Чжоу Цзышу рассмеялся:

— От недавних ран я, может, и оправлюсь, но от других вряд ли. А поскольку исцеление мне не грозит, я обязан дорожить каждым днём. Есть, пить и веселиться от души. Чтобы можно было сказать, что дело того стоило.

Вэнь Кэсин склонил голову с едва заметной улыбкой и мягко предложил:

— В таком случае… Просто подари мне несколько дней.

Чжоу Цзышу застыл как вкопанный и молчал довольно долго, прежде чем, наконец, вымолвил:

— Хорошо.

Примечание к части

∾ Алмазная ладонь, или Алмазный кулак — реальная шаолиньская техника.

∾ Гора Эмэй реальна, является одной из четырёх священных гор китайских буддистов. В жанре уся на ней почти всегда расположена какая-либо школа, часто — женская. Одна из самых известных техник: иглы и шпильки, называемые «Укол Эмэй», или «Шипы Эмэй» (峨嵋刺).

Том 2. Глава 52. Убежище в горах

Вэнь Кэсину не удалось ни разбить кандалы, ни оторвать металлические прутья, к которым они крепились, чтобы освободить тело Лун Цюэ для надлежащего захоронения. За неимением других вариантов, ему пришлось устроить погребальный костёр из кровати.

Убийство с последующим поджогом — разве существовали более дьявольские способы вершить добрые дела? 

Чжан Чэнлин издалека наблюдал за занимающимся пламенем. По мере того, как огненные языки поглощали старое дерево над бывшей тюрьмой Лун Цюэ, сердце мальчика наполнялось глубокой печалью. В этот момент чья-то рука легла на его плечо. Подняв глаза, Чжан Чэнлин сквозь застилавшую взгляд пелену слёз посмотрел на шифу. В зрачках Чжоу Цзышу отражались блики танцующего огня. 

— О чём плакать? Все умирают в конце пути, — отстранённо произнёс Чжоу Цзышу. Было неясно, предназначались эти слова Чжан Чэнлину или он говорил сам с собой. 

Так было заведено в цзянху‌. Кто-то пил и смеялся, наслаждаясь жизнью и свободно путешествуя по свету. Кто-то приходил к концу всех дорог в таком затерянном месте, как это, и к Жёлтому источнику его провожала горстка незнакомцев, слишком отягощённых собственными сожалениями, чтобы произнести прощальное слово.

Каждый день молодые люди испытывали восторг от того, что их мечты вот-вот сбудутся, и каждый день кто-то навсегда покидал мир.

- - - - -

Итак, они втроём решили задержаться в поместье Марионеток.

Вэнь Кэсин нашёл большой валун и установил его перед бывшей тюрьмой Лун Цюэ, стены которой теперь почернели от сажи. Он вырезал на камне дату: «Восьмой день двенадцатого месяца пятьдесят третьего года»^[355] и заявил, что нельзя торопиться с написанием эпитафии, такое серьёзное дело займёт у него всё время до прихода весны.^[356]

Чжоу Цзышу усмехнулся, но промолчал, а Чжан Чэнлин втайне обрадовался. Ещё вчера это место, напичканное бесчисленными ловушками, представлялось мальчику зловещим. Однако теперь он чувствовал, что поместье Марионеток похоже на рай, скрытый от внешнего мира. Здесь не было людей, а значит, не требовалось ни от кого бежать и защищаться. С утра до ночи Чжан Чэнлин должен был только заниматься кунг-фу, витать в своих мыслях и получать нагоняи от шифу. Но даже самые суровые выговоры были не такой уж большой проблемой. Не мог ведь шифу в самом деле открутить ему голову, чтобы использовать её как ночной горшок! Как должник перестаёт беспокоиться о сумме долга, когда он становится непомерным, так и человек, которого постоянно ругают, со временем делается толстокожим и перестаёт принимать упрёки близко к сердцу — это была общеизвестная, древняя как мир истина.

Неподалёку от гробницы Лун Цюэ нашлось несколько строений. Одни были похожи на гостевые покои, другие выглядели как домики для прислуги. Помещениями давно не пользовались, в них царила разруха, и Чжан Чэнлин поспешил там прибраться, демонстрируя почтение к старшим. Стало ненамного чище, но, поскольку все трое привыкли спать под звёздным небом на голой земле, никто не жаловался.

В тот же вечер, не успев толком задремать, Чжоу Цзышу услышал, как протяжно скрипнула дверь его спальни. Внутрь успел ворваться поток холодного воздуха, прежде чем вошедший проворно затворил дверь. Чжоу Цзышу пробудился за доли секунды — сон как рукой сняло. Тем не менее, по какой-то необъяснимой причине он не открыл глаза и продолжил лежать, будто ему было наплевать на вторжение.

Держа охапку одеял, Вэнь Кэсин приблизился к кровати Чжоу Цзышу. На губах его играла сколь сладкая, столь и непристойная улыбка. 

— В моей комнате невозможно находиться. В углу стоит марионетка с огромной паутиной на голове — она страшно похожа на демона. Лёжа в постели, я постоянно чувствую её жуткий взгляд, а когда открываю глаза, кажется… 

— Можешь развернуть её, чтобы смотрела в стену, — оборвал его Чжоу Цзышу, не открывая глаза. 

Вэнь Кэсин положил одеяла на кровать. 

— Меня не интересуют задницы марионеток. Подвинься немного, освободи мне место, ладно?

Чжоу Цзышу молчал, притворяясь мёртвым.

— А-Сюй, ну же, прояви сострадание, — разочарованно протянул Вэнь Кэсин. — Ты твердил, что хочешь копить добродетели, совершая достойные поступки, и вот, пожалуйста! После всего, через что мы прошли, после всех опасностей и радостей, что мы разделили, «ты — то же, что я, а я — то же, что ты»!^[357] Как можно жалеть для меня половину постели? По-твоему, это правильно?

Чжоу Цзышу приоткрыл один глаз и искоса взглянул из-под ресниц.

— Минуту назад я бы засомневался, но прямо сейчас я как никогда уверен, что прав…

Он замолчал на полуслове, потому что Вэнь Кэсин предпочёл действие убеждению: просунув руки под колени и плечи Чжоу Цзышу, он приподнял его и передвинул в сторону. После этого захватчик шлёпнулся на освободившееся место и раскинулся как кукушка, занявшая чужое гнездо. Его возня завершилась вздохом, полным глубокого удовлетворения. 

Кровать не была тесной. Для одного. Для двоих — не повернуться. Чжоу Цзышу улёгся спиной к Вэнь Кэсину, натянул одеяло поглубже и усиленно старался делать вид, будто не произошло ничего особенного. Но напряжение в нём постепенно нарастало и в конечном итоге Чжоу Цзышу осознал, что тупо пялится в одну точку, а сна не осталось ни в одном глазу. 

Вэнь Кэсин, видимо, пытался улечься поудобнее, поэтому безостановочно ёрзал, поворачивался или потягивался. От любого его движения кровать ходила ходуном, как при небольшом землетрясении. Ощущая каждое шевеление Вэнь Кэсина, Чжоу Цзышу раздражался всё сильнее, еле сдерживая желание метким пинком столкнуть соседа на пол.

Наконец Вэнь Кэсин утихомирился. Но едва Чжоу Цзышу заставил себя снова закрыть глаза и абстрагироваться от чужого присутствия рядом, как услышал: 

— А-Сюй… 

Чжоу Цзышу отказывался реагировать. Позади раздался шорох и шуршание волос по подушке — очевидно, Вэнь Кэсин развернулся к нему лицом. Чжоу Цзышу представил, как этот человек смотрит на его спину, и по позвоночнику щекочущими мурашками расползлось странное ощущение. 

Вэнь Кэсин молчал, ожидая ответа. Догадавшись, что Чжоу‌ Цзышу не собирается откликаться, он протянул руку, невесомо положил ладонь ему на талию^[358] и снова тихонько позвал:

— А-Сюй…‌ 

Каждый волосок на теле Чжоу Цзышу встал дыбом. Резко обернувшись, он яростно зашипел: 

— Ты собираешься спать или нет? Если нет, выметайся в свою комнату и болтай с демонической марионеткой, сколько влезет!

Вэнь Кэсин лежал на боку, подперев рукой щеку. Гневной отповеди не удалось ни стереть, ни хоть капельку притушить его ослепительную самодовольную улыбку:

— Полно тебе! Я здесь, в твоей постели. А ты собираешься заснуть, не сказав ни слова? Разве ты ещё не догадался, что у меня на твой счёт имеются пикантные намерения? 

По мнению Чжоу Цзышу, Вэнь Кэсин достиг недосягаемых вершин бесстыдства. Никогда, ни до ни после, никто не сможет сравниться с ним. Чжоу Цзышу потерял дар речи. Буквально. Рука, покоившаяся на его талии, не двигалась, но он чувствовал лёгкие, почти неощутимые через одежду прикосновения кончиков пальцев. Чжоу Цзышу собрался было спихнуть наглую лапу, но единственный взгляд на сияющее лицо Вэнь Кэсина заставил его передумать — право слово, мёртвая свинья не боится кипятка! Поэтому Чжоу Цзышу снова отвернулся к стене, бросив напоследок:

— Сам справляйся.

Собрав волю в кулак, он вернулся к роли трупа, намереваясь заснуть во что бы то ни стало.

Вэнь Кэсин пытался ещё поприставать, но Чжоу Цзышу продемонстрировал железное терпение и непоколебимую стойкость. В конце концов Вэнь Кэсин сдался и, усмехнувшись, закрыл глаза. 

Через какое-то время он внезапно пробудился от дрожи человека рядом и сразу понял, что наступила полночь. Возможно, из-за холодной погоды и тонких одеял, во сне они скатились друг к другу. Чжоу Цзышу, согнувшись в спине, лежал практически в объятиях Вэнь Кэсина.

Давно привыкнув к тому, что сон ускользает от него во второй половине ночи, Чжоу Цзышу проснулся чуть раньше, услышал рядом чужое дыхание и вспомнил, что он не один в постели. Ощутив неловкость положения, Чжоу Цзышу хотел незаметно ускользнуть, но не рассчитал, что действие гвоздей наложится на недавние травмы. В итоге он не смог шевельнуться, пришлось стиснуть зубы и терпеть. 

Вэнь Кэсин обеспокоенно заворочался, высвобождая руку, на которой лежал, и прижал ладонь к спине Чжоу Цзышу. Опасаясь действовать наугад, он шёпотом спросил:

— Что с тобой? Больно?

Пытка гвоздями была на пике, поэтому Чжоу Цзышу вместо ответа стиснул пальцами простыни и свернулся в клубок, невольно прижавшись к Вэнь Кэсину ещё теснее. Первый приступ нужно было просто пережить, после этого Чжоу Цзышу мог погрузиться в медитацию и легче перенести следующие волны мучений.

Несмотря на стылость зимней ночи, на висках Чжоу Цзышу выступили капельки пота. Закрыв глаза, он пытался успокоить и выровнять дыхание, но Вэнь Кэсин ясно слышал рваный трепет каждого вдоха. Не говоря ни слова, он развернул Чжоу Цзышу за плечи и притянул к себе в объятия. Одной рукой Вэнь Кэсин уложил его голову себе на грудь, другой рукой нежно гладил по спине, будто успокаивал ребёнка, очутившегося во власти кошмара.