ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

РОКСИ

Здоровяк по имени Гарретт входит в комнату, но, кажется, не хочет подходить ко мне.

— Ты в порядке?

— Пошел ты, — кричу я, садясь и зажимая здоровой рукой место пореза, чтобы остановить кровотечение. Это не самое худшее, что у меня было, но, черт возьми, это больно... да, больно. Я скрещиваю ноги, чтобы не думать о том другом... таком чертовски сбивающем с толку.

Опустив глаза на руки, чтобы избежать его слишком пристального, всевидящего взгляда, я тычу пальцем в порез. Сумасшедший ублюдок снова вскрыл порез. Рана не слишком глубокая, швы не нужны… я научилась понимать, что нужно, а что нет, после того как привыкла ежедневно травмироваться. Этот заживет, вероятно, оставив еще один шрам, который станет неприятным дополнением к уже имеющейся внушительной коллекции.

Я вздрагиваю, когда поднимаю глаза и понимаю, что здоровяк сидит на корточках передо мной, его темный взгляд прикован ко мне, черные волосы падают на лоб странным милым образом, когда он тянется к моей руке.

— Можно? — бормочет он, но я прижимаю ее к груди, и он вздыхает. — Я не причиню тебе вреда. Я привык иметь дело с порезами, синяками и переломами.

— Держу пари, что так и есть, — огрызаюсь я, и его бровь взлетает вверх.

— Не в этом смысле, хотя тебе действительно следует держаться подальше от Ди. А он не такой... как мы. Он причинит тебе боль ради забавы, — мягко предупреждает Гарретт, сжимая татуированные костяшки пальцев. Он такой большой, что его руки, должно быть, больше моей головы. Он мог бы переломить меня пополам и так легко причинить боль. И все же он не сделал этого... Почему?

— О, избегать его? Мне это, блядь, и в голову не приходило, и как бы ты хотел, чтобы я избегала его, когда я нахожусь в запертой комнате, а этот сумасшедший ублюдок врывается и пялится на меня, пока я сплю? — фыркаю я.

Губы здоровяка дергаются, и он снова кивает на мою рану.

— Позволь мне хотя бы промыть ее и забинтовать. Как твоя губа? — спрашивает он, поднимая большой палец и тыча в мою саднящую губу. Я замираю, когда он проводит по ней большим пальцем, взгляд его глаз при этом сконцентрирован до предела. Холодный. Как будто на него это не действует, как будто его прикосновения не вытворяют со мной нечто странное.

Не делают с моими чувствами того, чего я, по идее, и чувствовать-то не должна, ведь я пленница.

Он кивает:

— Она не слишком сильно пострадала, заживет. — Гарретт отпускает мои губы и нежно берет мою руку, поворачивая ее, чтобы рассмотреть порез, прежде чем встать так быстро, что я отпрянула... привычка, привычка, которую я думала, что переборола. Он это видит, конечно, но никак не комментирует. — Позволь мне принести аптечку.

Он на мгновение выходит из комнаты, и я вскакиваю на ноги, чтобы побежать за ним и убежать, но здоровяк закрывает дверь и запирает ее. Ублюдок. Меряя шагами комнату, рыча и ругаясь себе под нос, я жду его возвращения. Мне этот здоровяк не по силам. Я хороша, но не настолько. Кроме того, я видела его покрытые шрамами костяшки пальцев и кривой нос, который ломали множество раз, что указывает на очевидную для меня вещь – он боец. По тому, как плавно он двигается для такого крупного парня, я бы предположила, что он боксер.

Дверь открывается, и он возвращается с аптечкой, жестом приглашая меня сесть на кровать, и я сажусь, надеясь, что если буду хорошо себя вести, то смогу усыпить их ложное чувство безопасности. Он опускается на колени и обрабатывает порез, полностью игнорируя меня.

— А что будет с моим баром? — требую я ответа. Я люблю это место. Это мой дом, единственное место, которому я когда-либо принадлежала, и я работала изо всех сил, чтобы он оставался на плаву.

— Мы заперли его, он пока останется закрытым, — предлагает он, не обращая внимания на мои вопросы или гнев, когда он обхватывает мою руку и встает. — Тебе надо немного поспать.

Он поворачивается и собирается уходить, поэтому я прыгаю прямо перед ним.

— Почему? Зачем вы это делаете? — прошептала я, и слезы наконец наполнили мои глаза. — Я человек, человек! Не вещь, пожалуйста, просто отпустите меня.

Он вздыхает, потирая лицо:

— Нет. Поспи немного.

Затем здоровяк уходит, щелчок двери сигнализирует о том, что она снова заперта. Я вытираю слезы, злясь на себя за то, что позволила ему увидеть эту слабость. Внезапно все вокруг обрушивается на меня. Я принадлежу им, они никогда меня не отпустят.

Я знаю это, я чувствую. Я слишком много знаю, слишком много видела... Теперь это моя жизнь. Вопрос в том, как долго я проживу? Между сумасшедшим и подлым ублюдком... Держу пари, недолго.

Мой отец вынес мне смертный приговор от рук этих Гадюк, и держу пари, что ему ровным счетом наплевать. Всю мою жизнь он вымещал это на мне. Я всегда думала, что он убьет меня. Оказывается, я была права, но все не совсем так, как я предполагала.

На самом деле я не сплю. Я лежу на полу и смотрю, как с восходом солнца город оживает. Все это время я обдумывала план. Я отказываюсь лежать здесь и позволять этим ублюдкам делать со мной все, что они хотят, и, возможно, позволить им убить меня.

У меня есть своя жизнь.

Они выбрали не ту гребаную девчонку. Я сражаюсь гораздо дольше, чем просто плыву по течению. Они хотят легкую добычу? Тогда им чертовски не повезло, потому что я заставлю их пожалеть о том дне, когда они забрали меня. Мне нужно завоевать их доверие, заставить их думать, что они ломают мой дух. Тогда я сбегу.

Если они попытаются убить меня, я убью их. Вот так просто.

Это уже не обычный день, это мир, где человек человеку волк… или, точнее, это мир Гадюк. И прямо сейчас я их добыча.…

Это должно ужаснуть меня, что я даже подумываю о том, чтобы убить их, но я видела дерьмовые вещи, о которых большинство людей никогда не смогут даже помыслить, и, если мне придется убить четырех коррумпированных мафиозных придурков, чтобы получить свою свободу, я это сделаю.

Я никогда не перестану бороться с ними.

Я снова обрету свободу, и тогда мой отец заплатит за это.

Чувствуя себя спокойнее теперь, когда у меня был план, я поднимаюсь на ноги, когда слышу звук приближающихся к моей двери шагов. Кензо открывает дверь и заглядывает внутрь, улыбаясь мне. Он всегда так делает, но это не может скрыть расчет в его глазах или то, как он наблюдает за мной и за всеми. Жду, наблюдаю.

Сегодня, когда он входит в комнату, его волосы выбриты по бокам и зачесаны назад. На нем белая рубашка с двумя расстегнутыми пуговицами, открывающими точеную грудь и несколько волосков на груди. Рубашка заправлена в черные брюки, а туфли начищены до зеркального блеска.

Он так сложен, так совершенен и все в нем кричит о деньгах и власти. Это сквозит во всем. Он привык быть в центре внимания, самым могущественным человеком в комнате. Чего они не понимают? Когда вы достигнете дна, у вас есть только один путь, и это путь наверх.

Они забрали все, включая меня.

Мне больше нечего терять.

У них есть все.

— Ты, должно быть, проголодалась. Пойдем, мы завтракаем и подумали, что ты захочешь присоединиться к нам, — предлагает он, засунув руки в карманы и стараясь казаться дружелюбным. Это может подействовать на других, но не на меня. Я вижу чудовище, скрывающееся за этой маской дружелюбия.

— Меня посадят на цепь, как собаку? — рычу я, а он ухмыляется.

— А ты хочешь ей быть? Это можно устроить, я уверен, — самодовольно парирует он, а я щурюсь. — Пойдем, поешь.

— А если я скажу «нет»?

Он перестает ухмыляться, выражение его лица становится холодным.

— Теперь тебе бы стоило усвоить, что здесь у тебя нет никакой власти, дорогуша. Это облегчит тебе задачу. Если бы я хотел, чтобы тебя посадили на цепь, как собаку, то ты бы уже сидела на цепи. Я веду себя с тобой прилично, так что не бросай мне это в лицо, иначе в будущем мы можем быть не такими вежливыми с тобой.

Затем он снова ухмыляется.

— Идем, — он кивает и выходит из комнаты.

Мгновение я борюсь с собой, прежде чем последовать за ним. Он ждет снаружи, не давая мне времени сбежать. Словно слыша мои мысли, он хихикает, его рука скользит к основанию моего позвоночника, согревая кожу там. Он наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Ди ищет предлог, чтобы поколотить тебя. Не искушай его, заставляя преследовать тебя, потому что, когда он тебя поймает… что ж, ты, наверное, пожалеешь, что он не такой милый, как мы.

— Ты всегда угрожаешь людям смертью и пытками за завтраком? — рявкаю я, отстраняясь от его руки.

Он смеется у меня за спиной.

— Конечно, утро не было бы добрым без хотя бы одной смертельной угрозы или драки.

Я топаю по коридору, делая мысленные зарубки на расположение других дверей. Полоска дверей резко обрывается, открываясь в остальную часть квартиры, и я останавливаюсь, вытаращив глаза.

— Вы все сумасшедшие, — рассеянно бормочу я.

Он прижимается к моей спине, исходящий от него жар и твердое тело заставляют меня замереть. Я чувствую его губы у своего уха, дыхание на моих волосах.

— Ты даже не представляешь насколько.

Я не обращаю на него внимания, слишком занятая созерцанием окружающего меня великолепия. Если я думала, что спальня выглядит как с картинки в демонстрационном зале, я понятия не имела... черт, я даже не представляла, что места могут выглядеть так.

Справа – окна от пола до потолка, занимающие два этажа, и двери, ведущие на что-то похожее на террасу с бассейном и баром. Слева – входная дверь со считывающим устройством рядом, а за ней – подвесная стеклянная лестница, ведущая на другой уровень.

Войдя в комнату, я оглядываюсь по сторонам. Все здесь выполнено в золотых, белых и черных тонах. Мраморный пол с черными вставками скрипит под ногами, ведя в гостиную. В пол утоплен огромный диван, и когда я говорю «огромный», я имею в виду достаточно большой, чтобы вместить целую команду игроков в регби. Он стоит в четко очерченном квадрате и на вид из настоящей кожи, и, черт побери, перед ним расположен источник открытого огня. Рядом со мной телевизор, который занимает всю стену. Перед диваном – стеклянный стол, занимающий всю стену, с цветами и украшениями поперек него, и рояль.