Я грустно улыбнулась, испытывая ностальгию по той подростковой наивности, когда искренне верила, что худший день в твоей жизни может быть из-за злых подростков.

— Ансель нашел меня, — вздохнула я. — У нас не было телефонов. У всех были, но не у нас. Нашей матери и в голову не пришло бы тратиться. И все деньги, которые мы зарабатывали на нашей в неполный рабочий день, уходили на еду, счета и одежду.

Черты лица Роуэна, которые раньше были мягкими, но в то же время выражали боль, теперь ожесточились, его ноздри раздулись.

— Твоей матери действительно чертовски повезло, что у меня есть кодекс о насилии в отношении женщин.

— Да, но тараканы никогда не вымрут, — грустно улыбнулась я. — Она переживет апокалипсис.

Я отогнала мысли о своей матери, вместо этого сосредоточившись на подростковом лице моего брата в том туалете много лет назад.

Он взбесился. Кровожаден не так, как Роуэн, потому что Ансель тогда был всего лишь мальчиком, но он испытывал мужскую ярость, потому что она исходила из места любви.

— Он сидел там со мной, — прошептала я. — Подправил мне макияж. По крайней мере, пытался. Он проклинал себя за то, что не «из тех геев», — я подавила смешок, который прозвучал пусто и холодно. — Затем он взял меня за руку и подвел к той группе мальчиков.

Напуганная и униженная, я просто хотела вернуться домой, и впервые на моей памяти наш дом действительно казался мне своего рода безопасным убежищем. Но Ансель не позволил мне улизнуть. И хотя я все еще была расстроена, мне не было страшно. Рядом с братом не страшно.

— Он отчитал их. Всех, — усмешка тронула мои губы. — Он пригрозил рассказать школе, кому из спортсменов гораздо интереснее пялиться на пенис своего товарища по команде, а не мыть свой. Конечно, на самом деле он никогда бы не сделал это, но угрозы было достаточно.

Я подумала о своем брате, который был самим собой в той школе. В маленьком городке в Миссури, где быть геем опасно само по себе. Но Ансель не скрывал себя, того, кем он был. Ни на мгновение.

— В последний раз, когда у него была передозировка, я почувствовала это, — сказала я, вернувшись в настоящее. — Мне стало холодно. Я чувствовала себя потерянной. И я знала, просто знала, что с ним что-то случилось.

Тот день запечатлелся в моем мозгу. Я знала, что с моим братом что-то случилось. Я бросила все и целый час ехала обратно к дому, в котором он в то время жил.

— У меня был наркан{?}[Препарат Наркан — это первый назальный спрей с содержанием налоксона, одобренный FDA. Он сможет предоставить необходимую помощь тем, кто переживает из-за возможного летального исхода из-за злоупотребления опиоидами.], потому что, хотя я и не хотела верить, что у моего милого, сильного, несгибаемого брата были демоны внутри, которых я не могла вырвать, я знала, что подобное могло стать причиной его смерти. Итак, он не умер. По крайней мере, не в тот день.

После этого я не спала месяц, каждый раз, когда я закрывала глаза, я видела своего брата, безжизненного, покрытого рвотой, игла все еще торчала у него из руки.

— Тогда он отправился на реабилитацию, — выдавила я из себя слова, от воспоминаний у меня зачесалась кожа. — Потому что он почувствовал мою боль, когда очнулся в больнице. Он почувствовал мою панику. Первый раз, когда он был трезв, и оставался почти шесть месяцев. У него случился рецидив, но он сразу же снова протрезвел и оставался чистым до… вчерашнего дня, видимо.

Из-за его трезвости я и ушла. Училась в Париже и в конце концов обосновалась в Юпитере. Ансель убеждал меня следовать своим мечтам.

— Ты зачахнешь, милая, — мягко сказал он. — И ты здесь только из-за меня. Но я клянусь, что со мной все в порядке. Не буду в порядке, если увижу, что моя сестра жертвует своими мечтами ради меня.

Я позвонила в больницу, и мне посчастливилось связаться с врачом, который его лечил. Доктор был добр. Терпелив.

— Не уверен, но рискну предположить, что это первый раз, когда он употребил за долгое время, — сообщил он мне спокойным и ровным голосом по телефону. — Токсикологический анализ его предыдущей передозировки показывает гораздо более высокую концентрацию, — я услышала шорох бумаг на другом конце провода. — Что часто случается с наркоманами, которые некоторое время выздоравливали, так это вызывает у них внезапный рецидив, и они думают, что смогут справиться с тем же количеством наркотиков, что и в разгар своей зависимости. Однако их организм не может усвоить столько.

Я ломала голову, наверное, в миллионный раз с тех пор, как моя мать переступила порог пекарни, задаваясь вопросом, что могло спровоцировать рецидив у брата. Я порылась в памяти в поисках нашего последнего телефонного звонка, проклиная себя за то, что была так поглощена Роуэном.

Может, что-то подсказало бы мне, что у него не все в порядке. Я бы это услышала. Если бы я прислушивалась к нему. Если бы я думала о чем-то другом, кроме себя и своего головокружения по поводу новых отношений.

— Я этого не почувствовала, — сказала я Роуэну. — Он умер вчера в шесть утра. Я была в пекарне. Готовила круассаны. И я, черт возьми, ничего не почувствовала.

Почему я ничего не почувствовала? Из-за расстояния? Или потому, что я не видела его несколько месяцев… как долго мы были в разлуке?

Нет, это не имело никакого отношения к физическому расстоянию или времени. Между нами образовалась еще одна пропасть. Я продвинулась вперед в жизни и любви и оставила своего брата позади. Гнить в том городе вместе со матерью. Без щита от ее яда.

— Это моя вина.

— Нет, это, блять, не так, — немедленно прошипел Роуэн.

Такой предсказуемый. Он шагнул вперед. Хотел сразиться за меня. Защитить меня. Даже от самого себя.

— Это так, — запротестовала я, поднимая сухие глаза. Мне было слишком больно, чтобы плакать. Я и не знала, что такое возможно. Что тело может испытывать такую сильную агонию, что нет способа избавиться от нее физически. — Я ушла от него. Я устроила здесь свою жизнь, — я обвела руками свою гостиную. То, чем я так гордилась. Мои глаза скользили по всем вещам. Теперь каждая гребаная вещь преследовала меня, насмехалась надо мной, показывая, что у меня есть все, но нет у моего брата. Мне хотелось разорвать все это в клочья.

— Я была слишком большой трусливой, чтобы остаться там, быть рядом с ним. И у меня не хватило сил уговорить его уехать со мной. Он был моей половинкой, и я просто… оставила его. Умирать.

— Хватит, — одно-единственное слово было твердым, оно потрясло меня. — Он был твоей половинкой, — признал Роуэн. — И зная, насколько ты упрямая, ты бы не смогла убедить его сделать то, чего он не хотел. К этому он не был готов. Ты не можешь взять это на себя. И хотя я не знал его, думаю, что он обожал тебя. Знаю, он был бы чертовски зол, если бы ты возложила вину на себя. Это трагическая вещь. Чертовски ужасная вещь. В этом нет никакого смысла. Это не будет иметь смысла. Даже самые близкие нам люди, которых мы знаем лучше всего — особенно те, кого мы знаем лучше всех, — могут скрывать от нас самые истинные, темные стороны самих себя.

Его тон был пропитан эмоциями. И знанием. Знание, которое могло бы возбудить мое любопытство в обычной ситуации, но не сейчас.

— Пожалуйста, Нора, разрешишь мне приготовить для тебя? — он встретился со мной взглядом.

Я хотела поспорить с ним. Но вместо этого кивнула, слишком уставшая, чтобы делать что-либо еще.