Василий Петрович сидел в своей комнате и пощелкивал косточками на счетах.

У Цагеридзе в кабинете собрались все лоцманы и бригадиры, все "начальство". Пришел и Баженов, чисто выбритый, свежий после крепкого сна.

Посовещались недолго. Надо двигаться за Громотуху. Всем. Здесь делать нечего. На всякий случай пусть останется в поселке Иван Романович Доровских и при нем несколько человек. Даже если образуется затор на косе и ледяной вал поползет в запань через остров - ничем не поможешь. За Громотухой, собственно говоря, тоже нечего делать. Только - смотреть. Но именно там, у дамбы, произойдет решающая схватка. На дамбу будет направлен первый удар Читаута. И, кто знает, вдруг для чего-нибудь там неожиданно понадобятся и человечьи руки.

- Принимаю решение, - под конец сказал Цагеридзе. - Никаких других работ сегодня до конца ледохода не вести. Объявить выходной! Разрешить всем, кто этого хочет, пойти за Громотуху. Посмотреть на результат трудов своих людям будет очень приятно. Бригадиров прошу, предупредите в поселке всех, с этого часа сходить вниз, на лед, категорически запрещается. По всей длине протоки, от дамбы и до конца запани. Поставить у спусков к реке на всякий случай пикеты. Отвечает за все здесь Иван Романович. За Громотухой - я. Какие имеются замечания? - Он обвел взглядом круг. - Так понимаю: замечаний нет никаких.

Баженов вежливо засмеялся:

- Ну, а если ледоход сегодня не состоится?

- Пошли! - махнул рукой Косованов.

Поселок мгновенно опустел. Слова Цагеридзе о том, что день объявляется выходным, что людям будет приятно посмотреть на плоды трудов своих, сразу же разнеслись по всем домам. И вслед за рабочими, оставив домашние хлопоты, к реке потянулись их жены, побежали детишки. За Громотухой расцвели костры, зазвучали песни.

Но в глубь леса от реки никто не удалялся. Все боялись пропустить момент, когда Читаут станет взламываться.

- Слушай, - Косованов схватил Цагеридзе за рукав и подозвал к себе Загорецкого. - Слушай, а что будет, если Читаут сегодня, как сказал Баженов, не вскроется? Завтра опять объявлять выходной? И вообще, понимаешь, получается праздник. А праздновать-то полагается все же после удачного конца. Скажи "гоп", когда перепрыгнешь. Так по пословице. Мы тут с тобой не напороли? Не поддались чувству?

Загорецкий прижал руки к груди.

- Если Читаут сегодня не вскроется сам, я его взломаю! - драматически воскликнул Павел Мефодьевич. - Неужели почти сорок лет доскональнейших моих наблюдений за этой рекой так ничего и не значат? Посмотрите на небо, на это горячее солнце, вслушайтесь, в особенную тишину на реке - это тигр перед прыжком! Вы знаете, что набухающий горох способен разорвать стальной корпус парохода? Что шампиньоны способны взломать каменный пол подвала? Неостановимая сила природы! Это тепло, эта давящая тишина, эти все прибывающие снеговые ручьи, это клохтанье воды в прорубях, это... Позвольте! Вы меня убиваете своими сомнениями.

- Никаких сомнений, Павел Мефодьевич, - улыбаясь, сказал Цагеридзе. - У Косованова тоже их нет. У него это праздничная шутка, веселое настроение, как и у всех. Не будем портить людям праздник! Пойдемте петь, плясать. А случится... Ничего не случится! Люди бы так не пели, не радовались, если бы сами не верили. - И потащил за собой Косованова, приговаривая: - Идем, идем, поддадимся чувству! Земля все равно вертится. Теперь ни солнце, ни реку все равно уже не остановишь!

- Здрасьте! - закричала ему от ближнего костра Женька Ребезова. Она стояла, вольно откинувшись, навалясь на плечо Максиму и поправляя у себя платок на голове. - Здрасьте! - повторила она, радостная и довольная. - За цветочек, за огонек вам спасибо!

- Какой цветочек? - удивился Цагеридзе. Он совершенно забыл об огоньке, который утром отдал Михаилу.

- Вот тебе на! Да тот, что за песни, - объяснила Женька. - Мне вот, с Максей. Или Куренчанин Миша чего-то схитрил? Выдумал?

Цагеридзе в недоумении переводил глаза с нее на Максима.

Да, действительно, эти оба последнее время постоянно бывают вместе, хотя Максим порой заходит и к Фене. Да, действительно, голос, который он слышал ночью, это, пожалуй, голос Ребезовой. А Куренчанин тоже хорош: утром он ведь без слов согласился, что песни были очень красивые.

Согласился так, будто именно о нем шел разговор. Значит, он тоже слушал лишь издали? И не было с ним его девушки...

Цагеридзе захохотал.

- Не выдумал! Ничего Куренчанин не выдумал. Это я выдумал! Все равно, цветок отдан правильно. И за песни - спасибо, Ребезова!

- Ну, может, и Петухова, - все так же светясь, нараспев выговорила Женька.

- Пе-тухова?..

- А чего, Николай Григорьевич? - уже с мужской солидностью сказал Максим. - Вот Читаут пройдет, поедем с ней в Покукуй, зарегистрируемся.

- Первая свадьба. При мне первая свадьба. Поздравляю охотно! - И погрозил пальцем Ребезовой: - А я, девушка, помню один разговор. Разговор в ночь, когда я только приехал. Николай Цагеридзе стоял закоченевший и совершенно не знал, что он будет делать завтра. Девушка задала вопрос: "Жениться скоро будете?" Она предполагала: Цагеридзе приехал только затем, чтобы жениться. Самым первым. Но он вот до сих пор холостой, а она вперед всех замуж выскочила!

- Ну так и я ведь все помню, - дерзко ответила Женька. - Вы сказали тогда: "На Ребезовой жениться не буду". Чего же мне было ждать? И вы не зевайте: не то все ваши невесты с рейда разъедутся. Хоть вторую-то свадьбу за собой оставьте.

Тряхнула головой, подхватила под руку Максима, оглядываясь через плечо, запела:

Огонечек мой

Хочет наклониться

Подарил холостой,

Где ж ему жениться?

И захохотала, залилась, оставив Цагеридзе и Косованова у костра среди так же заливисто хохочущих женщин, подошедших еще в начале их разговора.

- Ну, Женька!.. - улыбались они.

- С намеком...

Цагеридзе схватил Косованова за локти, близко подтянул к себе:

- Запомни: вторая свадьба - Цагеридзе. Тебе первому говорю.

Косованов высвободил руки, хлопнул Цагеридзе ладонью в грудь.

- Ты ей-то сказал ли это? А я и по другим признакам давно понял.

Они пошли к соседнему костру. Цагеридзе доверительно стал рассказывать Косованову, как сильно он любит и как трудно ему дожидаться приезда Марии...

- Подви-и-ижка!! - дурным голосом крикнул кто-то от реки.

И все сразу повернулись, хлынули к берегу.

12

А река оставалась словно бы прежней.

Тот миг, когда Читаут сделал свою первую подвижку, Цагеридзе упустил. Сейчас тяжелый серый панцирь не шевелился, но вдоль всей дамбы в живых лучах солнца блестел невысокий, серебристый, с алмазными переливами гребешок. Это косым, скользящим движением тяжелого ледяного поля сдавило, растерло и выжало кверху, как пену, груды тонких иголок, намолотых из перемычек между частыми окнами во льду, пробитыми накануне взрывчаткой. Канава, по которой, плещась бурливыми каскадами, катилась Громотуха, теперь тоже исчезла, и вода стремительно растекалась вдоль дамбы, образуя на середине широкое озеро. У берега ворчливо били вверх желтые фонтаны, замутненные илом и песком, выбрасывая иногда и довольно-таки крупную гальку.

Загорецкий сунул в руку Цагеридзе бинокль. В радужном мерцании стекол он увидел, что выше дамбы примерно в километре реку рассекла поперек зигзагообразная черная полынья. Надавит сверху второе ледяное поле, полынья сомкнется - и Читаут пойдет. Тогда уже пойдет неотвратимо.

Первый нажим дамба выдержала превосходно. Самый опасный нажим.

Как поведет она себя дальше?

Текли минуты. Ничто заметно не менялось на реке, только все полнее и шире становилось озеро, в которое без остановки Громотуха вливала свои воды, и как будто бы чуть-чуть к средине стал вгибаться лед. Уже не с прежней силой били у берега грязевые фонтаны, и тяжко садящиеся теперь на камни кромки льдин разламывались, рушились с железным скрежетом.