В кои-то веки Чжоу Цзышу не протестовал.
Они оба не спали, оба молчали.
Темнота за окном отказывалась уступать рассвету. Боль так затянулась, а время настолько замедлило свой бег, что… воспоминания об этой ночи навсегда врезались в их память.
Чжоу Цзышу находился в смятении. При свете дня они с Вэнь Кэсином подначивали друг друга и спорили без передышки. Но здесь, во мраке ночи, они цеплялись один за другого так крепко, словно от этого зависели их жизни.
Разве это не было странно?
Примечание к части
∾ «Восьмой день двенадцатого месяца пятьдесят третьего года» — древний китайский календарь делил время на 60-летние циклы. Для полноты даты не хватает указания года эпохи царствования.
∾ До прихода весны — Вэнь Кэсин имеет в виду Праздник весны (Новый год по лунному календарю). То есть он планирует остаться в Поместье марионеток примерно на 20 дней.
∾ «Ты — то же, что я, а я — то же, что ты» — строки из стихотворения поэтессы Гуань Даошэн (管道昇) о близости влюбленных. Следующая строка звучит так: «И с нами — большая любовь». В тексте и примечании используется перевод М. Басманова.
∾ «Положил ладонь ему на талию» — 禄山之爪, или «коготь Лушань» (в оригинале). Имеется в виду генерал Ань Лушань, который случайно поцарапал грудь Ян Гуйфэй. Это было большой проблемой, потому что они боялись, что император Сюань Цзун (муж Ян Гуйфэй) увидит эту отметину.
Том 2. Глава 53. Новогодний пир
Вэнь Кэсин не бросал слов на ветер. Взобравшись на валун, которым была запечатана гробница Лун Цюэ, он поклялся сложить для почтенного мастера самую пышную эпитафию, сколько бы времени это ни заняло. Сказано — сделано. Свет не видывал более роскошной могильной надписи.
Вэнь Кэсин трудился так скрупулезно, словно расшивал шёлк цветами. За день он вырезáл от силы десяток иероглифов, придирчиво изучая со всех сторон каждый штрих. Жизненно важно было выстроить слова по линейке, зарифмовать строки и довести начертание до идеала. Закончив очередной символ, Вэнь Кэсин закладывал руки за спину и подолгу любовался своим творением. Время от времени он одобрительно качал головой, словно читал шедевр Ли Бо[359] или чувствовал себя новым воплощением Ду Фу.[360]
На самом деле эпитафия давным-давно перестала быть таковой, потому что фантазия Вэнь Кэсина отклонилась в дебри на тысячу ли[361] и бесповоротно заплутала. Если бы он составлял контракт на покупку осла, ни единый волос животного не был бы упомянут ни на одной из страниц. Даже снисходительный Чжан Чэнлин вынужден был признать: добрый господин Вэнь так увлёкся творчеством, что совсем позабыл о покойном дедушке Лун Цюэ.
Пока шла работа над эпитафией, Чжоу Цзышу быстро оправлялся от ран, нанесённых марионетками. Он с детства учился выживать в цзянху и с тех пор достаточно закалил тело и дух — где сядешь, там и слезешь. Через пару дней он уже вовсю бегал и прыгал, всё такой же гибкий и легкий. Зажатый между скал задний дворик отлично подходил для тренировок Чжан Чэнлина, и Чжоу Цзышу, не жалея сил, гонял своего юного ученика до седьмого пота. Наскакавшись по крышам и стенам, Чжан Чэнлин валился с ног от усталости, но безропотно терпел страдания. Лишь бы шифу не вспомнил, что пора продолжать путь.
Однако недели шли, а Чжоу Цзышу не спешил трогаться с насиженного места. Вероятно, ждал хорошей погоды. Зима выдалась такой студеной, что холод достиг Шучжуна, и люди брали пример с лесной живности, сберегая силы до тёплых дней. Так промелькнул праздник Двенадцатой Луны,[362] а за ним малый Новый год.[363] Всё это время с утра и до вечера поместье Марионеток ходило ходуном от шума и гама, хотя в огромном доме обитало всего трое жильцов.
Поначалу Вэнь Кэсин старался вести себя смирно и чаще прикусывать язык. Слишком свежа была в памяти та ночь, когда он баюкал в объятиях А-Сюя, сжавшегося в комок испепеляющей боли. Пролежав так до рассвета, Вэнь Кэсин зарёкся драться и спорить с этим несчастным. Он и раньше понимал, что «гвозди семи отверстий» созданы не для радости, но такие нечеловеческие пытки были всё-таки чересчур. Теперь сердце Вэнь Кэсина обмирало перед каждым закатом и обливалось кровью при одном взгляде на Чжоу Цзышу. В такие моменты Вэнь Кэсин начинал носиться с живым человеком, как с фарфоровой куклой. Даром, что эта кукла больше напоминала бесчувственную статую. До такой степени Чжоу Цзышу был безжалостен к себе и равнодушен к еженощной агонии.
Память у него была как у бабочки-однодневки. Стоило забрезжить рассвету, и жизнь начиналась заново. Весь день этот умирающий творил, что хотел, бранил и высмеивал других в свое удовольствие, и всё ему было как с гуся вода. Умывшись поутру, Чжоу Цзышу забывал ночные муки, и за завтраком так бодро орудовал палочками, что за ним было не угнаться. Ни подавленности, ни разбитости — и не скажешь, что он одной ногой в могиле! В результате Вэнь Кэсин вынужден был признать, что некоторые люди просто не созданы для неги, и баловать их себе дороже. Свинья и та была бы благодарнее.
Тем временем повседневные заботы не давали заскучать. Пока в поместье заправлял Лун Сяо, окрестные жители снабжали его всем необходимым раз в месяц. Болезненно подозрительный, зависимый от своих механизмов, Лун Сяо ни разу не появлялся на людях. Вместо него товар забирали марионетки. Теперь не помешало бы заново отладить этот процесс. Припасы заканчивались, а Новый год стоял на пороге.
Чжоу Цзышу и Вэнь Кэсин потратили полдня на то, чтобы пристроить к делу бесхозную прислугу. Все это время они ни на миг не прекращали словесное состязание и придумали для ржавой рухляди несметное количество прозвищ, одно другого обиднее. Но в итоге оба были посрамлены. Марионетки наотрез отказались подчиняться сомнительным проходимцам.
Кончилось тем, что Хозяин Долины самолично отправился на поиски пропитания. Поломав голову над картой округи, он отыскал под горой деревню и произвёл на тамошних обывателей неизгладимое впечатление. Крестьянам давно примелькались молчаливые марионетки. Но когда с неба спустился человек из плоти и крови, его приняли за дивное божество, случайно заглянувшее в их захолустье. «Божество» запаслось едой и отбыло в свои чертоги, продемонстрировав великолепный цингун, а озадаченные селяне ещё долго кланялись ему вслед. Таким образом, вопрос с провиантом был улажен, и обитатели поместья Марионеток окунулись в предновогоднюю суету.
Встреча Нового года всегда требовала основательной подготовки. Для простых людей это был главный праздник. Трудясь с утра до ночи, они отказывали себе в хорошей еде и одежде, но продолжали надеяться, что в следующем году будут сыты. Или хотя бы не умрут с голоду. Они надеялись, что год пройдет мирно, и вся семья от мала до велика вновь соберется за праздничным ужином. Они надеялись, надеялись и надеялись… Но из поколения в поколение жизнь этих людей была так тяжела, что разочарования копились как снежный ком. Нужда и горе давно въелись в их кости, и тревога всегда таилась в глубине глаз, даже если не была видна на лицах. Лишь на один день они могли оставить заботы за порогом. Повеселиться вдоволь, зажечь несколько шумных петард и поесть досыта. Не чувствовать себя одинокими и не думать о завтрашнем утре, когда придётся снова затянуть пояса. Они терпели долгие месяцы, чтобы дать себе эту крохотную поблажку. Нельзя было не созвать родных в Новый год, как бы плохо ни шли дела.
Повелитель горы Фэнъя не мог и представить, что будет готовить праздничный пир своими руками. Но он твердо вознамерился устроить достойное торжество, а Чжан Чэнлин и Чжоу Цзышу были равно бесполезны. Один ещё вчера был знатным наследником и теперь, несмотря на рвение, только мешал и путался под ногами. Другой не желал отказываться от господских замашек и всячески отлынивал от работы. В канун торжества Вэнь Кэсин разрывался между делами и только поэтому, не подумав, бросил Чжан Чэнлину:
— Эй, малец, быстренько зарежь того цыпленка и тащи сюда!
Чжан Чэнлин содрогнулся от макушки до пяток. Искоса глянув на свирепого петуха в дальнем углу двора, он трясущимся пальцем указал на себя, а потом на птицу.
— Я должен убить его, старший? Я верно понял?
— Боишься, что он первым тебя заклюет? — усмехнулся Вэнь Кэсин. — Давай шустрее! Курятину надо долго тушить, иначе вкус и аромат будут не те.
Чжан Чэнлин онемевшими руками взял тесак и на цыпочках пересёк двор, подкрадываясь к жертве. Собравшись с духом, он высоко поднял оружие над головой, стиснул зубы, зажмурил глаза, задержал дыхание — и рубанул, что было силы. Петух, разумеется, увернулся. Вытянув шею и угрожающе хлопая крыльями, он издал боевой клич в готовности драться насмерть. Чжан Чэнлин сделал ещё два шага на подгибающихся коленях и попытался схватить птицу. Но петух мигом раскусил его манёвр и кровожадно вонзил клюв в протянутую руку. Как он и рассчитывал, противник лишь притворялся смелым и отступил после первой крови. Почуяв слабину, петух ринулся в атаку. Тут уже стало не разобрать, кто жертва, а кто охотник. Чжан Чэнлин и его пернатый недруг носились кругами по двору, отчаянно кудахча и причитая.
Все это время Чжоу Цзышу сидел на корточках перед кухонной дверью, вертел в зубах соломинку и наслаждался представлением. Не выдержав, Вэнь Кэсин высунулся из кухни и легонько пнул его для пробуждения совести.
— Великий мастер меча, ты ведь не погнушаешься прекратить его страдания?
Чжоу Цзышу оглянулся, молча подняв бровь, когда отчаянный вопль Чжан Чэнлина, казалось, достиг подножья горы:
— Шифу-у-у! Спаси-и-и!
После этого благородный господин Чжоу всё-таки оторвал задницу и послушно выдвинулся на борьбу с цыплёнком. В конце концов, убивать птиц было не труднее, чем людей. На этот раз храбрый куриный воин встретил достойного противника и испустил дух, не успев кукарекнуть последнее слово. В следующее мгновение он уже был ощипан и выпотрошен — выяснилось, что выпускать кишки Чжоу Цзышу тоже умеет. Разделавшись с птицей и ополоснув руки, он меньше чем через минуту вернулся в состояние праздного покоя. Вэнь Кэсин оценил скорость работы, насмешливо отметив про себя, что господин Чжоу заткнёт за пояс любую хранительницу домашнего очага.