— Бастиан… что ты сделал?

Его взгляд становится жестче, но я могу заглянуть за пределы гнева, глубже, в разбитую душу внутри, ту, что говорит с моей. Он ничего не говорит, но, когда мой телефон звонит снова, на этот раз он отвечает, держа устройство между нами и включив его на громкую связь. Я не могу обрести дар речи, но мне это и не нужно. Человек на линии говорит за меня.

— Милая, — растягивает осторожный тон моего отца.

Мои колени дрожат, и я судорожно втягиваю воздух. Глаза Бастиана напрягаются еще больше, не отрываясь от моих, его пальцы на телефоне белеют, потому что он так сильно сжимает его.

— Папа? — Пытаюсь дышать.

— Ты в порядке? — Выпаливает он, но в его тоне слышатся мягкие нотки.

Я киваю, хотя он меня не видит, быстро сглатываю и отвечаю хрипло:

— Да, я в порядке. А ты? — Вопрос вызывает у меня тихий шепот, и на мгновение я задаюсь вопросом, слышит ли он вообще. Я хочу сказать, что не уверена, почему я боюсь этого ответа, но, глядя в глаза Бастиану, я не уверена, что это правда.

— Роклин, мне нужно, чтобы ты сказала мне, где ты находишься, — говорит он вместо этого.

Губы Бастиана сжимаются в твердую линию, но он ничего не говорит, ничего не требует и не вешает трубку, даже когда мой отец добавляет:

— Ты в опасности. Скажи мне, где ты находишься.

Мой рот открывается, затем закрывается, а затем он снова делает то же самое, потому что, с одной стороны, я хочу сказать ему, где я нахожусь, хотя бы для душевного спокойствия, и потому что он мой отец, и он спросил. Я всегда делаю то, что мне говорят. Мне приходилось.

С другой …

— Роклин. — На этот раз мое имя звучит как требование, и губы Бастиана слегка изгибаются.

Я не знаю, что происходит, но я знаю, что с моим папой все в порядке, потому что я слышу это из его уст. Он позвонил со своей линии на мою, и слова, которые он произносит, это не те слова, к которым был бы принужден заключенный, чтобы выманить меня, и мы говорим о моем отце. Он получил бы тысячу порезов на коже и умолял бы о большем, прежде чем даже подумал бы о том, чтобы променять меня на кого-то другого из нашей семьи. Повсюду кровь. Семья это все.

Но я выросла, и я уже давно это знаю, поэтому, когда мой отец в очередной раз требует ответа, я даю ему единственный необходимый.

— Я с Бастианом.

— Где? — Огрызается он, уже зная это.

— Не имеет значения, где.

— Ты понятия не имеешь, что натворил этот мальчик. Не будь дурой.

Бастиан внимательно наблюдает за мной, когда я подхожу к нему, поэтому мне не нужно говорить громко, чтобы отец отчетливо расслышал мои слова. Я смотрю в свои любимые серо-голубые глаза и говорю:

— Я была дурой, когда отказала ему, и с тех пор я пыталась добраться до него, но ты это знаешь. Ты держал меня на расстоянии.

— Твоя безопасность была под угрозой. Я защищал тебя от врага, который, как я теперь знаю, был им с самого начала. Роклин…

— Он нам не враг.

— Он преследовал тебя несколько месяцев!

Он так делал?

На моем лбу появляется небольшая морщинка, когда слова отца оседают во мне, мягко натягивая ослабевшие нити за моей грудной клеткой. Конечно, так оно и было.

Конечно, он не ушел.

Он повторял это снова и снова.

Я принадлежу ему.

Жалкая маленькая ссора с выплевыванием слов и осуждением других этого не изменит. Все это сваливается прямо с моих плеч. Я разозлила его, и его предполагаемое отсутствие было моим наказанием, но он ведь не отсутствовал, не так ли?

Он не ушел. Он бы никогда не ушел …

— Нет, — шепчу я, и еще одна волна слез застилает мои глаза, но они вызваны другими эмоциями. — Нет, он не преследовал меня. Он присматривал за мной. — Челюсть Бастиана сжимается, мускулы подергиваются. — Он защищал меня. — На всякий случай.

Основываясь на этом разговоре, в игру вступил принцип "на всякий случай", и внезапно мелочи начинают обретать смысл. Все эти изображения, видео, они были от него. Он делал все, что мог, чтобы помочь мне быть в безопасности, заставить моего отца сделать то, что, по мнению Бастиана, необходимо было сделать, чтобы убедиться, что я в безопасности, пока он не будет готов вернуться ко мне по-настоящему.

— Роклин…

Я слегка качаю головой, и Бастиан заканчивает разговор, но никто из нас не двигается с места. Он все еще держит мой телефон, между нами, наши взгляды все еще прикованы друг к другу, и когда моя дрожащая рука протягивается, моя ладонь прижимается к его груди, она поднимается с глубоким вдохом.

Его свободная рука вырывается, запутывается в волосах у основания моей шеи и тянет. Он стискивает зубы, его глаза сужаются, но затем его губы сжимаются вместе, его хватка ослабевает, когда он сокращает дистанцию. Его лоб встречается с моим, и он перекидывает мои волосы через плечо.

Мои глаза закрываются, когда я вдыхаю его запах, кончики пальцев впиваются в его рубашку, и медленно я начинаю дрожать. Месяцы. Я ждала и скучала по нему несколько месяцев.

Одна из его рук исчезает, затем мягкое, бархатистое прикосновение скользит по моей ключице и изгибу шеи, посылая дрожь по моему позвоночнику. Затем грубая кожа его пальцев соприкасается с моей кожей, и я сглатываю, снова вздрагивая, когда его губы находят мое ухо. Его дыхание теплое, по моему телу пробегают мурашки, когда он берет меня за волосы одной рукой. И как только раздается тихий щелчок, он шепчет, грубо и окончательно:

— Моя.

А потом он стремительно уходит, но бархатистая мягкость остается. Моя рука взлетает к горлу, и я резко поворачиваюсь лицом к зеркалу на стене. Есть миллион тем для обсуждения, тысяча вопросов вертится у меня на кончике языка. Называйте меня сумасшедшей, но мне даже все равно, каковы будут ответы. По крайней мере, не прямо сейчас.

Прямо сейчас все мое внимание сосредоточено на одной единственной вещи. И это черная полоса. Изящное кольцо толщиной почти в полдюйма обхватывало мое горло, посередине сидел маленький бриллиант из розового золота, а из его центра свисала такая же буква В. Это колье.

Ошейник.

Это его заявление.