Но только после того, как я встала, чтобы пописать, я по-настоящему задумалась о беременности. Я была так увлечена рассказом Роуэну, что не подумала о реальности ситуации.

— О боже мой, — сказала я, когда до меня дошло. — Я буду самым ужасной беременной. Я буду постоянно беспокоиться, думать, что не так, и гинеколог возненавидит меня, — я приложила ладонь ко лбу, готовая взорваться.

Но Роуэн был рядом, так что он не дал мне забеспокоиться дальше. Он всегда активно наблюдал.

Он схватил меня за плечи, поддерживая, приковывая к полу и не давая расхаживать по комнате.

— Во-первых, на этой планете нет ничего, в чем ты могла бы быть ужасной, — твердо сказал он мне. — Кроме параллельной парковки. Это просто жесть.

Я хмуро посмотрела на него, хотя и пыталась сдержать улыбку.

Он потер мои предплечья.

— Кексик, если захочешь больше приемов, чтобы проведать нашего малыша, мы назначим больше приемов. Если твой гинеколог разозлится, мы найдем другого.

Он говорил все это так, словно это очень разумные, логичные вещи. Он строил планы, исходя из моего бессмысленного беспокойства.

— Я люблю тебя, — прошептала я, мои глаза наполнились слезами.

— И я люблю тебя, кексик, — просиял он, наклоняясь вперед, чтобы коснуться своими губами моих.

***

Роуэн был прав, я не была ужасна в беременности. Но и не совсем хороша. Но не думаю, что хоть у кого-то это проходит на лайте. Те женщины, которые тренировались вплоть до назначенного срока, которые ни о чем не беспокоились и у которых не были толстые лодыжки, — я была уверена, что их не существует. Или, по крайней мере, я убедила себя, что их не существует.

Потому что у меня ничего не получалось. Конечно, я не была особо известна тем, что занималась спортом. Но я действительно работала в пекарне до тех пор, пока у меня не отошли воды на кухонном полу. Что-то вроде сцены из фильма, когда прорывает трубу. Роуэн был рядом, потому что он всегда был рядом со мной с самого утра. Он практически переехал в пекарню, когда я все ближе и ближе подходила к назначенному сроку.

Интересно, что я была единственной, кто сохранял спокойствие во время собственных родов.

Роуэн «бегал вокруг, как курица с отрубленной головой» — описывала Фиона позже.

Он поспешил вернуть нас домой, чтобы забрать мою больничную сумку, а затем заметался по дому, бормоча о том, что нам нужны паспорта.

Я, сдерживая смех, сказала ему, что нам не нужны паспорта, чтобы рожать в больнице, расположенной в двадцати минутах езды отсюда.

Это вызвало у него сердитый взгляд. Ну, пока схватка не пронзила мое тело. Затем Роуэн бросил все и перешел в защитный режим, внезапно обретя ясную голову и целеустремленность.

Мои роды были болезненными. На самом деле ужасными. Я хотела родить сама.

Роуэна убивало видеть, как мне больно, а он не мог ничего сделать, кроме как сидеть рядом, кормить меня кусочками льда, убирать волосы с лица и держать меня за руку. Он был там, лаял на врачей и медсестер, целовал меня, нежно разговаривал.

Затем он взял нашу дочь, Ану Джилл Деррик. Был первым человеком, который поприветствовал ее появление на свет.

Хотя, возможно, это из-за боли, истощения, эмоций, я могла поклясться, что чувствовала Анселя в комнате, прямо рядом со мной.

— Ты заслужила это, сестренка, — сказал он. — Твое «долго и счастливо».

В тот момент рана внутри меня совсем немного зажила. И во многие моменты после этого, с мужем и дочерью. В нашем доме. С нашей собакой. С моей пекарней.

Бесчисленные визиты родителей Роуэна. Бурный брак между двумя нашими лучшими друзьями.

Хотя это не обошлось без драмы или даже боли, это было «долго и счастливо». По крайней мере, у меня.

У Фионы была совсем другая история.