— Что ты сделала? — прошипела я, мой голос был неузнаваем. Я поняла, что мои руки сжаты в кулаки, но в остальном не чувствовала своих конечностей.

Губы моей матери поджались в выражении, как я предположила, раздражения и нетерпения.

— Нора…

— Что ты сделала? — закричала я на нее.

Моя мать огляделась по сторонам.

— Нора, нам не следует вести этот разговор здесь.

— Это единственное место, где мы будем разговаривать, — прорычала я. Я не пошевелилась. Не могла пошевелиться. Потому что не думала, что ноги меня выдержат.

Рядом со мной было тепло, сильное присутствие. Взгляд моей матери метнулся к нему.

Роуэн.

Он пришел, потому что увидел мое отчаяние. Потому что он всегда так делал. Он появлялся, чтобы защитить меня. Оберегать.

Но Роуэн не имел для меня значения. Не сейчас. Не в тот момент.

— Он мертв, да? — спросила я ее холодным и безжизненным тоном.

Моя мать доказала, что в ней осталась хоть капля человечности, вздрогнув от моих слов.

Она мне не ответила. У нее даже не хватило смелости встретиться со мной взглядом, она просто слабо кивнула.

— Ты убила его.

На этот раз мама не дрогнула, ее подбородок вздернулся вверх, когда она вновь обрела свою броню незаинтересованности. Моя мать была кем угодно, но точно не тем, кто взял бы на себя вину за что-либо. Особенно в том, в чем она была виновата.

— Его убила передозировка наркотиков, Нора, — отрезала она без тени огорчения. — Он был наркоманом.

— И что же превратило его в наркомана? — я усмехнулась. — Кто превратил его в наркомана? Кто предпочел свои интересы, маникюр, косметику, поиски богатого мужа теплу своего сына, его детству? — моя ярость поднялась внутри, горячая, обжигающая волна. — Ты сделала это, — я ткнула в нее пальцем. — Ты ничего ему не дала. Ни любви. Ни дома. Ему не за что было ухватиться.

Злые слезы текли по моему лицу. Я была удивлена, что моя кожа не загорелась. Что-то разрывалось внутри. Что-то большое, что-то особенное и незаменимое. Это разрывало мои внутренности на части. Боль была невыносимой.

— Я платила за его реабилитацию, — отрезала она. — Каждый раз. Я платила психотерапевтам. Дала ему место для жизни. Что ты сделала, Нора?

Она оглядела пекарню.

— Ты убежала. Чтобы продавать кексы, — ее слова сочились презрением, тон заставил меня сжаться, как это было всегда. Чтобы заставить меня чувствовать себя маленькой. Бесполезной. — Ты бросила своего брата.

Я пошла на попятную, слова прозвучали правдиво. Я могла бы действительно рухнуть на пол, если бы не ударилась обо что-то твердое. Его руки обвились вокруг моей талии, крепкие, сильные. Но на этот раз они ничего не сделали, просто держали меня.

Роуэн деликатно передал меня в объятия моей лучшей подруги, которая, как я и не подозревала, тоже встала рядом со мной. Хотя она была намного меньше ростом, у нее хватило силы подхватить меня под мышку и поддержать.

Я уставилась на спину Роуэна, когда он шагнул вперед и оказался прямо перед лицом моей мамы. Даже не видя его лица, я знала, что он разозлился. Судя по тому, как он держал свои плечи. То, как он использовал свой рост, чтобы запугать женщину. Роуэн, которого я знала, никогда бы так не поступил.

Моя мать, несмотря на многое, была не из тех, кого легко запугать. Она была единственной, кто практиковался в подобных вещах. Но она отпрянула назад под силой убийственного взгляда Роуэн.

— Хватит уже.

Он произнес эти два слова тихо, почти шепотом. Но они, казалось, с грохотом проносились по комнате, отскакивая от стен.

— Убирайся отсюда, — приказал он все тем же навязчиво мягким тоном, который отозвался эхом. — Не связывайся с Норой. Не разговаривай с ней, пока она не захочет. И если я когда-нибудь снова услышу это мерзкое, ядовитое, непростительное дерьмо из твоих уст, я разрушу твою гребаную жизнь.

При любых других обстоятельствах этот тон, это жуткое обещание напугали бы меня до чертиков. За исключением того, что мне нечего бояться. Не теперь, когда сбылись мои худшие опасения…

Моя мать терпеть не могла, когда последнее слово оставалось не за ней. Ненавидела, когда кто-то превосходил ее, позорил, особенно публично. Вероятно, это раздражало ее еще больше, поскольку это день смерти ее сына. Для нее это не имело бы значения. Что было важнее всего, так это то, что Диана Хендерсон сохранила лицо.

Но впервые за все время, моя мать отступила.

И все же я не испытывала от этого никакой радости.

Я не думаю, что когда-нибудь снова почувствую радость.

Всякий раз, когда с кем-то случается что-то ужасно трагическое, они часто объясняют, что «все проходит как в тумане». Я не собираюсь называть этих людей лжецами, но я не могу представить, что Вселенная может быть такой доброй после всех жестоких вещей.

Потому что это, конечно, было не про меня.

Для меня ничто не проходило как в тумане. Ни на секунду.

Все произошло в мельчайших подробностях. Время замедлилось. У меня не было ни минуты передышки. Ни одной. Даже при постоянном присутствии Роуэна. Я считала его некой волшебной силой, способной все исправить. Способной уберечь меня от чего угодно. Чтобы принести счастье.

Но я быстро поняла, что это просто нереально.

Ни один человек, каким бы экстраординарным он ни был, не смог бы все исправить. Не смог бы защитить меня от реалий жизни.

Но он был там. Он был рядом, когда я превращала свое горе в цель, организовывала похороны, решала, что делать с квартирой брата, его личными вещами.

Фиона тоже была там. И Тина. Я думаю, они позаботились обо всем в пекарне. Я смутно помнила это, когда Роуэн выводил меня под руку.

Он посадил меня в свой грузовик и поехал домой. Несколько секунд я смотрела на дорогу, потерявшись в зияющих пропастях боли, которые возникали с каждой секундой.

Потом, каким-то образом, я вывернулась. И я начала звонить. Мэгги прижималась к моим ногам, когда я стояла неподвижно, и следила за каждым моим шагом по дому.

— Лилии, — сказала я женщине по телефону. — Мне нужны лилии, — я расхаживала по своему внутреннему дворику. На улице было холодно. Или, по крайней мере, я так думала. Поздняя осень, темно. С океана дул ветер, который в это время ночи всегда был прохладным. На мне тонкая майка и спортивные штаны, волосы все еще были мокрыми после душа, который я приняла ранее. Роуэн мыл мне волосы, как будто я не могла поднять руки или что-то сделать для себя.

Я должна была замерзнуть.

Но ничего не почувствовала.

— Сейчас у нас нет хорошего запаса лилий, — сообщила мне женщина по телефону. — Из-за смены сезона. Но мы можем достать розы, — ее голос звучал напряженно. Вероятно, потому, что я позвонила ей на мобильный около десяти вечера.

Я ущипнула себя за переносицу.

— Нет, розы не подойдут. Мне нужны лилии. Они…

Телефон был выхвачен у меня из уха прежде, чем я успела сказать что-либо еще.

— Она позвонит вам завтра, — рявкнул Роуэн флористу, прежде чем повесить трубку.

— Эй! — я хмуро посмотрела на него. — Ты не можешь просто так отбирать телефон у людей.

Роуэн ничего не ответил на это. Он был слишком занят, засовывая мой телефон в карман и перекидывая меня через плечо.

— Эй! — я снова закричала. — Отпусти меня, — я постучала его по спине для пущей убедительности. Это ничего не поменяло. С таким же успехом я могла бы бить по стали.

Роуэн закрыл за нами дверь, Мэгги последовала за ним, по-прежнему не говоря ни слова, пока он не усадил меня на барный стул.

— Ты будешь сидеть здесь, — он обхватил мое лицо руками, его тон был добрым, но твердым. — Смирно.

— Я не собака, — запротестовала я.

— Нет, — согласился он. — Ты моя женщина. И ты потеряла что-то важное. Часть тебя самой. Тебе больно так, что я не могу это исправить. Даже не могу снять напряжение.

Я ощетинилась на своем месте, ненавидя то, что меня заставляют вести сидячий образ жизни, что он говорит о том, чего я избегала весь день. Он признавал неизбежность этой похожей на пещеру пустоты внутри меня.

Руки Роуэна крепко держали мое лицо, его взгляд был пристальным. В этот момент я почувствовала прилив чистой ненависти к нему. За то, что заставил меня сидеть там со своими чувствами. С моей болью.

— Я ничего не могу сделать, чтобы тебе было не так больно, — сказал он тише, измученным тоном, от которого ненависть растаяла. — Но я могу быть уверен, что ты не замерзнешь на улице, — он потер мои руки, как будто хотел согреть меня. Как будто это было возможно. — Я могу приготовить тебе что-нибудь поесть, — он погладил меня по лицу.

Я открыла рот, чтобы сказать ему, что, несмотря на пустоту внутри меня, я абсолютно никак не могла проглотить ни единого кусочка.

— Я не голодна, — вот что мне удалось выдавить из себя. Всего несколько минут назад я разговаривала по телефону о лилиях, и это звучало совершенно нормально, мой голос был чистым и сильным. И все же прямо сейчас он рушился, был весь в трещинах. Хилый. Мой голос звучал слабо и надрывно.

— Я знаю, что ты не голодна, — ответил Роуэн. — Но я все равно собираюсь тебе что-нибудь приготовить. И ты можешь есть это или нет. Но еда будет готова. И тебе будет из чего черпать силы. Завтра позвонишь. Можешь делать все, что тебе нужно.

Завтра.

Такое мягкое слово. Повседневное понятие. Всегда есть завтрашний день, не так ли?

Но теперь нет. Завтрашнего дня не было. Потому что мой брат лежал на холодном столе где-то в морге.

— Есть обозначение для сироты, — прошептала я. — Для вдовы. Но для этого нет подходящего слова. Нет такого ярлыка, который можно было бы навесить на девушку, потерявшую своего брата. Но он не просто мой брат…

Мой голос сорвался, агония пронзила каждую клеточку моего тела. Присутствие Роуэна, его прикосновения, обычно такие сильные и ободряющие, сейчас ничем не помогали.

— Я ничего не почувствовала, — выдавила я. — Все говорят, что у близнецов есть эта связь. И у нас есть… — я резко замолчала, поняв, что больше не могу говорить о своем брате в настоящем времени. Потому что он мертв. — И у нас была, — поправила я, втягивая воздух, который ощущался как яд, расползающийся по моим внутренностям. — У нас была какая-то связь близнецов, — продолжила я. — Мне нравился один мальчик в школе. Я думала, что тоже ему нравлюсь. Он был милым. Его друзья — нет. И когда они узнали, что он мне нравится, сказали, что я уродка и чтобы оставила их друга в покое, — я покачала головой. — Мальчики учатся быть жестокими по отношению к девушкам в юном возрасте, — я уставилась в его бледно-лазурные глаза. — По крайней мере, некоторые, — я прерывисто вздохнула. — Я заперлась в женском туалете, думая, что это был худший день в моей жизни и что я умру от стыда, потому что я никак не могла выйти оттуда.