Роуэн резко выпрямился на стуле, выражение его лица было грозным. Я чувствовала его ярость, витающую в воздухе.

— Так далеко это никогда не заходило, — поспешила я заверить его. — Во всяком случае, не со мной, — мой желудок скрутило, и боль пронзила мой живот, боль, которая не имела ничего общего с моими травмами, а была связана со шрамами, с которыми жил мой брат. — Единственное, что сделала моя мать, чтобы показать, что мы ей хоть немного небезразличны, — это выстрелила тому мужчине в член, когда узнала, что он делал с моим братом, — я вспомнила выстрел, и каким громким он был. Звуки его криков. Запах крови. — Конечно, против нее не было выдвинуто никаких обвинений, — сказала я Роуэну, глядя на него, но на самом деле не видя его. — И, возможно, после этого она стала немного осторожнее в связях с мужчинами. Но они всегда были. Потому что мама не хотела жить в нищете. И она не хотела работать, — я с отвращением покачала головой, думая о женщине, которая родила меня.

Вот почему я так усердно работала всю свою жизнь, вот почему я никогда бы не позволила мужчине заботиться обо мне: чтобы не быть похожей на нее.

— Однако у нее все сработало, — продолжил я. — Она вышла замуж. Получила все, что хотела. Дом. Машину. Но к тому времени, когда мы получили такие вещи, как медицинская страховка, мы уже стали подростками и почти заканчивали среднюю школу. Тогда во мне укоренилось стремление беспокоиться о каждой мелочи. И это дерьмо проявилось таким образом… — я протянула руку к больничной койке. — Я постоянно думала, что со мной что-то не так. Это началось, когда все становилось хорошо. Когда я сбежала из дома своей матери и больше никогда ее не видела. Я всегда думаю, что что-то не так. Итак, я всегда чувствую боль. Но только здесь, — я постучала себя по виску. — Я научилась справляться с этим, поскольку не хотела, чтобы эта тревожность определяла меня как личность. Не хотела, чтобы люди думали, будто я слабачка.

Я вцепилась в одеяло, пристыженно потупившись. Вот оно, то, что я скрывала от Роуэна. Чего он, вероятно, не понял бы, потому что этот мужчина всегда был сильным и держал себя в руках.

Роуэн наклонился вперед, чтобы взять меня за подбородок и приподнять его, чтобы я не могла ускользнуть от его проницательного взгляда.

— Ты не слабая, — прорычал он. — Черт возьми, Нора. Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю. То дерьмо, через которое ты прошла? — он покачал головой, — Ненавижу, что тебе пришлось пережить это, детка. Этой твоей матери придется за многое ответить, — при упоминании мамы его глаза стали убийственными. — И в конце концов она ответит за эти грехи, потому что карма реальна. Жизнь, которую ты себе подарила, доказывает это. Это не какая-то невидимая сущность создала ее. Ты сама ее построила. Буквально. Ты построила жизнь своими гребаными руками, — он поднес наши переплетенные руки к своему рту и поцеловал мои пальцы. — Ты излучаешь любовь, Нора. Тепло. Ты не видишь этого из-за того, что сделала та женщина, но внутри тебя есть свет. Ты привлекаешь людей. Твоя пекарня так успешна сейчас только потому, что ты знаешь, как готовить чертовски вкусные штуки. Это все благодаря тому, кто ты есть. Люди в этом городе любят тебя, малышка. Я люблю тебя.

Я уставилась на него, ошеломленная всем, что он сказал, но особенно последними тремя словами.

— Что? — прошептала я.

— Я люблю тебя, — повторил он без колебаний. — Я полюбил тебя с того самого момента, как впервые увидел. И любил только сильнее с тех пор, как смог прикоснуться к тебе, поцеловать тебя, сделать тебя своей. Все новое, что я узнаю о тебе, — это еще одна причина, по которой я становлюсь твоим на всю жизнь. Ненавижу, что ты имеешь дело с этим дерьмом, чертовски ненавижу это. Но все эти годы ты справлялась в одиночку. Даю тебе обещание прямо здесь, прямо сейчас… с этого момента ты больше ни с чем не будешь разбираться в одиночку.

К этому моменту по моим щекам уже текли слезы. Слезы радости, неверия. Хотя, может быть, мне не следовало быть шокированной. Роуэн не скрывал от меня своих чувств. Неоднократно давал понять, как много я для него значу, говорил, как давно я ему нравлюсь. Но услышав это вслух… Вдобавок к лекарствам, боли и общему драматизму ситуации, я не могла остановить водопад слез.

Роуэн вытер их большим пальцем, не дожидаясь, пока я произнесу эти три слова в ответ.

— Но мне нужно, чтобы ты дала обещание.

— Все, что угодно.

— Пообещай не скрывать от меня боль. Даже если будешь думать, что это не реально.

Я прикусила губу. Это трудное обещание. Не только потому, что так откроется уязвимая, мягкая часть меня перед самым сильным мужчиной, которого я знала, но и потому, что это привело бы меня к опасности.

Я никогда ни от кого не искала сочувствия, сопереживания или внимания. Даже от друзей. Даже от Ансель. Потому что, когда я обычно говорила о том, что чувствую себя больной, встревоженной или слабой, мама стыдила меня. Она заставляла меня чувствовать себя маленькой и жалкой, и я больше не хотела это испытывать.

— Вижу, как вращаются эти колесики в твоей голове, — пробормотал Роуэн, нахмурившись. — Я догадываюсь, что ты всю свою жизнь хлопотала за домашнее хозяйство, заботилась обо всех.

Я поджала губы, не в силах с ним спорить. Я была единственной, кто научилась готовить, стирать одежду, зашивать джинсы брата, как лечить простуду.

— Да, — вздохнул Роуэн, приняв мое молчание за согласие, которым оно и было. — Даже сейчас ты заботишься обо всех окружающих. Ты всегда готовишь для них, кормишь их. Останавливаешься на парковке и буквально подвергаешь себя опасности, — его челюсть дернулась от того момента с Ронни. — Ты заботишься обо всех, но о тебе никто не заботился. — его губы снова коснулись моих пальцев. — Теперь, кексик, я приготовлюсь к тираде о феминизме после того, как скажу это, но я все равно это скажу. У тебя есть я. Ты моя женщина. Я позабочусь о тебе. Ты можешь ослабить хватку на поводьях, малышка. Ты можешь быть уверена, что я не позволю тебе сбиться с курса.

Он был прав… Часть меня действительно хотела поспорить с ним. Но не в феминистской части. Другая часть, та, которая всегда полагалась только на одного человека: моего брата, несмотря на демонов, с которыми он все еще боролся по сей день. Та часть, которая была в секрете. Этой части было трудно доверять Роуэну. Даже несмотря на то что Роуэн меня не подвел. Ни разу.

— Ты пугаешь меня, — призналась я.

Его глаза слегка блеснули, а губы дрогнули. Я подумала, что он не сможет должным образом улыбнуться, пока я не встану с этой больничной койки.

— Хорошо, — пробормотал он. — Потому что ты тоже пугаешь меня до чертиков.

Мое выздоровление было болезненным. Не столько в физическом смысле — хотя это тоже, — а потому, что пришлось изменить мой рацион и привычки. Пока я выздоравливала, от меня требовали есть только безвкусные блюда маленькими порциями. Для меня это было шокирующим и пугающим. То, с чем я определяла свою идентичность — моя способность печь — оказалось под угрозой из-за того, что я игнорировала свое тело.

Я любила поесть, мне нужно пробовать все, что я пекла, когда экспериментировала. И я чуть не украла эту способность у самой себя. Я чуть не умерла. Это противостоящая реальность, и нечто такое, что вселило в меня здоровую дозу страха.

Пекарня не взорвалась за время моего отсутствия… к счастью, прошло всего около недели. Тина, как никто другой, взяла на себя большую часть выпечки, когда у нас закончились запасы замороженного на скорую руку.

И хотя я не могла сама поесть отзывы были отличными. Она помогала мне и была со мной с самого начала, так что знала все основные продукты и стала экспертом в моих хаотичных рецептах.

Фиона управляла фасадом пекарни с такой же точностью и компетентностью. Она проработала там почти столько же, сколько и Тина, и знала, как все работает.

Тиффани тоже приходила помогать.

Неудивительно, что мои друзья беспокоились. Они все были у моей постели в ту секунду, когда узнали, что я в больнице.

Глаза Фионы были покрасневшими, когда она ворвалась в больничную палату.

— Черт возьми! Не смей больше так со мной поступать. Ты напугала меня до полусмерти.

— Согласна, — нахмурилась Тина, наклоняясь, чтобы сжать мою руку.

Тиффани разрыдалась, прислонившись к своей жене в поисках поддержки примерно на пять секунд, прежде чем прочистить глаза и приступить к делу.

— Эти простыни не подойдут, — заявила она. — И эта сорочка, — она сморщила носик. — Мне нужно пройтись по магазинам. Нам нужен уход за кожей, свечи, халат, пижама… просто для начала.

Никто не пытался спорить с ней, потому что ни у кого не хватало смелости сделать это. Итак, к тому вечеру в маленькой ванной в палате оказались простыни, шелковая пижама, ароматические свечи и все мои любимые средства по уходу за кожей.

— Ты хочешь, чтобы я позвонила Анселю? — спросила Фиона со своего места в кресле, пока мы все смотрели на ноутбуке, как в Йеллоустоуне Бет и Рип танцуют на ранчо.

Я почувствовала, как вся кровь отхлынула от моего лица, а тело напряглось. Поскольку я наполовину лежала на Роуэне, он почувствовал перемену и повернулся ко мне.

Я сосредоточилась на Фионе, думая о своем брате. Он был бы уже здесь, если бы почувствовал что-нибудь от нашей причудливой связи. Поскольку его здесь не было, он не чувствовал. И хотя я бы хотела, чтобы он был рядом со мной, я была рада, что его здесь нет. Это будет для него шоком. Больничная обстановка… Нет.

— Я думаю, будет лучше, если мы подождем, он приедет через несколько недель. Тогда и скажем. Не хочу, чтобы ему приходилось иметь дело со всем этим, — я намеренно выражалась расплывчато, потому что Роуэн вслушивался в каждое слово, но Фиона поняла, что я имела в виду.

Она поморщилась.

— Он будет плеваться гвоздями, как только узнает.