— С этого момента твои руки не прикасаются к ней без разрешения. Продолжай в том же духе, ты не увидишь ее без разрешения. Поспорь со мной в этом, и ты ее вообще не увидишь, — говорит он моему отцу.

Мое сердце сильно бьется, когда я перевожу взгляд с одного на другого, потрясенная и сбитая с толку очевидной сменой власти. Мой папа не отвечает, но, похоже, от него этого и не ожидали, поскольку Бастиан отпускает его и отступает назад, протягивая руку, чтобы обнять меня за талию. Он притягивает меня к себе.

Лицо моего отца каменно-холодное и непроницаемое, когда он молча стоит перед нами. Бастиан протягивает руку, но мой отец не вздрагивает, когда его длинная рука проходит мимо него, чтобы нажать кнопку на двери лифта, и когда она почти мгновенно звенит, никто из нас не спорит, поскольку все мы знаем, что любой разговор, который должен состояться, здесь невозможен. Бастиан может доверять этим людям, и у Кэлвина может быть часть этого доверия, а также часть совета, но наше дело, это наше личное, и ничто этого не меняет.

Молча мы заходим в лифт, и всю поездку двое мужчин оценивающе смотрят друг на друга. Только когда мы оказываемся на парковке, все мы тайно осматриваем местность, не показывая этого открыто. Наблюдая за угрозами, которые могут скрываться, оба они, вероятно, предполагают, что другой организовал какую-то атаку против другого.

Там никого нет, ни один охранник не ждет моего отца, только его машина припаркована в красной зоне, прямо перед отдельным входом, предназначенным только для избранных. Почему он путешествовал без охраны, учитывая все, что произошло, я не знаю. С другой стороны, он должен знать, что сделал с нами наш самый надежный охранник. Мой отец идет к своей машине, и мы следуем за ним, останавливаясь, когда он поворачивается, его внимание сосредоточено на мне.

— Мы возвращаемся домой, — объявляет он.

— Согласен, — говорит Бастиан следующим.

В тот момент, когда мой отец тянется назад, открывая пассажирскую дверь, я понимаю, что возникнет проблема.

— Пойдем, — требует он, отступая в сторону и выжидательно протягивая руку. — Нам многое нужно обсудить.

— Вот это еще мягко сказано. — Бастиан почти смеется, обнимая меня одной рукой. — Мы будем в особняке в восемь утра, готовые… поговорить.

Мой отец выдерживает мой взгляд.

— Ты сейчас же вернешься.

На моем лбу появляется небольшая морщинка, и я поднимаю взгляд на Бастиана, когда он наклоняет голову к моему отцу и говорит:

— Тогда в девять.

Мой отец делает все, что в его силах, чтобы сдержать свой гнев, все внутри него борется против того, что здесь происходит. Честно говоря, я удивлена, что он до сих пор не вытащил пистолет и не приставил его к виску мужчины, стоящего рядом со мной. Мои мышцы напряжены и ждут этого.

Его глаза возвращаются к моим, и он долго молча изучает меня, как будто пытается решить, не оставят ли меня еще несколько часов вдали от его объятий в худшем состоянии, чем он думал. Его ноздри раздуваются, грудь поднимается при полном вдохе. Медленно его внимание переключается на Бастиана, и он делает к нему уверенные шаги, не останавливаясь, пока они не оказываются почти грудь к груди.

— Если моя дочь не войдет в дверь Грейсон-Мэнор ровно в девять утра… — Он оставляет угрозу без ответа, и когда единственным ответом, который он получает, является кивок, он делает движение, чтобы забраться на водительское сиденье, но не уходит.

Он подъезжает, паркуется прямо перед машиной Бастиана и ждет. Со сдавленным смешком Бастиан слегка сжимает мое плечо, прежде чем взять меня за руку и повести к машине. Мы забираемся внутрь, а потом оказываемся на дороге, ведущей домой.

Я понятия не имею, что мы найдем, когда доберемся туда, но это не может быть хуже любого другого дерьма, через которое мы прошли.

Я имею в виду… верно же?

— Я чувствую, как ты думаешь, — наконец говорит Бастиан, его плечи тяжелеют, а голос менее резкий, чем обычно.

Последние несколько дней проделали над ним большую работу, которую я, вероятно, и представить себе не могу.

— Мой отец сердится. — Сказав это, я смотрю на Бастиана. — Ты злишься.

Бастиан кивает.

— Куда мы направляемся домой, Бастиан?

Его глаза отрываются от дороги на долю секунды, чтобы встретиться с моими, его слова не те, которые я хочу услышать.

— Целая куча дерьма, детка. Твой мир меняется, и многое из этого тебе не понравится. Единственное, что я могу тебе пообещать, это то, что ты моя, и ничто этого не изменит. — Он протягивает руку, притягивая мою руку к своим губам, нежно целуя костяшки пальцев, прежде чем нежно прикусить кончики. — Ничто и ничего.

Его последняя сказанная фраза, дерзкая и такая смелая.