Глава 19

Дела шли хорошо.

Ронни Кокран не пришел для того, чтобы избить меня, похитить или убить, как предполагал Роуэн. То же самое и с Нейтаном. Мы не видели от него ни шкуры, ни волоска.

Я почти полностью восстановилась после операции, и врач выписал меня чуть больше недели назад. Правда, я не работала до закрытия — Фиона и Тина позаботились об этом. Я по-прежнему приезжала по утрам с Роуэном и Мэгги на грузовике, готовила всю выпечку и проводила большую часть дня в пекарне.

Но в два часа дня у меня звонил телефон. Если Роуэн физически не был в пекарне, то он звонил.

— Кексик, — приветствовал он меня. Но не тем сладким тоном, к которому я привыкла. Я также привыкла к способности Роуэна передавать самые разные настроения одним словом. Этим единственным словом обычно было «кексик» или «Нора».

Приветствие в два часа дня было приказом. Предупреждением.

— Уже ухожу! — сказала я. — Я просто должна…

— Нихрена не должна, — перебил он. — Тащи свою задницу в машину, езжай домой и отдыхай, или я сам подъеду туда, перекину тебя через плечо, устрою большую гребаную сцену и накажу тебя, когда мы вернемся домой.

Какой бы вариант спора у нас ни был, он всегда заканчивался этой или подобной сексуальной угрозой. Те, от которых у меня подкашивались колени, а пальцы еще крепче сжимали телефон. Те, которые заставили меня захотеть ослушаться его, чтобы он выполнил свою угрозу.

И это было бы действительно чертовски здорово.

Но ему нужно работать. С моей стороны несправедливо ожидать, что он прибежит посреди рабочего дня, чтобы сексуально наказать меня.

Что он и делал частенько.

Роуэну больше не нужно было проводить со мной так много времени. Он спит в моей постели каждую ночь. Ему не нужно вставать со мной по утрам или идти за мной в пекарню. И все же он делал это. Он был постоянной частью моего дня. Мое утро, мой день, мой вечер. Иногда Кип приходил к нам поесть домашней еды — по моей просьбе с тех пор, как я узнала, что он предпочитает блюда на вынос и те, что разогревают в микроволновке.

Мне нравилось общество Кипа. С ним легко общаться, он очарователен. Они с Роуэном были близки. Вместе служили в армии, пару раз говорили об этом. Не так уж много, потому что всякий раз, когда поднималась эта тема, непринужденные улыбки Кипа исчезали. Свет в его глазах гас, и он перестал выглядеть беззаботным человеком, каким был. Он выглядел… замученным, за неимением лучшего слова.

И хотя Роуэна нельзя назвать беззаботным человеком — он все еще был задумчивым, что, как я поняла, мне чертовски нравилось, — в нем тоже что–то менялось. Его поза заметно напрягалась, и если он держался за меня, его хватка внезапно усиливалась, как будто кто-то пытался оторвать меня.

Роуэн не рассказывал мне о том, какой была его жизнь, когда он служил. Он не сказал мне, откуда у него шрамы, хотя мне очень хотелось спросить. Я проводила по ним пальцами, пока мы лежали в постели, обводя морщинистую кожу, с вопросом на губах.

Он напрягался, как будто готовился к вопросам. Я отчаянно хотела узнать его всеми возможными способами, но у меня ничего не получалось. Я не могла омрачить наше счастье, не могла возвращать его в место, из-за которого он так напрягался.

Беспокойная часть во мне, встревоженная девушка, хотела поскорее закончить разговор. Вскрыть все трудные темы, потому что все просто не могло быть так хорошо. Но я сопротивлялась.

Я знала, что в конце концов мы поговорим об этом. Мне не нужно торопиться. У нас есть время. Роуэн никуда не собирался уходить. Роуэн любил меня. Он часто это говорил. В конце каждого телефонного звонка; когда я засыпала; когда он был внутри меня. Самое главное, он демонстрировал это своими действиями.

Казалось, его не беспокоило, что я ничего не говорила в ответ. Ничего более подходящего быть не могло. Я любила его. Конечно, так и было. Кто бы не любил? Но, как какая-нибудь героиня в какой-нибудь дурацкой романтической комедии, я не могла произнести нужных слов. Они застряли. По правде говоря, я боялась, что если произнесу вслух, это вызовет какую-нибудь цепную реакцию, из-за которой начнут происходить плохие вещи.

Поэтому не говорила.

Ансель наконец-то приедет через два дня. Это самая долгая наша разлука, и я скучала по нему. И не только поэтому, я хотела, чтобы Роуэн познакомился с ним. Может быть, именно поэтому я не могла произнести этих слов. Потому что мне нужно было, чтобы Роуэн узнал меня полностью. Сначала закрыть гештальт таким образом. И я действительно не была полноценной без Анселя.

Так что да, дела шли хорошо. Действительно чертовски хорошо.

Дела, идущие хорошо, обычно означали, что надвигается что-то ужасное. Я уже усвоила это. Беспокойство было моим способом справиться, способом подготовиться. Если бы я не был готова, мое беспокойство служило бы невидимым буфером от того, что надвигалось, ужасное событие застало бы меня врасплох, сбив с ног.

Проблема была в том, что у меня был мужчина, который делал меня счастливой. Я волновалась меньше. Намного меньше. Особенно после того, как я рассказала ему все о своем сумасшествии. Он не убежал. Даже ресничка не дрогнула. Он воспринял это как должное. Воспринял меня спокойно.

Итак, я остановилась.

Ждала, когда упадет другой ботинок.

Не полностью, конечно. Я пережила годы травм, создавших множество слоев беспокойства. Это нельзя исправить за одну ночь. Или мужчиной, в которого я по уши влюблена.

Мужчина, который еще не показал мне ни одного из своих несовершенств, кроме чрезмерных защитных альфа-тенденций. Которые я ни капельки не ненавидела, даже если они не соответствовали той феминистке, которой я себя считала.

Я не могла представить, как засыпать без него. Без удовлетворения тела от его прикосновений.

Я также не могла представить себе дней, когда бы он не заходил в пекарню. Я изо всех сил пыталась вспомнить то время, как жила без него. Мы были в пузыре. Тот волшебный пузырь, который был создан в начале отношений, когда страсть пылала вовсю, и все было новым, особенным и волнующим.

У меня все еще порхают бабочки в животе. Даже несмотря на то что он фактически жил со мной. И они не были похожи на мимолетных бабочек, которые появляются у вас в начале отношений; они казались постоянными.

Я знала, что нам нужно кое о чем поговорить. Такие разговоры вели два взрослых человека, состоящих в отношениях. Например, к чему все это приведет. Если бы мы решили жить вместе, то где именно? Мне очень нравился дом Роуэна, но мой дом был для меня священен. Его я создала сама. Не говоря уже о том, что теперь и Роуэн приложил руку. Я даже подумать не могла о том, чтобы расстаться с этим точно так же, как не могла расстаться со своей пекарней.

И если бы мы решили в конец жить вместе, на что бы это было похоже?

Роуэн показался мне человеком, который будет настаивать на том, чтобы оплатить все счета, но я бы не согласилась. Я вкалывала, суетилась и надрывала задницу, чтобы позволить себе вести такой образ жизни. Чтобы заслужить это. Я бы не отдала это все мужчине. Даже ему.

Да, нужно провести всевозможные разговоры.

— Тебе не разрешается больше приходить сюда, — пожурила я его, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица и придать своему тону твердость, выражающую неодобрение.

Но я с треском провалилась.

Глаза Роуэна блеснули, когда он посмотрел на меня так, словно я была единственным человеком в комнате. Единственным человеком на планете.

К этому я не привыкла. И, несмотря на тепло, которое излучал его взгляд, глубоко в моем сердце был спрятан кусочек льда, нашептывающий, что это ненадолго. Что для меня все закончится не так.

— Почему я должен перестать приходить сюда? — спросил он медовым голосом. Однако это насыщенный, мужской сорт меда.

— Потому что, — вздохнула я. — Ты слишком отвлекаешь, а мне нужно закончить работу.

Уголки его рта приподнялись.

— И ты не можешь работать, когда я рядом?

— Это исключительно тяжело.

— Но я бываю здесь только два раза в день.

— Три, — поправила я его. — Ты приходишь утром, пока здесь еще никого нет.

— Мы оба этого хотим, — поддразнил он, наклоняясь вперед, чтобы намотать мои волосы на палец.

Все мое тело покалывало от его прикосновений, от голодного взгляда в его глазах, от воспоминаний о том, что он делал, когда приходил по утрам.

Я лениво улыбнулась ему в ответ, наклонившись вперед, не заботясь о том, что наше публичное проявление привязанности было непрофессиональным.

Улыбка застыла на моем лице, когда мой взгляд метнулся к двери и остановился на человеке, входящем в нее. Мое сердце перестало биться, и все внутри меня превратилось в лед.

Роуэн перестал существовать. Мир вокруг меня перестал существовать. Я не помнила, как делала это, но, должно быть, обошла прилавок и встретила ее в дверях. Не было другого объяснения тому, как я оказалась перед ней в одно мгновение.

У нее не было никаких причин находиться здесь.

Она бы не пришла в гости. Не хотела бы повидать меня. Увидеть бизнес, который я создала. Жизнь, которую я сама создала.

Была единственная причина, по которой она здесь.

Смерть.

И все же ее одежда была выглажена, волосы уложены в шиньон, макияж искусно нанесен. Как всегда. Даже когда не было денег, чтобы оплатить счет за воду, у моей матери оставались деньги на еженедельный уход. Ее приоритеты всегда были кристально ясны.

Ее глаза слегка красные, но это могло быть игрой света. В остальном она выглядела как привлекательная шестидесятилетняя женщина из высшего среднего класса, считающая себя лучше всех.

Даже лучше дочери.

Особенно лучше дочери.

Обычно этот надменный взгляд, полный скрытого презрения, вздернутый подбородок, морщинка разочарования и осуждения между ее бровями что-то делали со мной.

Хотя я не могла сказать «обычно», поскольку не видела эту женщину много лет.