Но эта девушка? Она вдруг стала «Рори». Она откусывает кусочек, и он раздражающе горячий.
Остаток пути мы проезжаем в молчании, и я останавливаюсь на обычном месте возле церкви.
— Час, — напоминаю я ей. Она кивает и выскакивает из машины, не оглядываясь, устремляется к лесу.
Когда некоторое время спустя она выходит из-за деревьев, выражение ее лица угрюмое. Ее шаги быстры, в то время как руки сжимают рукава толстовки.
Я все ещё сжимаю руль и смотрю, как она подходит к машине.
— Что не так? — спрашиваю я, как только она открывает дверь.
Она опускается на свое сиденье и безучастно смотрит в лобовое стекло.
— Ничего. Давай просто уедем.
Мои глаза сужаются.
— Аврора, посмотри на меня, — она качает головой.
— Осмелюсь предположить, что ты заставишь меня просить дважды, — рычу я.
Она напрягается, но по-прежнему не поднимает головы. Раздражение вспыхивает у меня внутри, я прослеживаю за ее взглядом и понимаю, что она смотрит на телефонную будку.
— Я была неправа. Это нехорошо, — ее тихий голос едва слышен, но он пронзает меня до глубины души. — У меня слишком многое поставлено на кон, чтобы заниматься с тобой глупостями.
— Забудь об этом...
— Я не могу, — перебивает она более твердым тоном. — Это не так работает. Я не могу не делать плохих вещей, но все всегда заканчивается хорошо, потому что я признаюсь и избавляюсь от чувства вины, — она сглатывает и убирает локон с лица. — А теперь я не могу, потому что ты владеешь тем, где я признавалась.
Я откидываюсь на спинку сиденья, потирая рукой подбородок.
— Я же сказал тебе, что не буду слушать, Аврора. У меня есть причины для беспокойства поважнее, чем твои глупые признания. Иди, позвони на линию. Мне все равно.
— Но ты не единственный человек, имеющий доступ к Анонимным грешникам, верно? У твоих братьев он тоже есть.
Тут она меня поймала. Без сомнения, она расскажет о том, что произошло прошлой ночью, и если Раф или Габ это услышат, они сложат два плюс два, и начнется целое дерьмовое шоу. Слова Рафа эхом отдаются в моей голове: Не заставляй меня идти на войну из-за какой-то девицы. А Габ? Что ж, похоже, в наши дни он считает себя экстрасенсом, и я не могу винить его за множество «Я же тебе говорил».
Сжимая переносицу, я стону.
— А ты не можешь просто вести гребаный дневник, как все остальные?
Она горько смеется.
— Мне даже не разрешают ставить пароль на телефоне. Почему ты думаешь, что я смогу спрятать дневник?
Ярость медленно разгорается где-то внизу моего живота.
Это не моя проблема. Это не моя проблема. Это не моя проблема.
Я не могу привязаться к этой девушке. Даже просто позволять этой мысли жить в моей голове бесплатно — нелепо.
— А если ты не сможешь признаться? Что произойдет?
На мгновение, я клянусь, ее внимание смещается влево. Через кладбище. Мимо церкви.
К утесу.
У меня кровь стынет в жилах. Блять. Она сама дерзость и болтливость, но неужели она действительно не может справиться со своей нечистой совестью? Черт возьми, я слышал пример ее грехов, и они являются словарным определением слова «мелочный». Если она не может справиться с этим, когда у нее есть возможность признаться, как она собирается справиться с грехом прошлой ночи, не имея такой возможности?
— Выходи.
Выключив зажигание, я обхожу машину и несусь по дорожке к церкви. Когда я не слышу, как закрывается ее дверь, я раздраженно оборачиваюсь.
— Тебе нужно особое приглашение?
К тому времени, как я врываюсь в церковь, она следует за мной по пятам, убегая в темноту за мной.
— Ого, — выдыхает она, замедляя шаг и останавливаясь посреди прохода.
— Знаешь, это место было закрыто с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.
Эта мысль заставляет меня содрогнуться. Черт возьми, девять лет назад она даже не была подростком.
— Мне всегда было интересно, как оно выглядит внутри.
— Ты не так уж много упустила, — ворчу я в ответ. — Пойдем.
Она следует за мной по проходу, огибает алтарь и направляется к кабинке для исповеди в дальнем правом углу. Я стучу кулаком в дверь из красного дерева, затем прислоняюсь к ней спиной.
— Вот. Настоящая исповедальня, выскажись.
Но она не слушает, она слишком занята, поднимаясь по ступенькам к алтарю, проводя пальцами по узорам, вырезанным на кафедре.
— Ты здесь вырос?
Я делаю паузу.
— Да. Мой отец был дьяконом.
— Так я и слышала, — говорит она с кислой гримасой. — По-видимому, он имел немалую власть в городе, — она останавливается, затем поворачивает голову так быстро, что ее кудри волной падают на спину. — Подожди, — ее взгляд возвращается к кабинке для исповеди. — Итак, твой отец привык выслушивать исповеди, значит ты тоже умеешь. А потом вы просто модернизировал это все.
— Ух ты. Золотая звезда для детектива Авроры.
Ее взгляд сужается, но затем смягчается.
— Итак, Анонимные грешники — это дань уважения вашему покойному отцу?
— Нет, — выплевываю я с большим количеством яда, чем нужно. Я отталкиваюсь от исповедальни и присоединяюсь к ней на алтаре. — В детстве мои братья и я проводили воскресенья, подслушивая грехи, — я поворачиваюсь, указывая на стену за кабинкой. — За ней довольно большая щель. Мы все трое протискивались туда и подслушивали. То, что мы считали самым наихудшим грехом, мы... брали эту работу на себя.
Я изучаю ее лицо, ожидая реакции. Сначала она в замешательстве, а потом, когда до нее доходит, ее брови взлетают вверх.
— Ты имеешь в виду...
— Да.
Она со свистом выдыхает воздух и поднимает взгляд к куполообразному потолку.
— Я не думаю, что Бог одобрил бы это.
Я издаю смешок и качаю головой.
— Бог не одобрил бы многое из того, что я сделал. Как бы то ни было, после смерти наших родителей Рафу пришла в голову идея модернизировать нашу детскую игру. И вот так родились Анонимные грешники.
Ее тело напрягается, и она инстинктивно отступает от меня на шаг. Хорошо. Авроре лучше было бы держаться от меня подальше.
— Значит, ты все ещё подслушиваешь, и то, что ты считаешь наихудшим грехом, ты...
— Разбираюсь с этим. Раз в месяц.
Она отшатывается назад, как будто груз этого откровения слишком тяжел. Я едва могу скрыть ухмылку на своих губах. Видите ли, эта цыпочка не почувствовала бы ничего плохого, даже если бы ей дали пощечину. Но затем она берет себя в руки, и что-то оживленное мелькает на ее лице.
Она делает шаг вперед.
Я тоже.
— Тебе трудно быть хорошим.
Мой взгляд опускается на ее рот. От необходимости провести пальцем по нижней губе у меня чешутся руки.
— Невозможно.
Мы пристально смотрим друг на друга. Она сглатывает и проводит ладонью по щеке, как будто проверяет собственную температуру.
— Значит в среду... — хрипло спрашивает она, — ты... разобрался с этим человеком?
На мгновение я оставляю ее вопрос повисать в воздухе между нами. Затем я медленно киваю.
Она резко втягивает воздух.
— Каким образом?
— Не задавай вопросов, на которые не хочешь знать ответа, Аврора.
— Я хочу знать.
Ее голос пропитан чем-то густым и восхитительным, и этого достаточно, чтобы мой член встал. Я изучаю ее более пристально и понимаю, что ее дыхание прерывистое, а зрачки в этих глазах цвета корицы расширяются.
Ей это нравится.
Блять.
Сделав глубокий вдох, я провожу руками по волосам и поднимаю взгляд к потолку, как будто надеюсь, что Бог спасет меня от этого искушения. Да, точно. Как будто я когда-либо давал ему повод помочь мне. Когда я снова обращаю свое внимание на Аврору, мой взгляд темнеет.
— Мы взорвали его.
Ее глаза на мгновение закрываются.
— Тебе это понравилось?
Я делаю ещё один шаг к ней, наклоняя голову так, что мои губы почти касаются ее золотистых кудрей.
— Да.
Ее дыхание скользит по моей рубашке.
— Я думала, ты стал правильным.
— Так и было.
Она осмеливается поднять на меня глаза, но в ее взгляде есть что-то напряженное.
— Но…
— Мне нужна разрядка, Аврора. Отмщение за грехи дает мне такое же облегчение, какое испытываешь ты, когда исповедуешься в них.
Она медленно кивает, ее взгляд опускается на мое кадык. Когда она говорит, это едва слышный шепот.
— Некоторые из моих грехов настолько ужасны, что я больше не чувствую облегчения, когда исповедуюсь в них.
Я сдерживаю улыбку. Черт, она очаровательна.
— Например, какие? Сказала учителю, что твоя собака съела твое домашнее задание, когда на самом деле ты его просто не сделала?
Со вспышкой гнева в глазах она увеличивает расстояние между нами. Прежде чем я успеваю остановить себя, моя рука тянется вперед, и я снова прижимаю ее к своей груди. Я ещё не закончил с тем, чтобы она была так близко. Она многозначительно смотрит на то, как я сжимаю ее руку.
— О, да, — говорю я, убирая руку. — Никаких прикосновений. Я забыл.
Смутившись, она обращает внимание на мои туфли.
— Знаешь, я не так невинна, как ты думаешь.
В моей груди застывает лед, и только один вопрос застревает у меня в горле: потому что ты трахнула половину академии Побережья Дьявола? Но я проглатываю его. Как бы сильно это меня ни бесило, ее сексуальная жизнь — не мое дело.
— Тогда расскажи мне, что ты сделала.
— Я не могу, — бормочет она. — Потому что я ещё этого не сделала.
Я смеюсь.
— Что? Тогда в чем ты хочешь признаться?
— Просто думаю об этом. Зная, что в конце концов я это сделаю. Это уже достаточно плохо.
Я открываю рот, чтобы отпустить ещё одно саркастическое замечание, но то, как ее руки сжаты в кулаки, останавливает меня. Что бы это ни было, это действительно преследует ее. Взяв ее рукой за подбородок, я приподнимаю ее голову, чтобы она посмотрела на меня.
— Ты глупая маленькая девочка, Аврора, — выдавливаю я.
Ее взгляд становится жестче. Я чувствую, как ее челюсть упирается в подушечку моего большого пальца.
— Это не то, что ты говорил прошлой ночью.
Сквозь мои зубы вырывается шипение.
— Похоже, ты не можешь выбросить из головы прошлую ночь.
Пригвоздив меня стальным взглядом, она не отвечает. Я поворачиваю голову в сторону кабинки для исповеди. Провожу подушечкой большого пальца по ее мягкой щеке.