не одно и то же; часто в новейшей литературе эти два понятия не имеют никакой научной связи, хотя и вытаскиваются отдельно, чтобы придать правдоподобие иному пустому и неубедительному рассказу). В своей последней книге "Счастье: Революция в экономике" (2008) блестящий инсайдерский критик Бруно Фрей, еще один мой знакомый, с которым я обычно согласен (как и с Ричардом Истерлином и Робертом Франком), посвящает обсуждению "счастья" всего одно предложение, прежде чем появляется так называемое "измерение": "На протяжении веков счастье было центральной темой философии". Вот и все. О, дорогой, дорогой Бруно. Он не упоминает о том, что счастье было центральной темой и в поэзии, и в рассказах, и в биографиях, и в религии. В единственной сноске, прикрепленной к единственному предложению, приводятся шесть статей о том, "как философы обращались к теме счастья", - шесть из примерно 670 статей в длинной библиографии книги. В следующем предложении Фрей резко отходит от подобной ерунды и переходит к "эмпирическому исследованию счастья" - как будто "Антигона" Софокла или "Республика" Платона не дают представления о счастье, достойного слова "эмпирический" (от греческого "опыт"), во всяком случае, по сравнению с опросом случайных греков на улицах Афин о том, "счастливы" ли они по трехбалльной неинтервальной шкале.

В результате "счастье", если отбросить такие глупые размышления о полноценной человеческой жизни, как "Бхагавад-гита" или еврейская Библия, жизнь и творчество Будды, Аристотеля, Руми, Шекспира или, тем более, Адама Смита, сводится к самозаявлениям - суммированию оценок от 1 до 3 ("не очень счастлив" = 1, "вполне счастлив" = 2, "очень счастлив" = 3). Интервьюер застает вас на улице, подносит к лицу микрофон и требует спросить: "Что это, 1, 2 или 3?". Даже технические проблемы таких вычислений грозны. Во-первых, неинтервальная шкала рассматривается как интервальная, как будто единица 1,0 между 2 и 3 - это Божий взгляд на разницу между "довольно" и "очень". Это все равно, что измерять температуру, прося людей оценивать вещи как "довольно жарко" = 2, "очень жарко" = 3, и ожидать, что на основе полученных таким образом "измерений" можно построить науку термодинамику. Кроме того, в литературе регулярно встречается неправильное использование несостоятельного понятия "статистическая значимость". Практически в каждой работе, использующей эти опросы, "статистическая значимость" принимается за то же самое, что и научная значимость. Еще один момент: измерения и математическая теория, как я уже отмечал, живут в разных плоскостях.

А так называемые "эмпирические" результаты, полученные таким образом, часто оказываются научно невероятными на первый взгляд. Например, Фрей сообщает о результатах, полученных в 1994-1996 гг. в США, согласно которым нижний дециль тех, кто получает доход, "счастлив" на 1,94 балла по 3-балльной шкале против 2,36 у верхнего дециля. Радует, что результат основан на масштабном, тщательно проведенном опросе Национального центра изучения общественного мнения. Это замечательно. Можно сравнивать, усреднять и регрессировать, во всяком случае, если не обращать внимания на философские и технические проблемы. Однако неужели кто-то верит, что американец, зарабатывающий 2596 долларов в год в ценах 1996 года (а именно таков показатель) и живущий в неблагоустроенном общественном жилье, всего на 18% менее счастлив? (Если вы не верите в это, значит, регрессия такого числа на другие переменные не оправдана).